— Костюма больше нет. И вскоре, как только часы пробьют двенадцать, все развеется, а я превращусь в «панду» с растекшейся тушью под глазами, — пошутила Вера и, смущаясь, попыталась салфеткой стереть невидимый «недостаток».
— Пусть. Панды тоже милые и добрые, — я не сводил с Веры глаз. Она смущалась под моим пристальным взглядом, опускала ресницы, снова смотрела на меня. И это было так здорово, так нежно, искренне. Я готов был смотреть и смотреть на нее.
Вера наконец-то улыбнулась краешками губ, взяла вилку, нож и отрезала кусочек блина.
— Спасибо тебе, Максим, за замечательный день, — вспомнив о мальчонке, ее губы дрогнули.
Я снова накрыл ее руку своей и едва не закричал от счастья, когда она не попыталась высвободить руку.
— И тебе спасибо, Вера. Вручая подарки, я, пожалуй, впервые за долгое, очень долгое время испытывал радость. Прежде мне доводилось бывать на новогодних семейных вечерах со сказочными елками под потолок, украшенными именитыми дизайнерами. Состоятельные родители задаривали избалованных чад невероятными подарками, завернутыми в яркие коробки. Однако там я не видел столько неподдельной радости, сколько видел сегодня.
Вера кивнула, и я заметил, что ее глаза снова заблестели.
— Веруш, не переживай, я не забуду про них, — сорвались с языка слова, которые давно крутились в уме.
Она всхлипнула и постаралась улыбнуться сквозь слезы.
— Ты добрый, — прошептала и затихла, вспомнив, как складывались наши с ней отношения поначалу, как прошла ты злополучная встреча в моем офисе. Мне стало стыдно, даже гадко, но если я виновен, я должен держать ответ.
— Добрым не выжить в жестком мире, — ответил, не отводя глаз. Сейчас лгать нельзя, выгораживать себя тоже. Да и если хочу настоящих отношений, нельзя их начинать со лжи — ни к чему хорошему это не приведет. Поэтому продолжил резать правду матку, хотя не имел привычки выворачивать душу перед другими. — Добрых считают слабыми, глупыми, пытаются обвести вокруг пальца, поэтому я стараюсь быть справедливым. Иногда, когда эмоции захлестывали, делал ужасные ошибки. Я помню их и стыжусь. Искренне стыжусь и раскаиваюсь во всем, что натворил, — горло сдавил спазм, пришлось сделать паузу. Тяжело признаваться в косяках, особенно когда душу выворачивает Верин чистый взгляд. Чувствуешь себя козлом, которому нет прощения. Я же больше всего на свете хотел, чтобы она поверила мне и дала шанс. — Если можешь, прости меня, пожалуйста.
За время, пока Вера молчала, я взмок. Пот градом стекал по лбу, но я боялся разорвать зрительный контакт, отвлечь Веру даже взмахом руки, глубоким вдохом. Мне казалось, что сейчас она пытается взглядом нащупать мою душу, убедиться, что мне можно верить, что я не лгу.
— Кто безгрешен — пусть первым бросит в меня камень, — ответила она, и я выдохнул.
— Спасибо! Спасибо! — прошептал, не веря ушам. Я приложу все силы, чтобы доказать Вере, что тогда все случилось по ошибке.
Мы просидели в ней до самого закрытия блинной, не заметив, как пролетело время. Рассказывали друг другу о своем детстве, юности и о многом другом, о чем я прежде старался ни с кем не делиться. С ней же было легко и просто. Да и сегодняшний день тоже повлиял на меня.
Больше детские обиды, которые прежде я лелеял из-за обиды к отцу, не казались мне драмой вселенского масштаба, которые надо помнить всю жизнь и не забывать. Я же невероятно счастливый человек: еще молод, полон сил, здоров, голова на плечах есть. Сижу с девушкой, которая мне очень нравится. Она смотрит на меня с восхищением. И у нас есть будущее, которое мы можем построить вместе. Во всяком случае, я сделаю все, что в моих силах, чтобы Вера доверяла мне.
= 32 =
Вера
Тот «сказочный» день изменил мою жизнь.
Согласившись, как мне казалось на авантюру, я выходила утром из дома в костюме Снегурочки и ругала себя, что доверчиво согласилась поехать куда-то с таким жестким человекам, как Максим Келер. А уже вечером мы сидели в блинной, неподалеку от моего дома, ели сладкие блинчики со сгущенкой и бананами и болтали, болтали, болтали обо всем на свете…
Мироздание неожиданно «щелкнуло палацами», перевернув мою жизнь с ног на голову. И за несколько часов мое мнение о Максиме изменилось. Я больше не хотела расставаться с ним.
Умом понимала: надо иметь гордость, мне завтра на работу, пора прощаться, но сердце кричало: «Не отпускай его!»
— Вер, тебе завтра на работу, — спохватился Максим, глянув на часы. — Ты же не успеешь поспать.
— Ничего. Пару часов подремлю, и как-нибудь отработаю смену, — искренне улыбнулась я, радуясь его заботе.
— Если будет невмоготу, я поговорю с… — он запнулся, поздно спохватившись, что сболтнул лишнего.
— Так это ты? Ты? — догадалась. Я же чувствовала, что на работу попала не просто так. Но думала, что тогда мне повезло, пришла в нужное время в нужном месте, а оказывается вот как.
— Прости, — с жаром взмолился Максим. — Я тогда пытался хоть как-то загладить вину и не придумал ничего лучшего.
Я молчала, наблюдая, как он волнуется, сжимает и разжимает пальцы, потирает их.
— Я не мог смотреть, как ты осталась одна, без ничего. Как работаешь за копейки, отказывая себе во всем. А подойти и предложить помощь тоже не мог. Ты бы меня слушать не стала. Испугалась бы! Вера! Верочка! — Максим взял меня за руки, поднял ладони и стал покрывать их поцелуями. — Прости меня!
— Ты давно прощен, — улыбнулась я. — Но впредь, пожалуйста, так не делай.
— Не буду! Я больше не буду дураком, слепым идиотом, думающим, что всегда прав и никогда не ошибаюсь!
Максим так отчаянно, трогательно извинялся, что последние мои сомнения рассеялись, и я готова была дать ему шанс начать все сначала.
— Давай забудем все и начнем день с нового листа, — привстала на цыпочки и у подъезда, глубокой ночью, под звездным небом, поцеловала Максима в щеку.
Всего лишь скромный поцелуй, но как у меня забилось сердце.
Такой видный мужчина привык к другим отношениям. Наверно, ему смешно наблюдать за моей старомодностью. Однако когда я отстранилась, увидела глаза Максима, его улыбку — поняла: он принимает меня такой, какая я есть. Мне даже захотелось пустить все на самотек, пригласить его в гости, но Максим наклонился, тоже поцеловал меня в щеку и спросил:
— Могу я завтра пригласить тебя на свидание?
Боже, он еще спрашивает!
— Да, — выдохнула я.
Он уехал, лишь когда убедился, что я дома, в безопасности. А я, пока его машина выезжала со двора, стояла у окна и провожала взглядом.
«Это все сон, не иначе!»
Я была настолько счастлива, что, несмотря на усталость, не смогла заснуть. А когда, наконец, задремала, сработал будильник.
Да, денек ждет меня веселый. Как бы не заснуть на ходу.
В обеденный перерыв мне удалось немного поспать. Только благодаря этому я доработала до конца смены. Но когда, выходя с работы, натолкнулась на Максима с букетом. От неожиданной радости у меня выросли крылья, открылось второе дыхание. И даже сомнений не возникло, как лучше провести вечер.
Мы опять допоздна разговаривали по душам, гуляли по ярким предновогодним улицам, наслаждаясь каждым мгновением, проведенным вмести, и как-то так вышло, что наступил Новый Год, который мы встретили вместе.
Затем и Рождество…
Эта весна стала для меня особенной.
Еще задолго до того, как на календаре обозначилась граница окончания зимы, а на улице появились первые проталины, я почувствовала перемены душой. Радовалась бодрому пению птиц, с жадностью вдыхала сладкий воздух, какой бывает с появлением солнечных дней; шагала, отчаянно улыбалась миру и думала, как соскучилась за день по Максиму.
Сегодня он задерживается, но когда приедет, я угощу его чем-нибудь вкусненьким.
Конечно, любой ужин можно заказать, но мне нравилось готовить. Особенно воздушные сырники по семейному рецепту Анна Келер, которые так нравились Максиму.
Чтобы не было скучно, включила телевизор, и ведущая новостей затараторила на все кухню:
— … Во Всемирный день здоровья, начиная с 1950 года, стараются привлечь внимание к самому ценному, что имеет человек — здоровью…
Слушая болтовню между делом, я проверила: не забыла ли специи, и не сразу спохватилась: сегодня же день рождения дяди Андрея — старшего маминого брата!
Пусть с мамой и сестрой отношения у меня натянутые, но дядька в целом неплохой человек. Надо позвонить, поздравить, тем более что в прошлом году он болел, маясь межпозвонковой грыжей…
Хорошо знакомый номер всплыл в памяти, и я потянулась к телефону.
Не особенно веря в успех задуманного, набрала цифры, нажала на вызов. В трубке раздались гудки, но дядь Андрей не спешил отвечать, предпочитая избегать разговоров с незнакомыми подозрительными номерами. Как вдруг на том конце раздался громкий, бодрый мужской голос:
— Слушаю!
— Дядь Андрей, это Вера. С днем рождения тебя…
— Верка! Ты что ли?! — раздалось удивленное в ответ. — Вот уж не ожидал! Спасибо-спасибо!
Слово за слово, он рассказал, что сегодня соберутся за столом тетя Юля и сыновьями, сестра с Ленкой…
— Дядь Андрей, — спохватилась я. — А что, мама у вас гостит?
— Ну да, — с досадой отозвался он. — Она же квартиру продает. Подыскивает в нашем городе комнатку…
«Все же мама снова пошла на поводу у Ленки», — подумала с горечью. Чтобы не расстраиваться, хотела уже заканчивать разговор, как дядька обратился ко мне.
— Верка, нехорошо лезть в чужие дела, но какая бы мать ни была, нельзя ради хахаля выгонять ее из квартиры. Подло это.
— Что?! — меня будто под дых ударили.
— Ты уж прости, но я не могу молчать. Ты зад свой пристроила, так дай сестре и матери жить нормально. Осади своего хахеля…
— Вы про что?! — не могла понять я, о чем он говорит.
— Так это же он долг требует с твоей сестры!
Перед глазами потемнело, и мне пришлось сесть, чтобы не упасть.
— Вы уверены? Это же бред!
— А ты разве не живешь с Максим Келером, владельцем заводов-пароходов? — язвительно поинтересовался дядька, злясь на мое упрямство.
— С ним! Но это ошибка! Максим не мог так поступить!
— Не знаю, Вера, может и ошибаюсь. Но мать показывала бумагу с печатью и его подписью, в которой черным по белому он требует возместить ущерб.
— Я разберусь, — с трудом произнесла. — Еще раз с днем рождения… — И отключилась.
= 33 =
Вера
В голове боль и непонимание.
Откуда они узнали, что живу с Максимом? Какой долг, если он сказал, что ничего ему не надо, что он рад, что они «подарили» ему самое ценное — меня?! Ведь Максим говорил…
«Да мало ли что говорил!» — злорадно отозвался разум, и мне стало так плохо, что каждый вздох давался с трудом и болью.
Пока Максима не было, я ходила кругами по квартире, сжимая в руке телефон. Надо позвонить, скорее разобраться, убедиться, что это все ошибка. Ведь он о моей семье даже говорить не хочет, какое уж возмещение убытков? Да и знает, что нет у нас ничего…
Я нервничала и ужасно боялась. И боялась отнюдь не долга, что он хотел взыскать с моей семьи.
В конце концов, денег, которые он подарил мне, с лихвой хватит, чтобы возместить ему все убытки, но сам факт, что он подлое дельце провернул за моей спиной, причинял боль. Я же верила ему, как самой себе, а он…
Факт предательства убивал меня, жег разум каленым железом…
Я выпила успокоительного, но легче не стало.
Как выдержать предательство? При разговоре смогу ли сдержаться и не заплакать, сохранить гордость? Я хотела посмотреть ему в глаза, и боялась этого.
Когда послышался поворот ключа в замке, вздрогнула.
— Веруня! — раздался счастливый, громкий голос Максима. — Я дома!
Медля, не успела выйти к нему, как он перешел на шепот:
— Спишь что ли? А я ору тут! — сразу его движения стали тише. Затем раздался шелест. Опять цветы принес…
Больше отсиживаться в темной спальне я не могла. Встала и вышла навстречу.
— Вер! Ты заболела?! — опешил Максим. Рванул ко мне, попытался коснуться моего лба, но я отстранила.
— Ты решил взыскать с моей сестры ущерб? — произнесла глухим голос. Каждое слово давалось с трудом.
— Что?! — округлились глаза Максима, став как блюдца. — Какие? Зачем? Знать твою сестру не хочу. Умерла панночка — так умерла.
— Я звонила родственникам, они сказали, что маме от твоего юриста пришла бумага, в которой ты… — голос дрогнул.
Хмурый Максим замер и больше не пытался коснуться меня. В его глазах даже появилась ярость. Или обида? Или еще что-то? Я боялась думать, ведь знаю ли я его? Могу ли доверять?
— Значит, ты думаешь, что это я за твоей спиной проворачиваю, да? — выдавил он из себя, едва справляясь с негодованием.
— Не знаю. Поэтому и спрашиваю у тебя.
— Если я скажу «нет», я ни при чем, поверишь?
Я молчала, долго, с мукой подбирая слова. Мне очень хотелось ему верить, больше всего на свете. Очень-очень.
Борясь с мучительным выбором, кивнула.
— Значит, так, да? Ты не уверена во мне? — выдохнул подавленно Максим, и от тоски в его голосе мне стало больно физически.
— Верю…
— Сомневаюсь, — он пнул ногой сумку, что подвернулась по пути, и двинулся на меня. — Собирайся!
— Куда?!
— Узнаешь…
Уже скоро мы ехали по темной дороге к хрущевке, которая старше меня.
Миновали скрипучую старую дверь четвертого крайнего подъезда.
Идя за мной, Максим молчал. Он был выдержан, замкнут, закрыт. И его холод, отчужденность я ощущала спиной.
На поздний звонок за дверью проворчали:
— Сейчас полицию вызову!
— Это я, дядь Андрей, Вера, — произнесла я не своим голосом.
Щелкнула входная щеколда, и вот я и Максим стоим перед дядей Андреем, тетей Юлей и мамой, ошарашенными моим внезапным приездом.
— Ты посмотри, еще наглости хватило заявиться, — мама, как всегда, в своем репертуаре. Только сильно похудела, постарела. Даже посерела… Сильно сдала.
— Я, тот самый Максим Викторович Келер, который жаждет взыскать с вас некий долг, — заслонил меня спиной Максим от обвиняющих взглядов родни. Его четкий, уверенный голос чужеродно раздавался среди скромной квартиры родственников. Зато сразу из комнаты выглянули мой двоюродный брат и… Ленка, которая, увидев нас в прихожей, опешила.
— Лена, покажи ему! — обратилась мама к сестре.
— Мама, не вмешивайся. Я сама разберусь! — отозвалась Ленка из тени в коридоре.
— Замечательно. Не будем вмешивать других, — холодно улыбнулся Максим. — Итак, я хочу видеть бумагу.
— Она у вас есть! — истерично заявила сестра.
Я хорошо знала ее. Если повышает голос, краснеет, значит, врет. Отчаянно врет.
— Покажи мне! — потребовала я.
— Ленка, тебе нечего скрывать, покажи, — присоединился дядя Андрей к просьбе.
Сестра еще пыталась увильнуть, но мама двинулась в комнату со словами:
— Нам скрывать нечего!
Ленка рванула за ней…
Послышалась ругань, спор, а затем в коридор вернулась мама с листами, которые и сунула Максиму в руки.
— Смотрите.
Я перестала дышать…
— А ничего, что у меня главный юрист сменился? — поднял глаза Максим на Ленку. Та лишь дернула плечом. — И подпись не его! И не моя…
Ленка на глазах бледнела. Максим же, как гончая, почувствовавшая добычу, давил сильнее, приводя доказательства, что бумага… липовая.
У меня кружилась голова, дрожали ноги. Сердце грохотало в висках. Чтобы не упасть, я прислонилась к стене.
Этого и следовало ожидать: Ленка решила опять схитрить и выцыганить у мамы единственную ценность нашей семьи — квартиру. А я, дура, подумала на Максима! Испортила свое счастье недоверием…