Хлеб сразу же отложил в сторону — он протянет минимум несколько дней, а то и неделю, пусть и нарезан ломтиками. Двум пакетам молока тоже было на все плевать, оно было ультрапастеризованным и, скорее всего, переживет меня. Да, я считал, что шансов у молока не скиснуть было намного больше, чем у меня выжить.
А вот питьевые йогурты, докторская колбаса и курица подлежали утилизации внутрь прямо сейчас. Выдав одну бутылочку клубничного йогурта богине и краем глаза наблюдая ее удивление от пробы столь экзотичного напитка из диковинной тары, выудил из недр рюкзака маленький швейцарский ножик, обстрогал пару веток, кое-как порезал колбасу и поставил ее запекаться над углями костра.
С курицей было все немного сложнее. Сначала я дернулся было ее обмыть водой из ручья, а потом вспомнил, что больницы, антибиотики и прочая медицинская помощь остались там, в моем мире. Закончить свои дни в приступе кровавого поноса из-за местного возбудителя холеры, или что тут еще может водиться, мне совершенно не хотелось. Так что куриная тушка была просто нанизана еще на две обструганные и обожженные в кострище палочки, после чего отправилась на угли — пропекаться. Чтобы ускорить процесс, я сделал надрезы на грудке. Да, сок вытечет, но и у нас тут не салон высокой кухни или кулинарное шоу, Гордон Рамзи не выскочит на меня из кустов и не начнет орать «Она же будет сухая!» тыкая своим шотландским пальцем в куриную тушку.
— Может, ты и не такой бесполезный, — богиня прямо сейчас наслаждалась остатками йогурта и расслабленно откинулась на лапнике, который ночью служил ей кроватью, упершись в землю локтями.
Мой взгляд скользнул по фигуре Лу, но я сразу же себя отдернул. Вчера надо было глазеть, пока ты считал ее студенткой-анимешницей, а сейчас она богиня, которая крепко держит тебя за горло.
Кстати говоря, о горле.
Чем больше я приходил в себя, тем явственнее ощущал, что мы тут не в игры играем. Что-то незримо связывало меня с богиней, видимо, часть заклинания, которое должно было держать героя под контролем. Мне крайне не хотелось проверять, как далеко простирается власть Лу надо мной, но почему-то был уверен, что если это морально нестабильное божество прикажет мне засунуть руку в костер, то долго сопротивляться у меня не выйдет. Уверенности в этом добавляло чуть явное, но от этого не менее неприятное ощущение невидимого рабского ошейника, поводок от которого тянулся в сторону Лу.
А вот со старым пропитым жрецом все было понятно без слов. Он восторженно крутил в руках бутылочку йогурта, которую я предварительно ополовинил, а после поделился с ним. По моим мыслям, все же быть совсем на ножах со стариком не стоило. Илий выглядел дряхлым опустившимся алкашом, но все же, он что-то знал об этом мире. Знал, как служат богам, не зря же Лу таскает его за собой. Возможно, удастся выведать что-то полезное у старика, так что от меня не убудет, йогурта мне было не жалко, пусть это и был последний йогурт, который я попробовал. Душу грело только то, что я в последний момент все же взял с полки клубничный, сладкий, хотя изначально планировал купить «полезный» греческий или простой, без добавок. То есть все могло быть намного печальнее.
Пока курица пропекалась, я снял с огня подкопченные кругляши докторской колбасы и соорудил всем по несколько бутербродов с батоном. Удивительно, но Лу от такой грубой и простой подачи не отказалась, а старик и вовсе впился своими немногочисленными зубами в еду. Так что к моменту, когда птица была относительно готова, мы все уже были сыты.
— А откуда ты взял эту еду? — Лу очевидно подобрела, а я сделал себе засечку в памяти, что как и к любой другой женщине, к богине не стоит подходить, пока она голодна. А вот если покормить, то она станет намного добрее. Хотя, может, она расценивала это как один из видов жертвоприношений.
Что-то мелькало в моей памяти на эту тему, но никаких мрачных сцен из категории «сатанисты-котята-девственницы», сопровождаемые ритуальными кинжалами и реками крови. Чуть напрягшись, я выудил из видений, что жертвоприношения богам в этом мире делались, в основном, едой, которая, потом съедалась жрецами храма. Если бог был крайне благосклонен к просителю, то лично принимал жертву: дар исчезал с алтаря бесследно.
Можно было пожертвовать и что-нибудь из вещей. Тут все было немного иначе. Если жертвование пролежало сутки и не исчезло, то оно переходило во владение храма. Жрецы и послушники могли либо вернуть вещь хозяину, либо оставить себе.
Отказа от жертвы, как такового, не существовало. Даже если божество не забирало вещь с алтаря своей силой, боги все равно не оставляли без внимания сам факт того, что она была принесена. Было несколько вариантов, при которых жертва считалась недопустимой, оскорбительной для божества или была недостаточной относительно просьб жертвующего. Например, если просьба не соответствовала возможностям просящего, либо была слишком наглой. Например, когда крупный купец клал на алтарь пару медяков и просил у покровителя купцов, Щедрого Керма, удачи в делах и спокойной дороги, эти медяки гарантированно летели купцу обратно в лицо. Обычно же, когда боги отклоняли жертву, жрецы храмов просто находили ее у подножья алтаря или за пределами святилища, если божество не просто отказало напрямую, но было еще и оскорблено.
Каждый бог принимал свои жертвы. Первородная Матерь Геора принимала дары едой и простыми, сделанными из дерева предметами быта. Причем в случае с Георой не имела значения стоимость дара, а только его ценность для самого молящегося. Так, Первородная могла проигнорировать разукрашенную драгоценными камнями золотую чашу, но принять у кухарки ее любимую, с треснутой ручкой ложку, которую кухарка очень ценила.
Воин Пал охотно принимал в жертву мечи, кинжалы и другое личное оружие воинов. В исключительных случаях — воинские косы, которые отращивали профессиональные бойцы и аристократы. В случае жертвы косы человек спрашивал, достойны ли его ратные подвиги благосклонности Бога-Воина, и если Пал отвечал утвердительно, то к утру коса отрастала до прежней длины, будто бы ее никогда и не касалось лезвие ножа. Такое было крайней редкостью, но все же случались, в подтверждение — множество свидетелей. Конечно, были попытки обмануть окружающих, и некоторые резали фальшивые косы, но гнев Пала за такое недостойное поведение был крайне велик.
Бог Жнец, Фор, материальные дары обычно не принимал. Вместо этого ему велись ночные службы у алтаря. Чем дольше проситель молился Фору, стоя на коленях в его храме ночью, тем большей была его жертва. Потому что Фор — в том числе бог луны и оберегающий ночной сон людей, как завещала ему Матерь. Так что бессонная ночь в молитвах принималась им благосклонно. Также Фор был рад всему, что было сделано после захода солнца, будь то поделка, вышивание или приготовленная еда. Все, что было сделано в ущерб сну, принималось богом Ночи и Луны в качестве жертвы.
Щедрый Керм, покровитель купцов и богатства, принимал дары исключительно звонкой монетой или предметами из золота, серебра и драгоценных камней. Изредка Керму преподносили дорогие и редкие товары, стоимость и ценность которых была бы достойна божества. Часть даров Керм забирал, но сразу же переносил к подножью алтарей в другие свои храмы, если там давно не было просителей. Так что служители Щедрого Керма никогда не знали нужды, на то он и был щедрым, при этом управляя своими храмами, как заправский делец.
Бог-покровитель ремесленников, мастеров и кузнецов Умелый Сидир предпочитал жертвы вещами. Оружие, броня, одежда, ткани, сбруя, инструмент, механизмы и даже заготовки — любой мастеровый, ученик или ремесленник мог принести Сидиру результат своего труда. Если бог был доволен их работой, то утром вещь находили у подножья алтаря. Если Сидир был не впечатлен, то жертва оставалась лежать на алтарном камне, и мастеру следовало трудиться усерднее. Небольшим исключением были пекари и прочие повара. С одной стороны они молились Матери, но те же лоточники на площадях, например, искали благосклонности как у Матери, так и у Керма с Сидиром, что было нормой.
Мечтой каждого мастера было создать артефакт — вещь, качество которой впечатлит Сидира настолько, что бог заберет ее в свои небесные мастерские и там доработает и зачарует, после чего вернет мастеру. Это считалось официальной пенсией для ремесленника или кузнеца от их бога, потому что ценность артефакта была настолько велика, что его продажа обеспечивала деньгами не только самого мастера до глубокой старости, но еще оставалось и его детям на безбедную жизнь. Украсть или отобрать артефакт было невозможно: если мастер не отдал его добровольно и потом не жил спокойно, заполученное обманом возвращалось Сидиром в храм, куда было изначально принесено. Так что никто и не пытался отобрать зачарованные богом клинки, подковы или броню у простых кузнецов и мастеров — даже королям пришлось идти к ним на поклон, если они хотели получить уникальную вещь. Зачарованные лично богом Сидиром предметы стоили того. Мечи, побывавшие в небесных мастерских, никогда не тупились и резали броню, как тонкую паутину, а, например, оцененные по достоинству богом подковы никогда не терялись и не стирались.
Самые интересные жертвы были у Ученого Софа. Этот бог предпочитал жертву рассказом о том, что нового человек узнал за последнее время. Интересное наблюдение за животными или природой, размышления на тему сущего или рассказы о механизмах. Часто Соф принимал и научные манускрипты и труды, и если был впечатлен, то наутро рукопись возвращалась с исправлениями и дополнениями от всезнающего божества. Так Соф поощрял свою паству к познанию мира. Если же на алтарь Софа попадала откровенная ересь, то рукопись наутро была порвана в клочья или у алтаря вовсе лежала горстка пепла.
Проще всего обряды были у веселой богини Калиты, покровительницы артистов, бардов и путешественников. Для Калиты можно было спеть недавно сочиненную песню или балладу, станцевать или показать уникальный фокус. Путешественники могли поделиться историей о своих странствиях и приключениях. Калита оберегала талантливых певцов и поэтов, а путешественникам помогала найти безопасные пути, спасая от разбойников и других несчастий, иногда лично появляясь на земле в образе веселой девицы и увлекая путника в сторону, прочь от беды. Из предметов Калита брала только вино — ему она всегда была рада. Самые лучшие барды могли рискнуть оставить на алтаре свой инструмент, чтобы она своими божественными пальцами коснулась струн. Такие лютни потом никогда не расстраивались, струны не рвались, а звук, извлекаемый из них благословлённым богиней бардом, ласкал слух и нравился всем без исключения.
Но тут был и подвох. Игривая богиня могла и подшутить над самонадеянным бардом, который думал о себе слишком много. Инструменты таких бардов Калита могла разбить, а в особом приступе своей игривости — еще и зачаровать наоборот, то есть банально проклясть. Бард изменений не заметит, но для всех окружающих извлекаемый из инструмента звук будет невыносим. Причем проклятье привязывалось не к конкретной лютне, а к самому барду, так что проблему заменой инструмента решить было невозможно — только вновь найти расположение своей покровительницы. В исключительных случаях, если Калита была недовольна бардом, она могла лишить его голоса и памяти. Так случилось несколько сот лет назад с главным бардом при дворе шаринского князя: Калита прокляла певца, лишив слуха, голоса и подвижности рук за то, что тот не только мнил о себе слишком много, но и обижал других артистов. По легенде, он замучил в подвалах дворца нескольких танцовщиц и певиц, к которым Калита была крайне благосклонна. Тогда богиня явилась на очередной пир при дворе князя лично, разбила лютню об голову садиста и наложила на него проклятье под взорами сотен ошеломленных гостей.
Но, конечно, снисходили боги до простых смертных не слишком часто, ровно настолько, чтобы люди не забывали, что боги не выдумка толстых жрецов, а вполне реальная сила, которой стоит молиться и поклоняться. Исключением была только вечно юная душой Калита, которой в стенах Пантеона было слишком тесно. Богиня-авантюристка постоянно посещала землю инкогнито, а временами и являлась своей пастве лично. Правда, люди сходились на том, что вероятность появления богини была прямо пропорциональна количеству выпитого бардом или путником. Но никто не исключал, что именно сильно пьяным Калита являлась в своем божественном облике специально, учитывая ее характер.
Размышляя над всей этой информацией, которую я получил от Лу вместе со знанием о Пантеоне как таковом, я понял, что наш импровизированный завтрак из перенесенных вместе со мной продуктов — тоже своего рода жертва. Я отдавал богине последнюю еду из своего мира, которую, вероятнее всего, больше никогда не попробую. Причем делаю это открыто и искренне.
На секунду мне показалось, что Лу уловила мои мысли и с небольшой смешинкой в глазах посмотрела на меня, как бы показывая, что да, моя жертва была благосклонно принята моей богиней. То, что мне придется молиться именно Лу, а не кому-то из большой семерки, я уже понял.
С другой стороны, у кого еще есть персональная богиня? А? Вот и я о том же.
Плюсы надо искать во всем, главное, чтобы Лу не начала пренебрегать моими молитвами и жертвами, учитывая еще и холодящее ощущение рабского ошейника на моем горле. После еды я сходил к ручью, как мог умылся, учитывая крайне некомфортную температуру воды, и мы начали собираться в путь. Упаковали в мой пакет из супермаркета курицу — полиэтилен из супермаркета был всяко чище котомки и тряпок Илия. Я сполоснул свой ножик, набрал в бутылки из-под йогурта кипятка — тара всегда пригодится, да и фляги я у Лу не увидел, а пить из одной емкости с Илием я бы не рискнул — после чего отправил все это в рюкзак к моей одежде. Там же поселилось пиво, которое я решил пока не открывать, хлеб, молоко, остатки батона и орешки. Тогда же я пустил уже просохшую у костра рубашку на портянки, предпочтя ей черную футболку, закинул остатки вещей в сумку и мы отправились в путь.
Почти не разговаривали. Я был в состоянии где-то между прострацией, паникой и глубоким шоком, четче сформулировать не получается. Ну и еще очень сильно болела голова. Старик Илий был погружен в процесс переваривания свалившейся на него еды. По солоноватому взгляду жреца я понял, что досыта он не ел уже очень давно, возможно, еще со времен своей молодости. Лу же целенаправленно шагала впереди во главе нашего отряда. Она сняла плащ, нагрузив его на старика, и я старался изо всех сил не пялиться на… Не пялиться на свою богиню, короче, которой я теперь вроде как и служу. Получалось неплохо, я был собой горд.
На вечернем привале каждый получил свою порцию курицы, причем черт меня дернул поерничать. Когда я делил запасы, с чем, почему-то никто не спорил — Лу и Илий разожгли костер, но в подготовке ужина участия не принимали, только старик опять сбегал за водой, которой где-то раздобыл полный котелок.
Я кое-как сполоснул руки, соорудил бутерброды с курицей — теперь в дело пошел и черный хлеб. После перелил в пустые бутылочки из под йогурта пиво, так что каждому досталось примерно поровну. Когда ужин был собран, я взял комплект, который предназначался Лу. В одной рукебутерброд, во второй — банка из под йогурта, наполненная пивом, после чего протянул все это богине через костер с легким поклоном. Еще дурак, и добавил:
— Прими этот дар, о, моя богиня.
Секунду ничего не происходило, да и следующую тоже. В этот момент моя голова была склонена в полунасмешливом поклоне, так что реакцию Лу я не видел, пока я не поднял глаза. Зрелище, скажу я вам, было из категории «я хотел бы это развидеть», потому что дела мои в этот момент были плохи.
Не буду врать про «всю жизнь, промелькнувшую перед глазами в момент смертельной опасности», времени у меня хватило только на то, чтобы подумать короткое, емкое и всем нам знакомое слово. Краем глаза я заметил, что Илий даже перестал дышать.
Лу сидела прямо, будто жердь проглотив. От чуть расслабленной, уставшей после дневного перехода девушки, не осталось и следа. Передо мной была оскорбленная насмешкой богиня. Челюсть крепко сжата, губы, обычно алые, побелели и превратились в две тонкие нити, а в больших фиолетовых глазах бушевала ярость. И боль.