Замарашка закрывает глаза и ее медленно, словно она забыла, как удерживать равновесие, клонит в сторону. Если не протяну руку — она упадет.
Но я не хочу притрагиваться к ней.
Во мне до сих пор слишком много хаоса, лицевые мышцы горят от непонятного напряжения. Мне достаточно последнего пинка, чтобы случился приступ.
Если кто-то увидит меня в таком состоянии, все странности Кирилла Ростова перестанут быть «эксцентричностью миллионера».
Но замарашка продолжает падать.
— Кто-нибудь… — бормочу я, глотая ледяной дождь с губ, — помогите. Девушке плохо.
Но мир словно вымер.
Я успеваю пододвинуться за секунду до того, как девчонка упадет: беру ее за руки и тяну на себя, просто чтобы вернуть в вертикальное положение, но каким-то образом ее руки оказываются у меня на щеках.
У нее слишком теплые руки.
Она прожжет меня насквозь.
И взгляд глаза в глаза.
Почему она просто не может отодвинуться? Почему просто не исчезнет?!
— Нет, Кирилл, — с какой-то потерянной улыбкой отвечает замарашка. — Нет.
Целует меня в щеку и просто убегает.
Первые несколько минут я испытываю острое, как инсулиновая игла, облегчение. Хочется забраться внутрь себя и утопиться в ощущении комфорта: я один, и плевать на дождь и холод, и даже легкая боль в исколотой спине звучит приятным дополнением моему внутреннему близкому к оргазму состоянию.
Я на автомате возвращаюсь в салон, натягиваю одежду, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не застревать в попытках разгадать эмоции на лицах работников. Плевать, что обо мне подумают.
— Через десять дней, — кричит мне вслед мастер. Останавливаюсь, немного поворачиваю голову, даю понять, что прислушиваюсь и жду пояснений. — Второй сеанс.
— А раньше?
Только сейчас до меня доходит, что весь мой «бесящий план» уже не имеет значения, потому что замарашка сказала «нет». Потому что она, даже влюбленная по уши, отказалась выйти за меня замуж. Почему?
В моей голове снова сбой. Когда женщина влюблена в мужчину — разве она не хочет быть рядом? Когда он явно готов дать ей все, даже назвать ее именем метеорит — разве, она не должна прыгать от счастья? Я могу облегчить ее жизнь, могу сделать так, чтобы она превратилась в сказку. Она должна была согласиться.
Потому что у меня просто нет других вариантов.
И нет времени искать еще одну дурочку.
— Куда едем, Кирилл Владимирович? — интересуется водитель.
Рассеянно провожу ладонью по лицу, смотрю на скомканный листок в руке: кажется, там что-то об уходе за татуировкой. Все это я прочел и швырнул в глубину памяти. Когда будет нужно — достану. Так уж устроена моя голова.
Я называю адрес замарашки.
Я должен сделать то, что должен.
«Ты обязан быть нормальным, даже если родился без одной хромосомы. Ты — мой актив, мое капиталовложение, не заставляй меня жалеть, что не скинул тебя на обвале цен».
Голос отца всегда «вовремя».
Кто-то должен заботится о Лизе и ее детях. Даже если этот «кто-то» — монстр вроде меня.
Я поднимаюсь по ступеням знакомого старого подъезда, мысленно пытаюсь сосчитать до десяти, но застреваю на тройке уже который раз подряд. Нужно взять себя в руки и сделать то, что должен. Потом я просто сдохну для всего мира на несколько дней, но, если все получится — это уже не будет иметь никакого значения.
Нет, не если.
Когда все получится.
В двадцать один год я впервые понял, что нравлюсь женщинам. У нас было семейное торжество, на которое меня, словно семейную реликвию, выписали из-за заграницы, где я учился в престижном колледже и мог спокойно проходить коррекцию поведения в клинике под присмотром специалистов и не боясь раскрытия анонимности. На празднике была целая стая дочек партнеров моего отца, а Лиза все время издевалась, что это совсем как в сказке про Золушку, и мне устроили «парад невест». Когда одна из них подошла ко мне и приложила уединиться, чтобы поболтать в спокойной обстановке, я сказал, что, судя по внешним признакам, она вряд ли заинтересует меня как собеседник. Позже, когда мать прикладывала лед к моей отбитой пощечиной щеке, я узнал, что это был флирт. И что на меня смотрят не как на чудака, а как на симпатичного молодого мужчину.
С тех пор я учился понимать женские взгляды. Насколько это вообще было возможно.
Замарашка желала меня: не как золотой билет в обеспеченное будущее, а как все те женщины, которые писали на салфетках записки с номерами телефонов.
И если мне не взять ее предложением красивой жизни, я просто сгублю ее собой.
Около знакомой двери — большая лужа. Замарашка долго стояла здесь, прежде чем зайти внутрь. Почему? У нее дрожали руки, и она не могла попасть ключом в замочную скважину? Из всех вариантов этот мне нравится больше всего. Нажимаю на кнопку звонка трижды с короткими промежутками.
Раз. Два. Три.
Шаги, всхлип, невнятный шепот.
— Кир…
Если я не сделаю это сейчас, то потом просто не смогу.
Наверное, с такими же мыслями герои старых фильмов бросались на амбарзуру пулемета или заносили меч, зная, что получат десяток стрел в живот до того, как смогут опустить руку. Это как выстрел себе в голову: умираешь за секунду до того, как нажмешь на спусковой крючок.
Я обхватываю ее щеки ладонями, притягиваю лицо к себе, наплевав, что замарашка ниже и отчаянно скребет пальцами по моим рукам. Я слышу, как под ее ногтями остается тонкий слой моей кожи, но прямо сейчас это уже не имеет значения.
Мне нужно ее поцеловать. Давай, Кирилл, ты сможешь. Ты же, блядь, ценный актив!
Ее рот теплый и тугой и пахнет сладкой жевательной резинкой. И маленький язык прячется во влажной глубине за ровным острым краем зубов. Тяну его на себя, выманиваю губами, обхватываю, словно пастилу и жестко посасываю. Нежно просто не получается, я слишком напряжен, во мне слишком много боли и отчаяния. Хорошо, что замарашка закрыла глаза и не видит мою агонию. Я умираю. Абсолютно точно — подыхаю от того, что нормальным людям дарит удовольствие.
— Кирилл… — На моих запястьях браслеты из ее пальцев. Я вижу, как кожа обугливается до самой кости, но, к счастью, весь этот кошмар происходит только в моей голове. — Что ты…
— Да, Кирилл, — говорю прямо в ее удивленно приоткрытый рот. — Предыдущий ответ был неправильный. Я его не принял.
— Но так нельзя, — возражает она, и я снова усмиряю ее поцелуем.
В легких уже нет воздуха, они так стремительно уменьшаются в объемах, что я с жадностью глотаю каждый вздох замарашки.
Давай, девчонка, дай мне себя. Положи на блюдо, как голову Иона Крестителя.
— Я не могу… — плачет она. — Ты меня не любишь.
Проклятое число три.
Оно преследует меня даже сейчас, когда я в третий раз запечатываю ее несущий всякие глупости рот. И в какой-то момент не сдерживаюсь, даю своей агрессии выбраться наружу: прикусываю ее нижнюю губу до крови, до ее болезненного вскрика.
Но мне неожиданно становится легче.
По крайней мере сейчас у нас есть что-то общее — нам обоим знаком вкус металла на языке.
— Да, Кир. — Я прижигаю взглядом ее губы. Сейчас красные, как переспевшие вишни, с двумя капельками крови. Именно такая она кажется очень знакомой и близкой. Я не могу понять ее снаружи, но внутри у нее та же кровь, что и у меня. — Ты говоришь мне «да». Сейчас.
Замарашка шепчет «да, да, да, всегда да…» пока я, подыхая внутри, слизываю кровь с ее губ.
Все это плохо кончится.
Глава семнадцатая:
Катя
Я верю ему. Не знаю почему, но какая-то часть меня в эту минуту смотрит на крепкий затылок Кирилла и уверенно говорит: «Этот человек не делал тебе больно, никогда, и не смог бы соврать».
Не знаю, говорят ли это отголоски пока забытых воспоминаний или вездесущая интуиция, которая никогда меня не подводила, но я испытываю странное облегчение. Тот человек… Отец… Сказал, что это Кирилл столкнул меня с лестницы, но я не верю. Только не Кирилл. Он не такой. Даже если в очень многом странный и непредсказуемый, и японскую головоломку разгадать проще, чем его настроение, Кирилл бы никогда не сделал мне больно.
Я бы не вышла замуж за человека, которому не смогла бы доверить свои ночные кошмары.
Но… Почему я упала? Просто несчастный случай?
«Да, конечно, дурочка, это был просто несчастный случай. В темноте никого нет, никто не охотится за тобой по ночам, а если бы и охотился…»
Я вижу, что мой Принц немного поворачивает голову, и задерживаю дыхание, любуясь его острым профилем и совсем не идеальными чертами лица. Он — единственный мужчина, которого я люблю. И это чувство похоже на одержимость. Разве можно любить воздух только за то, что он внутри меня — и маленькие его частички носятся по венам в обнимку с красными кровяными тельцами? Как любить солнце за то, что оно встает на востоке?
Дверь в палату открывается: Кирилл быстро поднимается и становится рядом с моей кроватью.
— О, вы оба здесь, — улыбается мой лечащий врач. — Очень хорошо.
— Я могу забрать жену уже сегодня? — интересуется Кирилл. Я знаю, что вот эти сухие ноты — интерес, хоть простому человеку показалось бы, что он вообще ничего не чувствует.
Откуда-то мне тоже все это известно.
— Нет, Катерине лучше провести ночь в больницу. Но у меня хорошие новости. Поздравляю, — у доктора абсолютно широкая, словно у клоуна, улыбка, — у вас будет ребенок.
У меня странные противоречивые чувства внутри: с одной стороны, я понимаю, что должна радоваться этой новости, ведь, несмотря на вычеркнутый из памяти весь прошлый год, я замужем за мужчиной своей мечты. Поэтому ребенок, даже в мои годы — это наше одно на двоих счастье.
Но я не знаю, долгожданное ли оно, запланированное или спонтанное. Я не знаю, знала ли я об этой беременности, а если знала — почему ничего не сказала Кириллу? Ведь, глядя на его лицо, мне кажется, что даже я, напрочь забыв весь наш брак, не выглядела такой ошарашенной, как он.
— Срок? — уточняет Кирилл, а я непроизвольно подтягиваю одело к груди, таким опасным вдруг звучит его голос, хоть не поднялся ни на октаву.
— Примерно пять-шесть недель, нужно сделать УЗИ для более точного результата, а заодно проверить, как протекает беременность и не повлияло ли падение на состояние плода.
— Доктор, это абсолютно точно? — продолжает допрос Кирилл и на три шага отступает от моей постели. — Есть какая-то вероятность, что ваши тесты ошибаются?
Абрамов озадаченно морщится и, чтобы вытянуть паузу, начинает очень педантично поправлять очки. Пока, наконец, Кирилл не повторяет вопрос, теперь уже откровенно грубо и жестко. Как будто… как будто он хочет, чтобы у него появился повод избавиться от беременности не медицинским способом.
— Боюсь, что анализы крови намного более точны, чем обычные домашние тесты. — Я чувствую, что доктор нарочно выбирает самую обтекаемую формулировку. — Но всегда существует некоторая вероятность ошибки или, например, внематочной беременности. Поэтому, если Катерина хорошо себя чувствует, я бы предложил прямо сейчас отправиться на ультразвук и одним махом избавиться от всех сомнений.
Они оба смотрят на меня: доктор с виноватым видом, как будто только сейчас начинает понимать, что наговорил лишнего, а Кирилл с холодным, как могильная плита, бездушным лицом.
Мороз ползет по коже от этого взгляда, но я до последнего не отвожу взгляд.
И в голове, словно заевшая пластинка, мелькает только одна мысль: «А что, если Морозов был прав — и муж действительно столкнул меня с лестницы, потому что… узнал о ребенке не сегодня, а еще вчера?»
— Она пойдет на УЗИ, Абрамов, — за меня хлестко расписывается Кирилл и, несмотря на мои протесты, сдергивает покрывало прямо на пол. — Или я ее отнесу.
— У нас есть кресла-каталки, так будет…
Доктор не успевает закончить, потому что Кирилл действительно берет меня на руки: легко, хоть он кажется довольно худощавым для своего роста.
— Хорошо, конечно, — торопливо отступая к двери, перебирает слова доктор, — так действительно будет быстрее.
Мы идем по коридору — и с каждым шагом я все больше понимаю, что какие бы ужасы не говорил вчера Морозов, он может быть прав. Я видела Кирилла таким абсолютно «глухим» лишь раз — в тот день, когда он сунул мне деньги за хлопоты с детьми. Для меня теперешней это было всего несколько дней назад, но даже сейчас мне кажется, что я не должна была брать подачку.
В кабинете УЗИ я лежу на кушетке, боясь пошевелиться, и послушно исполняю все советы молодой симпатичной женщины: не бояться и не пищать, если проводящий гель будет немного прохладным. Мне все равно, даже если бы она приложила к животу кусок льда. Кирилл подпирает плечом стену, но это не расслабленная поза хозяина жизни и не усталость.
Он натянут как струна.
Он в бешенстве.
Доктор очень долго водит прибором по моему животу, как будто хочет рассмотреть, какими у младенца будут зубы и на кого он будет похож. И с каждой секундой тревога откусывает от меня кусок за куском.
— С плодом все в порядке, — наконец, сообщает она и тепло мне улыбается. — Нет никаких нарушений или патологий, по крайней мере тех, которые можно выявить на вашем сроке. Размер соответствует шести неделям.
Я поворачиваю голову в сторону Кирилла, ищу его поддержку, хоть на самом деле надеюсь увидеть улыбку и радость или хоть что-нибудь, что вытравит из моей головы голос сомнения.
Но вижу только спину мужа и втягиваю голову в плечи, оглушенная резким хлопком закрывшейся за ним двери.
Глава восемнадцатая:
Кирилл
Шесть недель.
Компьютер в моей голове подсчитывает, что это — сорок два дня. Ненужные бестолковые цифры, ведь дело совсем не в них, но математика и точный расчет — единственное, что не дает мне окончательно свихнуться. Люди находят утешение в алкоголе, в сигаретах или йоге, совершают кучу бестолковых ритуалов, считая, что восстанавливают душевное равновесие. Обычные здоровые люди, чья голова работает без сбоев, каждый день совершают акты безумия, но именно нас, «особенных», считают чуть ли не угрозой обществу.
Сто девяносто пять дней назад Катя узнала, что я — «особенный». И даже как будто обрадовалась этой новости. Она приняла правила игры: в наследство своему ребенку я могу передать не только миллионы, машины, дома заграницей и счета в банках, но и «сломанную микросхему», поэтому мы будем жить ради себя и никогда не заведем разговор о детях, потому что наследниками бизнеса станут мои племянники, а она получит половину всего, чем я владею.
Сто пятьдесят девять дней назад начальник службы безопасности передал мне конверт, напичканный распечатками сообщений с Катиного телефона. Странную переписку с кем-то под ником «Пианист». Его принесла пожилая женщина, попросила передать лично мне в руки. С утра я был занят, в офис попал только ближе к вечеру — и к тому времени конверт уже просветили и «одобрили» грифом безопасности.
Сто двадцать три дня назад начальник службы безопасности привел ко мне человека, обученного выискивать свидетельства измен жен олигархов. Катя слишком много мне стоила, чтобы я пустил все на самотек. Буквально — она владела огромным куском моего состояния, она тоже была моим «ценным активом».
Сто пять дней назад нанятая ищейка передал увесистую папку, в которой было все: с кем завтракает Катя, если я уезжаю из страны, что ела на обед каждый день и сколько раз чихнула, с кем разговаривала в магазине, кому улыбалась и какие духи использовала. Я не узнал ничего нового, кроме одного: в жизни моей жены не было никакого «пианиста».
Восемьдесят шесть дней назад я собственными глазами увидел Катю в ресторане вместе с Ерохиным. Сидел в машине и смотрел, как они что-то увлеченно обсуждают, словно старые друзья.
Семьдесят дней назад я забрал ее телефон, чтобы отдать специалистам по взлому. Забрал… и вернул, не сунув свой любопытный нос в этот кусочек ее жизни. Потому что доверял своей Золушке. Потому что уже подыхал без нее. Потому что не хотел верить, что моя наивная дурочка с огромным, как красный карлик сердцем, может оказаться подлой сукой.