Ага. И вот мне с этими жить четыре дня. Ага, да.
Я струсила, когда Эмин позвонил и велел вести собак на курсы и заниматься сегодня с ними одной. Ну, в смысле с кинологами, но без него.
Уже позорно собиралась запросить пощады, но мне параллельно позвонила Линка, с которой мы созванивались ежедневно, и радостно сообщила, что у Степаныча наконец-то улучшения. Он пришел в себя. Пока не ориентирован в месте, времени и собственной личности, но это пока. Начинается подготовка к следующей операции. Я, с трудом сглотнув ком в горле, подавила истерику. И поехала за псами.
И это было переломным моментом. Потому что всю тренировку у меня стоял перед глазами отлетающий самолет. И осознание того, что бы случилось, если бы его не было. Рим и Доминик слушались. Даже уже не команд, а жестов. Потому что у меня не было выбора, а значит у них тоже.
И они были необычайно тихими, когда Аслан вез нас назад. Сидели рядом на полу и смотрели. Ждали команд. Ждали координации их действий. А у меня чувство внутри такое было… спокойствия. Такого странного, непонятного. Тягучего и вязкого. Патологического. Что-то похожее испытываешь, когда выходишь из наркоза.
В принципе, из этого состояния меня быстро вывел Эмин Амирович, тоже породивший во мне странное отклонение, очень похожее на его собственное.
Меня все-таки несло, как бы я ни старалась руководствоваться трезвым мышлением. Несло сразу на два фронта. Один это рациональность, мол, але, Яна, ты кудой лыжи навострила, ноги ж переломаешь себе, или он тебе, тут уж как сложится, а второй фронт это просто пиздецовый омут в котором я тонула и никак не могла себя заставить вынырнуть. Потому что ревность была не только у него.
И это дерьмовое чувство очень все поганило.
Проявилось это через его закрытые встречи и запрет на мое присутствие даже на этаже, когда они происходили. Я теперь работала стандартной управляющей пафосного ресторана и мне, сука, это не нравилось! Вот вообще не нравилось!
Вот приоритет того, что меня на их междусобойчиках не было, это чтобы его псы не смотрели. Да. Но там был еще один подтекст, которой и породил у меня тупое, неоправданное чувство, очень все поганящее.
Потому что закрытые банкеты теперь обслуживала Ангелиночка. Нет, она была вполне себе смышлёной и исполнительной девочкой, понимающей не только то, что она халдейка, но и самое главное — вот там, за закрытой дверью, владелец встречается с очень непростыми людьми.
Эмин напрягал меня именно этим. Он вытеснял меня, поставил мне замену. В если вместе ехали в машине, он, по возможности, о своих делишках разговаривал по телефону или с Асланом только на басурманском.
Его личные встречи в ресте. Я уже не знала кто с ним. Зачем он пришел. Я не знала. Тварь Ангелиночка даже как-то угадывала моменты и как-то умудрялась подводить так, что я пару раз особенно в периоды завалов и вовсе не знала, что Эмин в «Инконтро». И видит бог, я его ревновала. Я его ревновала к ней, даже понимая, что это откровенно тупо. Понимая, что он не променяет меня, понимая, почему именно я не в теме его движняков, и все равно ревновала его до зубовного скрежета. Вот именно к смышлёной Ангелине, а не, допустим, притягательной и обаятельной Арине, которая гейша, и всегда хвост распушала, как только видела Эмина. Арина была тупая, я не беспокоилась.
Эмин слишком умен и жесток, ему Арина на хуй не сдалась, а вот Ангелина ебанная… Как же жутко я его ревновала. У меня действительно иногда просто в степь безумия уходили мысли. И он огребал за это. Не сворачивал мне башку только потому что понимал, что именно меня напрягает. Только поэтому терпел. Минуты две-три. Потом буйствовать начинал.
Я не могла уволить Ангелину, потому что она была ему нужна. Потому что она ответсвенна, умна, сообразительна и исполнительна, потому что она разгребает там, где мне теперь не положено, смешно сказать, но по статусу. Это тоже было. Тоже чувствовалось. Эмин вообще занимательный мужик, он мало говорит, почти ничего не объясняет, он все показывает действиями, иногда просто намеком на действие, но все понимаешь сразу. Занимательный мужик. Но он мой мужик. И он перестал меня пускать в зверинец, и не то чтобы я прямо туда рвалась… Господи, ну что мне, дурной, надо?.. О, Ангелиночка побежала в кабинет. Да еще и шустро так. Сука такая…
* * *
Он вылетал днем. Утром я смоталась в ресторан. Позвонила Линке, которая сообщила, что операция прошла успешно, Степаныч пока в себя не пришел, но прогнозы хорошие.
Часов в десять вернулась домой. Эмин приехал поздно ночью, поэтому еще спал. Забрала псов и Аслан отвез нас на часок за город прогуляться. У меня внутри снова было оцепенение. Смотрела на телят, радостно вспарывающих настил снега в лесу, курила и думала. Краткая команда и ротваки послушно поскакали к машине, заднюю дверь которой распахнул Аслан. Если мы ехали с ним вдвоем, собаки были всегда со мной в салоне.
В квартире тишина, псы отправились на кухню, я пошла в спальню. Остановилась у косяка двери. Эмин все еще спал. Оцепенение внутри ослабло, почти спало.
Я понимала, что через четыре часа ему в аэропорт, что так нужно, но мне совершенно не хотелось его отпускать. Вообще. Он улетит и я знаю, что оцепенение вернется. Надо замутить пару презентаций в ресте, либо вечера посвященные какой-нибудь западной кухне, что-то, что поглотит мои мысли, как-то сбежать от этого всего внутри, чем-то занять себя до цейтнота. Ответственность это хорошее качество, главное уметь самой его использовать…
Он спал на спине, я присела рядом на краю постели и задумчиво смотрела в его лицо. Вообще не в моем вкусе, мне всегда блондины нравились, а помешана на этом вот…
— Чего пыхтишь, жэнщина? Спать мешаешь. — Не открывая глаз, негромко произнес Эмин.
Я фыркнула, чувствуя как при звучании его глубокого голоса, с более выроженной спросонья хрипотцой, у меня внутри почти полностью погружается в кому долбанное оцепенение. Он, по-прежнему не открывая глаз, протянул руку, сжал мое предплечье и несильно дернул на себя и в сторону, подсказывая забраться на него сверху. Прикусила губу, сдерживая непрошенную улыбку и покорно оседлала его бедра.
Едва касаясь пробежалась кончиками пальцев от его плеч по ключицам вниз, по оголенной груди, до живота и ногтями ниже до линии нижнего белья. Ему это нравится, я знаю. И когда по спине с легким нажимом проводишь ногтями ему тоже нравится, но не до боли, не до следов. Так, слегка, дразняще.
С удовольствием отметила легкие мурашки на его руках, сжимающих мои колени. Прошла всего неделя, но я прекрасно знаю, что ему нравится. Эмин любит секс. А я люблю секс с ним. И, походу, не только это.
— Не хочешь попыхтеть, Асаев? — хмыкнула я, глядя в его приоткрытые глаза с поволокой сонной неги. — Или возраст, обстоятельства и у тебя не пулемет…
Он негромко рассмеялся. Руки молниеносно перехватили мою талию, миг, и я под ним. Приятная тяжесть его тела, обхватила ногами плотнее за торс и скрестила голени на его ягодицах.
— Тебя пристрелить мне хватит, — усмехнулся, глядя в глаза и опираясь на правый локоть, кончиками пальцев левой руки убрал упавшие мне на лицо пряди. Заправил за ухо, огладив большим пальцем скулу. На его губах полуулыбка. Он часто вот так улыбается, когда спокоен и наши двери закрыты. И каждый раз у меня чувство тепла в солнечном сплетении от этого и немного пересыхает в горле.
Я обняла за шею и, подалась вперед. Прижалась, уткнувшись лицом в его плечо и прикрыв глаза, медленно вдыхала почти стершийся с его кожи запах геля для душа.
— Ой, ты еще поплачь, Ян, — фыркнул мне в висок, падая со мной на постель и придавливая собой. — Мокрым платочком из терминала помашешь.
— Из какого терминала? — Хохотнула я, отстраняясь и с благодарностью глядя в его глаза. Он прекрасно знает. Понимает. Подстегивает. Чтобы не ушла в ту степь, куда уходить мне не хочется, потому что так станет еще тяжелее. — Ты же сказал, что я с тобой не поеду в аэропорт.
— Если ты поплачешь, то мое сердце не выдержит и возьму с собой, конечно. — Зевнул он, отрицательно мотнув головой и лукаво глядя на меня. — Будешь плакать, нет? Сейчас начинай. За четыре часа рева, я, в теории, должен дрогнуть и сжалиться.
— М-м-м, нет. Есть решение попроще? — Прикрыла глаза, чувствуя, как спокойно бьется сердце, как спокойно на душе. И как в ответ на его движение бедрами, тело горячеет.
— В сложных ситуациях не бывает простых решений. — Порицательно щелкнул меня по носу, заставив поморщиться. И, склонившись, провел языком по углу нижней челюсти.
Очередной урок.
Я снова обняла за шею, подтянувшись, мягко прикусила ему мочку уха. Эмин сжал меня в своих руках теснее и его пальцы начали медленно приподнимать ткань моей юбки, пока он мягко прикусывал мне кожу шеи.
Подалась вперед бедрами, чтобы ткань юбки скользнула по капрону чулок, по коже ноги сжалась на пояснице под его пальцами.
Развела ноги, чувствуя, как нажим его тела усилился и укус в шею тоже, порождая отклик во мне. Уже не в теле. Во мне. Медленно выдыхающей, сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как тело травится близостью его тела.
Медленно с нажимом ему ногтями по спине. От лопаток, по позвоночнику, по пояснице, до ягодиц. Его тихий сбитый выдох мне на ухо и горячий язык по козелку, запускающий безумие в вены и мрак в разум. Прикусила горячеющую кожу его плеча и явственнее ногтями в его ягодицы. Ему не нравится. Вдавливает собой, с силой и резко в постель.
Откидываю голову, сдерживая смех и покорно скольжу ногтями по его спине, но тут же давлюсь этим смехом, когда его зубы снова мне в шею, а пальцы рывком разрывают ткань блузки.
Секунжа и я выгибаюсь от удара жара в теле, когда его губы на моей груди. Когда язык по чувствительной коже и он одновременно прижимается эрекцией к низу живота, уже занимающегося требовательным огнем.
Падаю в кипящий мрак его глаз, когда краткий взгляд мне в глаза, прежде чем соскользнуть губами ниже, по моему животу, раздражая особо чувствительную в такие моменты кожу щетиной. Не это подстегнуло обхватить его голову немеющими пальцами и потянуть его вверх. Просто хотелось эти полуулыбающиеся губы ощутить на своих немеющих губах.
Язык по языку и мысли в разлет. Кончики его пальцев по моим ребрам, уходя к зади, на поясницу. Тело само выгибается от волн немеющего удовольствия из-зи его таких поверхностных прикосновений. Подаюсь вперед, крепко обнимая за плечи. Он теряет мгновение, толкает мой язык своим, и я чувствую, как его пальцы сдвигают ткань моего нижнего белья. Прислоняется. Нет. Идет выше. До чувствительной точки. Это бьет. Особенно его усилившийся нажим. Умоляю в его улыбающиеся губы. Но он только усиливает нажим эрекции на точку, настолько чувствительную в этот момент, что судорогой сводит мышцы тела.
— Не надо, Эмин… Пожалуйста… — тихий, сорванный выдох в его улыбающиеся губы. Он трется колкой щетиной о мою щеку. И медленно, очень-очень медленно входит. Глядя в глаза.
Я стараюсь не потерять связь с миром, но чувство при этом его движении разрывает и меня и мое осознание, и мои попытки. Раскрываюсь максимально, жажду до конца. Он вплотную. Прижимает лоб к моему лбу и медленно, горячо, с наслаждением выдыхает. Его пальцы с моей поясницы ниже, под ягодицы. Сжимает и медленно подается вперед, вжимая в себя руками плотнее.
Это кроет. Не накрывает. Это просто кроет от дичайшего чувства, несущегося из низа живота по всему телу при каждом таком его движении — вперед бедрами, вжимая в себя руками. Это оглушает, гасит, губит, возрождает. Это медленно, с паузой, с его губами мне в шею в такт, с моими ногтями в его спину. Это ритм. С низкого на ускорение. С наслаждения до жажды большего. И в крови поет его имя. Все громче. С каждым его движением, порождающим отклик до умопомрачения в сознании. Каждое движение и сама вжимаюсь в него, стремясь усилить, сохранить эффект отдачи, несущийся горячим импульсом по пенящейся крови. Он ближе. Он теряет контроль. Теряет потому что подаюсь под ним, втискиваюсь сильнее, подхватываю ритм. И да, сука, я была совсем не против момента, когда он замер. На миллисекунду. Мгновенное решение и отстранился.
Тело слабо и неверно, еще пара его движений и я была бы на грани, но он был ближе. Поэтому отстранился, правая рука по стволу, завершающающая, доводящая его до срыва, а я подстегнутая происходящим, рванула вперед и накрыла его губами. Сразу, с нажимом и глубоко. Насколько получилось. И почти сошла с ума от ощущения как он вздрогнул, как сильно сжал свободной рукой мои волосы, как рвано выдохнул, пока на моем языке сгущался его одуряющий вкус.
Медленно, очень-очень медленно подаюсь назад, скользя языком по разгоряченной коже. Слизывая остатки, задерживаясь и чуть надавливая языком на особо чувствительное место, заставив его снова вздрогнуть и млея от его замеревшего дыхания.
Вакуум во рту, языком по щели и, не удержавшись, снова взяла его глубже, снова надавила языком там, где он особо чувствителен в моменты схода. И он снова вздрогнул. Веду с несильным нажимом по стволу, вбирая языком последние капли. И Эмин вздрагивает еще. Совсем слабо, остаточно, но так упоительно. И тяжело повалился на бок рядом, когда я громким чмоком отметила завершение.
Восстанавливаю дыхание, с упоением глядя на него, прикрывшего глаза рукой. Зазвонил его телефон. Асаев мгновенно перекатился по кровати и взял с тумбочки трубку. Я успела заметить, что абонент записан как «Чукча», а когда он принял звонок немало так прихуела:
— Да, Влад Игорич. — Эмин, прикусил губу, задерживал дыхание и сделал голос очень ровным. — Нет, минут за сорок приеду. Ты там на чемоданах сидишь уже, что ли? Да, Плугов знает, тоже на низком старте, не удивлюсь если с ночи возле самолета пасется. Ты ему лучше набери, вместе попереживаете. Ну, конечно, ага, без меня все равно не улетите. — Отключает звонок, протяжно выдохнул и негромко произнес, откладывая мобильный на тумбочку, — педантичность это хорошо, но всего должно быть в меру.
Три часа до его вылета.
Секс-марафон. Я, почти восстановив дыхание, лежала на его груди, слушая его почти уже пришедшее в норму сердцебиение, звучащее в унисон с моим.
Звонок уже моего мобильного. Эмин потянулся к краю постели, вслепую нашарив на полу мой блейзер и выудил из его кармана трубку.
— Кто такой "Дмитрий. Квартира"? — приподняв бровь, спросил он, и прежде чем я успела отнять свой телефон, Асаев принял вызов и грозно гаркнул в трубку, — алэ!
— Э… здравствуйте. Я могу услышать Яну Алексеевну? — вежливо вопросил Дмитрий.
— А ти кто-у? — кровожадно спросил он со своим неповторимым акцентом. Я закатила глаза и села на постели, глядя на его лицо, недовольно приподняв бровь.
— Я Дмитрий, консультант по вопросу ипотеки… — явно растерялись на том конце провода.
— Тощна. Жена говорил про ипотека. Слюшай бр-ратан мы в Москвэ решили пириэхать, шобы ребенок вырос, в школа пошел, от армия пошел, всех на хуй пошел. Дэньги ест. Дэньга не проблема, бр-ратан, всэм аулом скинемся, если нада будет.
— Как я могу к вам обращаться?
— Уважительна, бр-ратан.
— А-а-ам… — Дмитрий явно растерялся еще сильнее. — Хорошо, а как вас зовут?
— Мага. — Эмин отпихнул коленом меня, потянувшуюся за своим телефоном и я, убито вздохнув легла рядом, недовольно глядя в его профиль.
Дмитрий начал говорить о вариантах в Москве, как и что можно сделать.
Эмин, заложив руку за голову, отставил на постели локоть второй руки и двумя пальцами расслабленно удерживал мой телефон у уха. Широко зевнул, задумчиво глядя в потолок и поставил щиколотку правой ноги на согнутую в колене левую. На лбу прямо написано, что он вообще не слышит, что ему там сосредоточенно втирает Дмитрий и мыслями он очень далеко. Это пиздец. Я смотрю на эту кавказскую заскучавшую морду и не знаю смеяться или плакать. Потому что мне, несмотря на недовольство, очень нравилось то, что я вижу. Очень. До стягивающего теплотой чувства в солнечном сплетении. Надо Казакову хороший коньяк подогнать. Конечно, это не отменяет того, что что Владислав Игоревич все равно свинья. Но молодец.