— Неужели? И как тебе?
— Пиздец как весело, — хрипло хохотнула и откинулась на матрац, глядя в пурпурное небо. — Больше не пойду.
— Разумеется. — Щелчок зажигалки в трубке. Снова пауза. Внутри все переворачивается, но я держусь. Своеобразно. Дурацкие слезы по вискам, но дыхание намеренно ровное. В отличие от сердцебиения. — Там развод непредусмотрен. За язык тебя никто не тянул, могла ж отказаться, сейчас чего уж сожалеть.
Меня пробило на смех. Почти неистеричный. Снова огромное усилие воли и подавила себя. Выудила пачку сигарет из кармана джинсовых шорт. Щелчок, затяжка. Успокоение по венам. Не от никотина. Совсем не от него.
— Эмин, — выдохнула дым в чужое, уже ненавистное небо, — Алинка может позвонить.
— Она звонила. Смс ей от твоего имени отправил, что позже перезвонишь. К ней сейчас человек с телефоном едет, минут через сорок она тебе наберет. Скажешь, что мы за городом, телефон ты дома забыла, номер ее не помнишь, поэтому такие манипуляции со звонками по левым номерам. — Приказное эхо. Оборвавшееся. И спокойный вопрос, — хорошо?
Сглотнув, глубоко затянулась и ответила утвердительно, с силой стискивая ладонью с сигаретой глаза. Повисла тишина. Когда он нарушил ее, мне захотелось взвыть. И разрыдаться. Потому что его голос был безумно усталым, тихим. Нежным.
— Ты справишься… — тихий шелест выдоха дыма, — ты моя сильная. Справишься. Немного перетерпеть. Я буду рядом.
— Асаев, я тебя изобью.
Он рассмеялся. Кратко. Негромко.
— Иногда мне хочется тебя в бараний рог скрутить и большими буквами на лбу написать "будь покорнее". Но уважение — основа отношений, а когда есть еще и гибкость… Пиши пропало. Я пропал. Фактически сразу. — Его негромкий смех. Краткая пауза, голос задумчив, нетороплив. — Мой раздраженный жест в машине, твой язык по ладони. Мой сотряс, твое молчание и отступ назад, чтобы мог пройти в спальню. Мой… проеб, твое принятие у аэропорта. Это понимание, а не покорность… — Его голос с вплетением терпкого упоения, бриза успокоения и одновременно с пряным веянием жажды и хрупкой нежности заставил все внутри замереть, — ум, сила и уступчивость. Видение границ, но периодическая вспыльчивость, пусть даже агрессия и фальшивое смирение, когда ты не хочешь или не можешь со мной скандалить, это комбинация такая… которая гораздо ценнее бездумной покорности, как бы мне иногда ее от тебя не хотелось. И комбинация бесценная, если сравнивать с упертой гордостью, строптивостью, демонстрацией независимости и что там еще популяризировано сейчас феминистскими течениями. Хуйня это все. — Снова протяжный выдох. Небольшая пауза. — Ты моя королевская комбинация. Ты моя роял-флеш, Яна. Ты моя. И ты со всем справишься.
— Утешение сотого левела… — голос дрогнул, вроде бы похоже на смешок, а не заглушенный всхлип. Но его мне никогда не удавалось обмануть в моменты слабости. А сейчас это не слабость, это практически беспомощность от таких слов и желание сказать, что он сильно заблуждается, что переоценивает, что я балансирую на грани срыва, — тебе прямо курсы обучающие надо вести…
— С утешением как и с пожалейками у меня всегда были проблемы. Так что уж извини, нытик, как умею, — слабый отзвук сарказма. Слабый и ненастоящий. Просто потому что сейчас надо меня подстегнуть. Потому что мне это необходимо.
— Эмин?.. — зажмурила глаза, собираясь с силами для страшного вопроса.
— М?
— Ты же… ты же не отослал меня насов… надолго?.. — вопрос завис в тишине, внутри содрогнулась. Но он промедлил не больше мига.
— Даже не надейся. — Негромко и очень твердо. — У меня навязчивая идея мучить тебя до гробовой доски. Так что оставь всякие надежды.
— Оставь надежды всяк в меня входящий… — моя кривая ирония, стиснула пальцы в кулак до боли, пытаясь отвлечься от внутреннего кошмара физическими ощущениями.
— Измененная формулировка мне нравится. — Фыркнул он.
— Чем богаты, Асаев. За мое чувство юмора мне все равно уже в аду гореть.
— Ада нет, я атеист, я твердо убежден. Так что можешь дальше безнаказанно ломать людям психику, мне нравится, одобряю. Ян, мне ехать надо. Тебе сестра скоро наберет. Завтра вечером я позвоню.
Писк по второй линии, незнакомый номер.
— Она уже звонит… — растерянно прошептала я.
— Давай. Люблю. — И он отключился, а я тихо заскулила, подавила это и приняла звонок.
Степаныч сказал мне «привет, Янка, как дела?» сказал слабо так, но сказал. Меня внутри рвало и жрало отчаяние, когда я слушала бодрый Алинкин голос, когда слушала, как проходят их дни. Как справляется Степаныч. Разговор коснулся Германии. И робкое Линкино «они сказали, что ты приедешь». Они.
Я закурила последнюю, глядя на первые звезды проступающие в Доминиканском небе. Вот что мне сейчас ответить? Как сказать, что я ничего не знаю, что нахожусь на другом континенте под охраной, потому что человек спасший жизнь Степанычу и спасающий ее сейчас, попал в мясорубку и выпинул меня из страны, чтобы не задело. Вот как об этом сказать-то, блядь?..
— Приеду. — Спокойно солгала я. Ничего не почувствовала. Потому что это было правильно. И самое страшное — уже почти привычно.
Она сказала, что ей оставили этот телефон и порекомендовали звонить на мой новый номер только с него. У меня сердце оборвалось, потому что моя сестра дурой не была, как бы я своей ложью из нее эту дуру не вынуждена была делать.
— Ты за городом… проблемы поправимы? — она была не уверена в формулировке. Но я поняла, что она все поняла и подавила желание расхохотаться. Зареветь. Заскулить.
— Да.
Очередная ложь, потому что я не знала точно. Потому что усиленная охрана. Потому что документы о соглашении на мое бессрочное проживание в его вилле. Потому что он лжет настолько хорошо, что я не знаю, когда он это делает.
Пара отвлеченных диалогов, чтобы дать фальшивое подобие успокоения обоим. И завершение вызова.
Телефон вернула Аслану. Вилла, второй этаж, первая попавшаяся спальня. Душ и постель. Холодная и такая же чужая как и все вокруг.
* * *
Ночью спала хреново. В основном потому, что в пять утра я проснулась и мне пришла замечательная мысль в голову. Пересчитала все, сверила еще пару раз, но два дня задержки никуда не делись.
Утром хмуро сообщила Аслану, что мне нужно в аптеку. Он кивнул и через сорок минут мы с ним выходили из внедорожника, который вел какой-то кавказец из присланной Эмином охраны. Я попросила телефон у Аслана, сказав, что никому звонить не собираюсь, мне просто нужен онлайн-переводчик. Перевела требуемое словосочетание на испанский и, продемонстрировав три пальца и свое корявое произношение на испанском улыбчивой фармацевту, стерла запрос из истории и отдала телефон Аслану. Заметив, что тот слегка напрягся. В испанском сечет, наверное. Потому что лицо у него стало еще суровее чем обычно до того, как фармацевт принесла упаковки и положила их на прилавок.
Зря напрягался. Первый отрицательный. Второй тоже. И внутри меня разлилась злость, подавившая секундное облегчение. И разочарование.
Аслан вынуждал меня наложить на него руки. Когда вторые сутки подходили к концу. Когда я намотала километры по дому и скурила две пачки сигарет. Когда явно напрягала его своим злым, бледным видом, но это была моя стандартная реакция на сраные сломы внутри — агрессия. Я едва подавляла порывы разъебать все тут к чертям, и дать незаслуженных, но желанных пиздюлей Аслану, приросшего жопой к дивану. Он молчал. Иногда смотрел телевизор, редко курил. Когда раздавались звонки ему и его разговоры на басурманском, я торопливо удалялась, если была поблизости, потому что меня начинало выворачивать от злости и желание вдарить стулом рослому крепкому Аслану становилось вообще непреодолимым. Вот и сейчас. Опять ему позвонили, я замерла, вперив в него взгляд, потому что Эмин обещал набрать, но Аслан, посмотрев на экран, поднял трубку и снова херню какую-то понес не на русском языке.
Не сдержалась и громко ебнула дверью выходя на террасу. Сюда мне можно было выходить. Тут по периметру трое псов из охраны тусовались. Упала в подвисное кресло, трясущимися пальцами подкуривая.
В пяти метрах от террасы у бассейна стоял блондин. Нравилась я ему — снова задержал взгляд. Блядь, идиот, что ли совсем? Или с Асаевым не знаком? Или вообще допереть не в состоянии, что какая бы смазливая баба не была, столько охраны в закрытой и охраняемой резиденции не случайно? Мозгов вообще нихуя нет? Дебилов, блядь, понаберут по объявлению.
— У тебя спрашивали про запасные глаза. Еще и член запасной есть, что ли? — Вкрадчиво уточнила я, приподнимая бровь, выдыхая дым в его направлении и мысленно страстно умоляя его хоть слово мне сказать, хоть немного с мимикой ошибиться, хоть один предлог, пожалуйста, один… Рука уже подергивалась в сторону какой-то хрени, напоминающей кочергу, стоящей у стола.
Но он отвернулся, а у меня пальцы скрючились от волны ярости, которую подавить мне не удавалось вообще. Вторая сигарета, пристальный взгляд в его спину. Не повернулся. Сука бесполезная.
Снова ебнула дверью за собой. Аслан не перевел на меня взгляда от плазмы, все так же разговаривал по телефону, но когда я проходила мимо него, направляясь в коридор, молча протянул мне трубку. И я едва не упала в два широких скачка преодолевая расстояние до телефона.
— Чего буянишь, жэнщина? — его голос был еще более усталым, чем вчера, на заднем фоне играла музыка. — Ты мне двери там не ломай, они на заказ из Италии. Вот стол в обеденной мне не особо нравится, можешь его сломать, но только не Асланом, он тебя и так уже побаиваться начинает.
И все. Будто вырубили. Я вышла в коридор и сползла по стене в тишину и полумрак, впитывающихся под кожу с его голосом.
— Ты там в клубе зажигаешь, да? — сипло спросила я, позорно не справляясь со сбитым дыханием из-за полившихся слез.
— Угум. В цирке. — Музыка стихла. — Уродов.
— И… как?
— Честно? — на миг пауза, щелчок зажигалки, затяжка и медленный выдох. — Заебало. А мне все «ой, Эмин Амирович, давайте еще пару выступлений посмотрим». И гостям не откажешь, ведь цирк-то мой, а я гостеприимный хозяин.
Он так говорил, будто бы… все шло хорошо. Будто бы совсем и не нужна охрана в этом доме, левые мобильные номера, будто бы все хорошо. Он лгал прекрасно, но его снова сдавали обстоятельства. Потому что я все еще здесь и меня все еще охраняют.
Эмин протяжно выдохнул и едва слышно спросил:
— Тест положителен?
Я прикусила губу, чувствуя себя слабой истеричной дурой, потому что снова беспричинные слезы. Прикусила губу уже до боли и ровно отозвалась:
— Нет.
— Жаль. — Едва ощутимое эхо разочарования. Еще более тихое, но такое твердое, — исправим.
Я исподлобья смотрела в стену перед собой. Внутри и в голове все смешалось. Скрутило до боли. Хотелось заорать, что он ебанутый и я ему ничего «исправить» никогда не дам, и вообще не дам и пусть идет на хуй вместе со своим цирком. И одновременно хотелось до дрожи, до зубовного скрежета, до безумного болезненного чувства в солнечном сплетении просто ощутить тепло и силу его рук на своем теле, прижаться, уткнуться носом в плечо, глубоко вдохнуть его запах и провалиться в небытие. Зло утерла слезы и ровно спросила:
— Главный клоун выступил?
Он ответил не сразу. Взвешивал, просчитывал. Специально едва слышно порвала свой выдох.
— Должен скоро объявить его выход на арену. — Протяжно зевнул и устало продолжил, — в столичный цирк его повезут, начальство мое повеселить. Не знаю вот, как отпущу. От сердца прямо отрывать придется. Дорого мне его содержание обошлось. И его выступления. Не хочу его отпускать, прикипел прямо.
— Эмин… — я знала, что сгущается в его глазах. Знала. Потому что оно сейчас напитывало его спокойный глубокий голос.
— Да придется отпустить, не переживай. Я же говорил, что много людей заинтересованы в моем комфорте, им очень не понравился такой маневр примы моего балета, когда меня едв… вот хотят видеть его. Очень хотят. Как же я своей администрации возражу? Права ж не имею, — он не сдержался и прыснул. С оттенком холодного сарказма. — Да и официальное начальство клоуна не против, и топоры с секирами обратно в ангар убрали. Даже, можно сказать, почти извинились за необоснованные наезды. Вчера вот беседовали, Григорьев тебе привет передавал, поздравил с замужеством. В общем… представление почти завершено, осталось объединенными усилиями найти креативного артиста, так что потерпите чуть, госпожа Асаева.
* * *
Терпела. Я терпела еще два дня. К исходу второго едва не ебнулась в обморок. Забыла пожрать. Как в Доминикану прилетели моей едой был никотин, нервы, немного воды и иногда черный ром в ночи и шуме волн, когда ноги уже ныли от моих бесконечных перемещений по дому и находиться я там больше не могла. Я впервые увидела как разозлился Аслан. Я как раз пятисотый круг по дому завершала, шла мимо дивана, где от его задницы уже должна выемка навсегда остаться. У меня мир поплыл перед глазами, гул в голове резко утих и мне показалось, что я оглохла. А секунду спустя я смотрела в перекошенное лицо Аслана, почему-то держащего меня на руках.
Врач, забор крови, вопросы через переводчика, пара капельниц. Сдвинувший брови Аслан, сидящий в кресле напротив кровати. Потом море жратвы, которую он приказал мне в себя впихнуть. Приказал так, что я поняла, что если не стану есть, он сам будет в меня все это засовывать. Насильно. Очень злобно. И через все отверстия. Прямо на лбу написано. Так что пришлось самой. Потом у меня была пара призывов ихтиандра в туалете. Третий отрицательный тест и сигарета в окно, с взглядом полным ненависти в чертово чужое небо.
Тело слабое, неверное, но почти пришедшее в норму. Стены давят. Спустилась по стеночке в гостиную и безапелляционно заявила Аслану, чтобы брал черный ром, потому что мы идем с ним любоваться на волны, иначе меня сейчас опять вывернет, если я хоть на минуту тут задержусь. Ожидала подобие сопротивления, но нет. Видно, я ему осточертела настолько же, насколько и меня он выбешивал и вступать в конфликт нам нельзя, потому что никто остановиться не сможет и Эмин Амирович будет слегка недоволен, а его гнева мы оба опасались. Поэтому вскоре я сидела на берегу, глотала ром нанося ущерб печени и принося расслабленность в натяжение нервов. Морской бриз в лицо травился никотином.
Мелкодисперсный песок под босыми ступнями, до которых почти докатывались волны. Полная луна высоко в небе стелила свою дорожку в темных гладких водах. Вроде бы внутри тише. И в душе и во внутренних органах. Даже в мыслях тише.
Звук шагов по песку. Если Аслан сейчас скажет отдать ему бутылку, то получит ею в морду. Заебал уже, пусть пиздует дальше выемку в диване жопой просиживать, а меня не трогает.
Я перехватила ром за горлышко, убрав локти с разведенных и согнутых в коленях ног. Затянулась особенно глубоко, прищурено глядя на лунную дорожку и заталкивая внутрь порыв ударить Аслана еще до того, как он начал предпринимать попытки спасти мою печень, но он просто накинул мне плед на плечи. И сжал их. У меня сигарета выпала из пальцев, когда прозвучал глубокий низкий голос:
— Уже прохладно.
И Эмин сел на песок позади меня, плотнее запахивая на мне плед и притягивая спиной к себе на грудь. Дыхание сорвалось. Я вжалась спиной, вжалась в его руки, обнимающие крепко и сильно. Повернула голову и уткнулась носом в шею, не в силах подавить всхлип.
Тепло его тела. Его запах мне под кожу, его губы мягко сцеловывающие мои слезы. Его руки, сжимающие до боли, до перехвата дыхания, все это отогревало, убивало ад внутри, напитывало освобождением и ощущением когда просыпаешься от кошмара и понимаешь, что это всего лишь сон. Отступающий, становящийся глупым и нереальным, когда он поймал мои губы своими и теснее вжал мое тело в себя.
Повернулась к нему, вставая на колени и крепко обхватывая его голову руками, целуя глубоко и жадно. Жадно настолько, что наверняка причиняла ему боль, но он не отстранялся, никак не гасил мою алчность, пускающую дрожь в тело, судорогу в руки, обхватывающее его за голову и плечи.