Рэйчел Ван Дайкен
Раскаяние Бабника
Пролог
Дождь стекал с подбородка, пока я барабанила кулаками по двери квартиры Тэтча.
Снова и снова.
Я молотила по ней как сумасшедшая. Слезы смешивались с водой и текли по щекам.
Я была из «тех девушек».
Которые в полном эмоциональном раздрае поздно ночью оказываются у квартиры парня.
— Тэтч! — я долбанула дверь третий раз, ладонь засаднило от удара. Наконец, она открылась.
Тэтч был без футболки и босиком.
Джинсы облегали его так, что подобное стоило признать вне закона. Хотя он же пластический хирург, идеал свойственен его вещам.
Меня обуял гнев, но потом... быстро сменился неуверенностью. Брук, девушка, целовавшая его, была выше и стройнее меня. Ее волосы, как у стриптизерши, буквально кричали, что они наращенные, а лицо было безупречно. Вероятно, Тэтч приложил к этому руку. А ее тело? Давайте скажем, что оно было создано для греха.
И поглядите-ка сюда.
Грешник.
За всю жизнь я еще никогда так остро не ощущала свою мокрую черную футболку или дырявые пацанские джинсы.
Я переминалась с ноги на ногу, а мои темно-синие конверсы скрипели.
— Что? — он склонил голову набок. — Уже поздно.
Я нахмурилась. Серьезно? Почему он ведет себя так, словно это я только что была застукана за изменой?
— Я... — голос хрипел от слез. — Мне жаль, что я сбежала. Просто я... Я расстроилась. — Его лицо было каменным. Ни улыбки, ни злости, лишь холодное безразличие, от которого захотелось обнять свое внезапно замерзшее тело. — Я хочу попытаться, Тэтч. Я... — мой голос был едва слышен. — Я люблю тебя.
Дыхание остановилось.
Он не ответил.
Несколько секунд просто молчал. Секунды, показавшиеся часами.
Наконец, он прижал пальцы к виску и пожал плечами.
— Все кончено, Остин.
— Но...
Дверь хлопнула у меня перед лицом, как выстрел из пистолета.
Глава 1
ОСТИН
— Огонь!
Кто-то так громко выкрикнул это слово, что я в панике проснулась. В грудной клетке колотилось сердце, я оглядела спальню в поисках огня или дыма.
Розовые стены. Я ненавидела розовый. Розовые стены олицетворяли все, что вам нужно знать обо мне. А именно, что моя жизнь мне не принадлежала. Стены были розовыми, потому что мама любила нежные цвета и хотела, чтобы моя комната выглядела женственной.
А старый постер One Direction с засранцем Зейном на фоне всего этого? Что ж, такое висит в комнатах у нормальных подростков, верно? По крайней мере, так сказал папа, а мы обязаны нравиться избирателям. И репортаж местных новостей из нашего дома имел огромный успех. Взгляните на обычную комнату американской студентки! Ура, мне. Так что стены были розовыми, а я уставилась на One Direction.
Черт бы тебя подрал, Зейн, гори в аду!
Я погрозила кулаком в воздухе. Частично потому что я все еще злилась на его уход из группы, но в основном бесилась на себя, что позволяла остальным контролировать свою жизнь.
Я поморгала, глядя на белый потолок, глаза, наконец, высохли после стольких рыданий.
Слез больше не осталось, я вздохнула.
Ни огня. Ни тепла.
Просто. Ничего.
Я снова моргнула. Может, кто-то кричал «Огонь!» в моем воображении? Неужели я настолько измучена?
— Посмотрите, кто проснулся. — Лучшая подруга Эвери проскользнула в комнату моего детства с тарелкой шоколадного печенья в одной руке и бокалом вина в другой. — Я боялась, что ты умерла.
— Что? — Я зевнула, потянув затекшие руки над головой. Разжала пальцы, и мне на лицо выпали кусочки шоколада. Да, представьте, у меня еще что-то осталось. — Почему я должна была умереть?
— Судя по запаху. — Она поморщила нос. — А еще поговаривают, что ты отказалась от душа и решила прекратить брить ноги. — Девушка подняла руку.
— Что? Что ты делаешь? — Я прищурилась и попыталась сосредоточиться. — Зачем ты подняла руку?
— Девичья сила. Дай пять. — Она сжала ладонь в кулак. — Или стукнемся кулачками?
— Почему ты здесь? В моей комнате? Разве сегодня не понедельник? Ты не должна работать?
После того, как Эвери в буквальном смысле слова соблазнила своего босса и устроила свое «жили долго и счастливо» с другом детства-заклятым врагом, ее перевели в другой отдел, требующий стольких сил и времени, что мне становилось даже жалко ее за столько потраченных часов времени. С нашими графиками мы едва виделись последнюю неделю.
— Суббота, — Эвери закатила зеленые глаза. — Сегодня суббота, Остин. Выходной. — Она подняла наполовину съеденный злаковый батончик и скорчила гримасу. — Это все, что ты сегодня ела?
Я выхватила у нее батончик и практически зарычала.
— Мое.
— Вау, полное перевоплощение. Ты превратилась в волосатого зверя с вонючей шерстью и... — Она прищурилась. — Господи боже, у тебя «Читос» в волосах.
— Серьезно? — Я оживилась.
— Нет! — Она хлопнула меня по плечу. — Видишь! Именно этого я и боялась! Вот что ты делаешь, когда расстроена. Ты снова становишься, как школьница. — Она окинула меня понимающим взглядом. Таким, который присутствовал на протяжении всех бурных школьных лет, когда мой бывший бойфренд Брэйден на выпускном буквально выбивал кусок хлеба у меня из рук, говоря, что это сделает меня толстой. От мыслей о нем я покрывалась сыпью.
Эвери вздохнула.
— Ты поглощаешь в постели нездоровую пищу? — она откинула одеяло, раскрывая мой позор. — У тебя в тумбочке «МунПайс»! — Она была слишком быстрой.
— Нет, не надо!
Поздно. Она едва приоткрыла дверцу, как на пол посыпались шоколадные «МунПайс».
— Остин, — Эвери медленно покачала головой и протянула руку. — Отдай мне «Маунтин Дью».
Брэйден ненавидел «Маунтин Дью».
Поэтому я и купила акции «Пепсико», когда мы расстались.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — фыркнула я, пытаясь запихнуть закрытую банку газировки подальше под подушку.
— Один! — Подруга подняла палец. — Два!
— Прекрати считать! Не надо мне угрожать в моей собственной комнате! — Комнате, в которой я продолжала жить, пока заканчивала аспирантуру.
Комнате, которая напоминала обо всем, что заставляло желать в первую очередь учиться в аспирантуре.
— Три! — Эвери перегнулась через меня, царапая ногтями руку и ныряя под подушку, чтобы сбросить банку на пол. — Ох, Остин, они добавляют в эту дрянь формальдегид!
Я зажмурилась.
— Просто уйди.
— Нет. Я не уйду. И не только потому, что ты пытаешься нашпиговать свой организм этим... Слушай, уже месяц прошел, — она ткнула пальцем в мою банку газировки. — Тебе нужно покончить с ним.
С ним.
Потому что я отказывалась произносить его имя.
Поскольку звуку его имени сопутствовали чувства, ощущения шершавых рук на всем теле, того, как он целовал меня словно сокровище, или того, как перед уходом всегда сжимал руку и целовал в губы так нежно, словно говоря: «Эй, я просто хочу касаться тебя».
Сны были и так достаточно плохими. Воспоминания?
Еще хуже.
Я отказывалась думать о нем в течение дня, потому что это придавало ему еще больше сил, но по ночам у моего тела были другие планы, когда темнота накрывала меня в тихом одиночестве, грозя задушить до смерти.
Все было идеально. А потом просто. Перестало. К черту все.
Снова появились слезы. Ну, естественно.
Грудь болела. Как идиотка я хваталась за нее, но душевную боль ничего не может изгнать. Добавьте стресс на учебе, и вот уже я превратилась в измученное создание, едва способное к существованию без промокания глаз и поглощения кофе в больших количествах, чтобы окончательно не провалить жизнь... или учебу.
Я знаю, что могла справиться с нервами по учебе. Как и всегда. Нервы из-за семьи — они присутствовали постоянно.
Изнеможение? Что ж, для студентов это обычное состояние.
Но вся эта ситуация с Тэтчем? Вот что доводило меня до ручки. Что не давало спать по ночам. И что привело к тому, что когда я сдавала последний проект, профессор дал мне номер горячей линии университета.
Тэтч.
Почему? Почему мне так не везет с парнями?
Он предполагался для одной крайне горячей ночи. У нас было соглашение, но потом все изменилось. Нужно быть больной на голову, чтобы не захотеть этого мужчину больше, чем на одну ночь. И когда одна ночь перешла к другой, а потом к третьей, и с моей стороны все стало серьезно, когда я призналась в своих истинных чувствах, он должен был сбежать! Именно так поступали гребаные бабники! Они произносили слабые извинения, типа как все было «мило», а потом бежали в другую сторону со своим отростком между ног. А что сделал он вместо этого? Сказал: «Давай попробуем».
Давай. Попробуем.
То есть будем больше, чем просто партнеры в постели по субботам, когда я не утопала по уши в исследованиях, а он не копался с чьими-то отстойными сиськами на хирургическом столе.
Попробуем.
Этим мы и занимались. И все получалось.
Все шло замечательно. Пока не закончилось.
Пока леопард внимательно не посмотрел в зеркало и не подумал про себя: «Эй, слушай, а я реально скучаю по этим пятнам! Черт побери! Меня нельзя приручить». Вставьте здесь песню Майли Сайрус.
Конец истории.
Счастливой развязки не будет.
Потому что леопард позволил девушке, не мне, чуть ли не облизывать себя у меня на глазах, хотя несколько часов ранее признался, что испытывает опасения по поводу нашего соглашения.
Что? Как будто мы подписали контракт или нечто подобное? Это должно было стать первым тревожным звоночком.
Но я его проигнорировала, и в итоге наткнулась на Тэтча, целующего сестру моей лучшей подруги.
А потом, после всех рыданий, я пришла на следующий день к его квартире и сказала, что хочу попробовать все исправить.
Он ответил «нет». И порвал со мной. Со мной.
Словно это я что-то сделала неправильно! Когда я была готова простить и забыть, готова двигаться дальше, черт возьми! Потому что он мне нравился. Назойливый голос в грудной клетке, — другими словами, мое сердце, — говорил о других чувствах, гораздо более сильных, которые напоминали мне, каким нежным он был, каким любящим и заботливым. И как он злился, когда я рассказала ему об отсутствии родительской ласки, как понимающе отнесся к признанию, что учеба сильно раздражает меня.
Ладно. Я любила его.
Любила.
В прошлом.
Я до сих пор не могу даже взглянуть на свои темно-синие кеды и любимые джинсы, не расплакавшись. Я была в них в ту ночь, когда он порвал со мной и молча захлопнул дверь перед носом.
Звук захлопнувшейся двери был похож на выстрел из ружья. Боль, вероятно, была такой же.
Я стучала. Снова и снова.
В итоге кто-то из соседей пригрозил вызвать полицию. Я даже не осознавала, что ревела, пока не села в машину и не посмотрела в зеркало.
Он меня бросил.
И даже не выглядел виноватым.
Громко вздохнув, Эвери отбросила обертки от «Сникерс» и села на кровать, кладя руки мне на колени.
— Тебе станет лучше, я обещаю.
— Нет, — всхлипнула я.
— Тебе станет лучше, если я скажу, что взяла баллончик с краской и на нескольких его плакатах в центре города пририсовала сиськи?
Я начала смеяться.
— Да.
— Не могу этого сделать. Более чем уверена, что они отправят тебя в тюрьму за подобное дерьмо, но я сделала кое-что получше.
Я оживилась.
— О, вижу огонек мести в твоих глазах, и мне это нравится. Я могу совладать с местью. С кем я не могу справиться, так это с Грустной Остин. Ненавижу Грустную Остин, она не интересная, и — я говорю это, потому что люблю тебя — Грустная Остин когда-нибудь доведет Прекрасную Остин до диабета. — Эвери вытащила пакетик «Скитлс» из кровати и бросила его на пол.
— Это не мое, — защищаясь, произнесла я, пока рот истекал слюной от жажды сладких липких конфет.
— Забыла, что у тебя до сих пор есть воображаемый друг, который пробирается к тебе в комнату и подбрасывает нездоровую пищу.
— Эй, эта отмазка работала, когда мне было восемь! Мои родители безоговорочно мне верили.
Вероятно, потому что, по большей части, игнорировали меня. Меня видели, но не слышали, а когда приходило время исполнять роль для моего отца и его избирательных кампаний, я учила маленькие милые речи и обязательно носила платья лишь на дюйм выше колена. Родители любили меня, просто у них был странный способ показывать это.
— Это называется «позволяли», дорогуша, — Эвери похлопала меня по руке и поднялась. — А я отказываюсь это делать. Так что Грустной Остин пора идти. Первый шаг — это признать, что у тебя есть проблема, а у тебя, — она указала в сторону смежной ванной, — есть проблема. От тебя пахнет сыром.
— Но я люблю сыр, — протянула я шепотом. — Могу прямо сейчас сходить за сыром. Где, черт побери, мой гауда, когда он мне так нужен!
— Не в хорошем смысле, Остин. — Эвери наморщила нос. У меня опустились плечи.
— Остин, — начала Эвери, используя серьезный тон, который говорил, что с сюсюканьем покончено, и она готова применить тяжелую артиллерию. — Ты умная, целеустремленная, классная подруга, и ты всего в нескольких месяцах от защиты диплома! — Я кивнула. Она права. Она знала мои слабые точки. Именно ради этого я старалась изо всех сил и надрывала задницу. — И потом, ты, правда, хочешь быть похожей на свою мать?
Ну вот. Нож повернулся. Я отшатнулась.
С губ сорвался громкий вздох. Эвери совершенно не восприняла это как знак заткнуться, пока я не разревелась или не двинула ее подушкой.
— Она все бросила ради твоего отца. Свое образование. Интересы. Посмотри теперь на нее.
Да, моя мать была первоклассной Степфордской женой с натянутой улыбкой. Идеальной женой, поддерживающей статус мужа. Идеальная во всем.
Все в согласии с представлением отца об идеале. Я вздрогнула.
Это не может стать моим будущим.
— Ты этого не хочешь, правда?
— С Тэтчем подобного не случилось бы, — защищаясь, ответила я. Хотя малая часть меня знала, что если я была готова закрыть глаза на его измену в самом начале отношений, то значит, я уже потеряла частицу себя, очень важную часть. Я нахмурилась. — Какого черта!
Эвери отскочила.
Я сжала кулаки.
— Я собиралась вернуть его!
Ее глаза округлились.
Я потрясла головой, очищая мысли. Этого ублюдка! Я переступила через гордость ради него! А он хлопнул дверью перед моим лицом!
Перед. Моим. Лицом.
— О какой мести ты говорила? — спросила я, чувствуя себя лучше, чем за все эти недели.
Вероятно, потому, что мне хотелось злиться на него, а не грустить. Мне хотелось отрезать ему яйца и скормить их пираньям у него на глазах.
— Первое, — Эвери отвела мою руку. Похоже, я стиснула пальцами ей кожу. — Моя рука – не его лицо. Второе, — она улыбнулась. — Я напоила Лукаса и достала компромат на Тэтча, так много грязи, что превратилась в маленькую грязную девчонку...
Я закрыла уши.
— Уверена, что ты слушаешь, — девушка подмигнула. — Дай объяснить. Когда парни бросают тебя, изменяют, а ты в постели в одиночестве поглощаешь калории и ненавидишь жизнь? Так вот, мы не должны грустить, мы должны сильно рассердиться.
— Бешенство – это безумие. Это – не настоящая злость, Эвери.
— Злость не рифмуется с печалью, поработаем над этим вместе. — Она хлопнула в ладоши перед моим лицом. — Ладно, мне надоело дышать через рот. Иди, вымойся, пока они не вызвали бригаду по дезинфекции.
Я закатила глаза.
— Прекрати драматизировать.
— Твоя мать вчера обнаружила мышь.
Я фыркнула. Мама заходила ко мне в комнату только, чтобы украсть мою одежду, в которую изо всех сил старалась влезть. Велотренажеры были ее зависимостью, учитывая, что она тоже была сладкоежкой, у нее не оставалось выбора, кроме как ежедневно заниматься, чтобы оставаться безупречной.