— Так лучше? — спрашивает Ростов.
Жаль, что я не могу посмотреть ему в лицо, и все, что остается — слышать и чувствовать, ловить полутона голоса. Я немного поворачиваю голову, прижимаюсь губами к обнаженной коже, смакуя легкую горечь во рту.
— Я боюсь темноты, — говорю шепотом. — До слез боюсь. Как маленькая.
И пока мы стоим вот так, залпом рассказываю о той ночи и о маме. Меня как будто разрывает от слов, которые впервые за год рассказываю не подругам, а совершенно незнакомому человеку.
В голове нет тормозов вроде тех, которые запрещают нам откровенничать с незнакомыми людьми.
В голове просто пустота.
А потом Ростов просто отодвигает меня на вытянутых руках: резко и довольно грубо. Как будто это не он хотел заняться со мной любовью, а я прилипла к нему маленькой гадкой присоской. Меня так резко выбрасывает из состояния комфорта в состояние непонимания, что цунами злости укрывает с головой.
Хорошо, что в комнате темно. По крайней мере я не вижу отвращения на его лице. Оно же наверняка там: раздутое и почти праведное.
Он вообще ничего не говорит: поворачивается на пятках, как солдат на плацу, и уходит, оставляя после себя хлопок закрытой двери и полный раздрай в душе.
Глава восьмая:
Кирилл
«Когда женщина активно размахивает руками — она волнуется. Ее нужно обнять и успокоить. Лучше обнять так, чтобы она не смотрела тебе в лицо».
Так учила мама. Показывала картинки и фотографии из журналов, заставляла смотреть фильмы о том, где люди целуются, обнимаются и испытывают удовольствие от физического контакта. Но на мой вопрос, почему одним людям так нравится трогать других, что они готовы пускать этих людей в свою жизнь, так и не смогла ответить.
Из всей ее скрупулезной науки я понял одно — слово «любовь» осталось для меня загадкой. Непонятной константой, на которую, как на стержень, люди нанизывают всю свою жизнь: планы, мечты, желания и потребности.
Я никого не люблю. Не понимаю, как это — все время хотеть рядом большой раздражитель, которому нужно уделять внимание и опекать. И зависеть от его прихотей.
Поэтому, когда замарашка начинает размахивать руками и во мне появляется желание свалить на Северный полюс, я делаю то, что всегда меня успокаивало — как крот прячусь в темноту. И, превозмогая себя, притрагиваюсь к девчонке.
Она затихает и, конечно, не может видеть, что в эту секунду на моем лице нет ни удовольствия, ни триумфа. Эти маски я так и не научился копировать перед зеркалом. Но неплохо разучил улыбку для фото и пару жестов бровями, которые помогают вести деловые переговоры. Как мим, имитирую иронию и удивление, раздражение и задумчивость.
Но в конце концов, когда девчонки становится слишком много, когда ее дыхание жжет, словно напалм, я все-таки срываюсь. Нужно убираться отсюда: подальше от женщины, которая обрушивает на меня слишком много непонятного и чуждого.
Уже в машине я пытаюсь справиться с желанием что-нибудь сломать.
Нужно позвонить сестре, Кирилл. Если что-то случается, нужно звонить Лизе: она знает, что делать, она единственная, кому можно верить.
Набираю ее номер примерно через десять минут, когда руки перестают дрожать, и я могу нормально разжимать челюсти, чтобы говорить. Сестре ничего не нужно объяснять: она просто слышит интонацию и понимает, что нужно сделать. Говорит «уже еду» — и я испытываю облегчение, что через час рядом будет человек, который понимает меня и не считает моральным уродом, которого лучше пристегнуть к больничной койке и навсегда утихомирить таблетками. Моя бабушка по отцовский линии сказала это мне в лицо, когда на свой девятый день рождения я отказался есть заказанный ею торт в виде спортивной машины, а на вопрос «почему?» ответил: «Он на вкус как земля с червяками».
Лиза приезжает через сорок четыре минуты: все это время я смотрю на стрелку часов и вообще ни о чем не думаю, испытывая облегчение в простом подсчете секунд.
— Как ты здесь оказался? — Пока охрана оценивает «периметр», сестра бегло осматривает меня, чтобы убедиться, что физически я в полном порядке.
Морально в порядке я все равно никогда не буду, и мы оба понимаем, что после смерти родителей она обречена занять их место хранителя Самой страшной тайны семьи Ростовых.
Жили были король с королевой, любили друг друга и были счастливы. А когда пришел срок, королева понесла и родила… уродливого Крысиного короля. Конец сказки. Золушка с туфелькой сбежала в другую историю.
— Я отвезу тебя домой. — Лиза просто открывает дверцу машины, и так я понимаю, что нужно выйти и освободить место за рулем. Усаживается, заводит мотор. Секунду медлит и до того, как открывает рот, я уже знаю, что она скажет. Такое уже было много-много раз, даже такой «глухой» урод, как я, в состоянии понять. — Пожалуйста, Кир, езди с водителем. Это ведь нормально и… безопасно.
На этот раз я просто киваю. У меня не осталось сил ни на что, только закрыть глаза и позволить напряженным мышцам, наконец, расслабиться.
Когда-то, через пару недель после похорон родителей, она сказала, что если со мной что-то случится, ей ни за что не справиться со всеми теми активами, которые находятся во владении Ростовых. И что ей страшно остаться один на один с вещами, которых она не понимает. После того непонятного разговора я понял, что рано или поздно, но кто-то должен будет меня сменить. У меня вряд ли будут свои дети, а близнецы Лизы могут стать моими наследниками, пока их мать будет опекуном до момента, пока мальчики не получат высшее образование.
Я попытался сказать об этом, но Лиза раскричалась и убежала. И делает так до сих пор, когда я пытаюсь сказать, что она — единственная здоровая овца в нашем маленьком стаде.
— Что ты там делал? — снова спрашивает сестра, пока очень аккуратно ведет машину по забрызганным октябрьским дождем улицам.
— Я хочу жениться на той девушке, — отвечаю сразу на конечную цепочку вопросов, которые рано или поздно привели бы к этому.
— Ты же едва ее знаешь? — Лиза притормаживает на светофоре, и я чувствую неприятное жжение на щеке от ее слишком пристального взгляда. — Кир, я понимаю, что тебе тяжело делиться личным, но может быть, ты хотя бы иногда будешь посвящать меня в свои планы?
— Я только что сказал, что собираюсь на ней жениться — это мой план.
Обо всем остальном я намертво запретил себе говорить. Это тяжело. Это все равно, что нести в пергаменте огромный камень и бояться оступиться, чтобы не выронить. Мне то и дело кажется, что окружающие видят меня насквозь — настолько я дилетант в своих попытках прикинуться одним из них. Что уж говорить о Лизе, которая нянчила меня с пеленок, и которая первой заметила, что «с братиком что-то не так».
— А она знает… о тебе?
— Мы обсуждали это, — говорю я и за минуту пересказываю разговор двухмесячной давности, когда на горизонте моей жизни появилась Марина.
Мы провели вместе пару недель: я поддержал свой статус завидного холостяка, Марина получила пиар и пробу «одобрено Ростовым». Отец говорил, что в моей жизни должны быть женщины, иначе я буду выглядеть старым девственником, и это был единственный вопрос, в котором они с матерью были единодушны. Лиза до сих пор боится, что одна из моих «статусных девушек» что-то заподозрит — и, когда правда всплывет наружу, ее уже невозможно будет заткнуть.
— Речь идет о жене, Кирилл!
Мне тяжело дается понимание чужих людей, но собственную сестру я понимаю по интонации и жестам, по тем признакам, которые вызубрил как школьный урок. Она начинает перебирать пальцами, потирать кончик носа и прокручивать кольцо на пальце, словно личный спасательный круг.
— Речь о женщине, которая будет с тобой рядом очень долго время, и которая захочет от тебя детей. Ты собираешься сказать ей правду? Потому что если нет… — Она отворачивается к окну и тихо говорит: — Если не скажешь ты — скажу я. Она должна знать.
Я понимаю, куда она клонит. Не просто же так раз в полгода таскает сыновей на осмотр к психиатру: вычитала где-то, что аутизм может передаваться по наследству и боится вместо одного монстра получить еще двух.
До самого дома я молчу. Не хочу совсем ничего, только попасть в свою маленькую крепость и закрываться наедине с любимыми шахматами. Но когда мы переступаем порог, я все-таки говорю то, что подсказывает мой рациональный мозг:
— Тогда ты больше не будешь получать мои деньги.
Лиза долго пытается принудить меня посмотреть ей в глаза: стоит почти впритык, смотрит, не моргая, и поджимает дрожащие губы.
— Иногда мне кажется, что ты не болен, — безжизненным голосом сдается она. — Иногда я верю, что ты просто моральный урод.
Так и есть, потому что даже сейчас я совсем ничего не чувствую.
Мне все равно, что я снова стал ее разочарованием.
Нужно успокоиться и создать новую формулу идеальных отношений. Что-то сказочное и волшебное, чтобы замарашка не смогла сказать «нет», когда я через неделю сделаю ей предложение.
Глава девятая:
Катя
— Катюха, а пошли на кофе? — Перед моим затуманенным тяжелой головой болью взглядом возникает веснушчатое лицо Прокопьева. Мы учимся в одной группе, и он ведет себя так, словно заключил пари на то, что обязательно вытащит меня на свидание. — Я тебя конфетами угощу, леденцами осыплю и даже спою!
Я немного отодвигаюсь, когда он лезет в глаза, делая приступ колик в висках едва ли терпимым. Меня словно укололи прямо в зрачки — и иглы прошибли мозг до самого эпицентра боли, чтобы превратить ее в кошмар.
Встаю, почти вскидываюсь с места, как умирающая без кислорода рыба из только что прорубленной полыньи, и снова начинаю активно жестикулировать, чтобы всеми возможными способами дать понять — он мне не интересен. И никакие арии в его исполнении — тем более.
Прокопьев начинает смеяться и подмигивать кому-то за моей спиной, но клоунаду прерывает преподаватель: наш строгий Канцер не любит, когда в аудитории без его команды слышен еще хоть чей-то голос, кроме голоса его самого.
Сегодня мне особенно тяжело сосредоточиться на лекции. Я не спала всю ночь. После того, как ушел Ростов, словно выпала в открытый космос: не могла даже найти кнопку ночника и несколько минут шарила по столу, уговаривая себя сделать вид, что в темноте никого нет, а холодное дыхание в затылок — всего лишь плод моего воображения.
Я включила все источники света в квартире и просидела без сна всю ночь, воображая себя бабочкой, которая вот-вот изжарится в волнах электрического света.
Мне не хотелось спать на первой паре, но на второй началась головная боль — и прямо сейчас я как никогда близка к тому, чтобы второй раз в жизни без уважительной причины прогулять пары.
В конце концов, дождавшись пятиминутку перерыва между лекционной и практической частью, неряшливо бросаю конспекты в сумку и потихоньку выскальзываю в дверь. В коридорах тихо, но, когда попадаю на лестницу между вторым и третьим этажом, там тоже полумрак: университет несколько раз перестраивали и так получилось, что часть лестницы почти все время не на свету, а точечные лампы то и дело перегорают.
Я быстро бегу вниз, мысленно напевая дурацкую песенку про кузнечика. Если не думать о том, что мой невидимый охотник уже давно следит за мной повсюду, то можно попытаться справиться с паникой.
Я — зелененький кузнечик, я похож на…
Бум!
В пролете между этажами от страха и боли в висках у меня все-таки случается зрительная галлюцинация. Потому что там стоит высокий молодой мужчина в черном костюме и белой рубашке. Светлые глаза, светлые волосы, улыбка до ушей и столько искр во взгляде, что мне становится не по себе, как будто я — стог сухого сена, которое вот-вот вспыхнет.
А еще у него цветы: красивый букет странных маленьких роз лавандового цвета. Или это не розы, а какой-то очень похожий на них гибрид. Кому-то точно повезло с романтичным мужчиной.
Мы предпринимаем несколько попыток разминуться, но каждый раз наталкиваемся друг на друга. Потом сдаемся — и мужчина демонстративно «прилипает» к стене, освобождая мне путь к бегству. Но прежде, чем дать мне уйти, спрашивает, где найти нужную ему аудиторию или группу.
— Это моя группа, — говорю я, мысленно перебирая всех красоток. На филфаке их много, не зря же называется «факультетом невест».
— Может, вы тогда подскажите, есть ли на занятиях Екатерина Белоусова?
— Есть. — Я начинаю икать от удивления. — Она перед вами.
Блондин какое-то время меня разглядывает, и мне все больше кажется, что ему не очень по душе визуальное воплощение вполне распространенных имени и фамилии. Но мужчина берет себя в руки, протягивает мне букет и официальным тоном говорит:
— Кирилл Андреевич просил передать вам цветы и вот это, а также передать свои извинения за вчерашнее недоразумение.
Я просто не понимаю, выпадаю из себя в тот момент, когда в мою свободную ладонь ложатся атласные ленты красивого бумажного пакета. Это правда все мне? А за что? Что вообще было вчера? Я бы согласилась отдать все это, даже не глядя, лишь бы Кирилл был здесь и сказал, почему он был таким инопланетянином.
— Прошу прощения, Екатерина, но у меня указания проследить, чтобы вы открыли подарки. — Он пожимает плечами и снова швыряет в меня искрами заинтересованного взгляда. — Вы, кажется, собирались уходить? Здесь неподалеку есть сквер…
— Беседка еще ближе, — машинально отвечаю я и прохожу мимо, теперь точно отдавая себе отчет, что окончательно перестала что-либо понимать. И что самое неприятное — мне все равно не страшно.
На внутреннем дворе за главным корпусом — маленький парк и новенькие беседки. В одной из них как раз никого, и окна аудитории, из которой я сбежала, выходят на другую сторону. Здесь нас точно никто не увидит.
В пакете две коробки, обе так красиво упакованы и украшены живыми цветами, что я медлю, прежде чем испортить такое произведение упаковочного искусства. В той, что побольше — черная коробка с тиснением и золотым логотипом известного производителя мобильных телефонов. И если глаза меня не подводят, название модели — только что поступивший в продажу флагман. Мне лучше даже не пытаться представить, сколько он стоит.
И самое странное: коробка неожиданно начинает вибрировать в моих руках. Мой октябрьский помощник Санты просто разводит руками, когда я ищу подсказку на его лице.
Телефон в коробке звонит входящим вызовом, который подписан: «Кирилл».
Если бы ни странности вчерашнего дня, я бы сегодня точно пару раз перекрестилась, поплевала через плечо и, как в детстве, когда мама вела меня за руку в детский сад, не наступала на швы между квадратами тротуарной плитки. На всякий случай.
Но после того, как в один и тот же день с разницей в несколько часов на меня свалился мой кумир, а потом мы целовались и он, как герой, спас меня от хулиганов, я готова поверить, что в мире, где живет Кирилл, именно так и происходят ухаживания. Если то, что пишут в газетах и показывают в инстаграм хоть на четверть правда, то там у них целая своя экосистема. Только почему вдруг акула решила перестать охотиться на тунца и довольствуется мелкой невзрачной рыбешкой — не понятно.
— Здравствуй, Катя, — спокойно и даже почти официально начинает разговор Кирилл.
А я, как дурочка, так крепко прижимаю телефон, что начинают болеть ушные хрящи.
— Здравствуй, Кирилл, — и в половину не так смело, как хотелось бы, отвечаю я. Секунду мнусь, выбирая более удобную формулировку, но потом мысленно машу рукой. Какая разница? Все равно, как обычно, скажу какую-то глупость. — Больше спасибо за телефон, но у меня есть мой и он еще на ходу.
Правда, с трещиной поперек экрана и давно морально устаревший, но стоит ли об этом переживать, если на новый все равно нет денег?
— Он тебе не понравился? — едва ли с удивлением уточняет Ростов.
— Нет, что ты! — Он не может меня видеть, но я все равно энергично трясу головой и напарываюсь на взгляд мужчины, который уже успел развалиться на скамейке в беседке и даже не скрывает, что с интересом наблюдает за моей реакцией. Приходится повернуться к нему спиной и немного сбавить тон. Терпеть не могу, когда кто-то слышит мои телефонные разговоры. — Просто это очень дорогой подарок, а мы же… едва знакомы.