-Эй! - топор прошёл мимо верёвки и, не найдя препятствия, ударил мужчину по ноге. Раздался вскрик.
Он рухнул наземь.
- Помогите мне! - протянул руку ко мне незнакомец.
Но его просьба осталась без внимания. Меня сковал ужас, от вытекающей чёрной жидкости из раны. Ноги подгибались, с трудом сделала шаг назад и опёрлась о ствол дерева. Подняла взгляд и увидеть мужа, выбирающегося из колодязя с ношей на плече. Злодей, проследив за моим взглядом, обернулся. Стал пытаться ползти на спине, потом шарить руками в поисках оружия.
Через несколько мгновений Бер прошёл мимо мужика, бросив на него быстрый взгляд, отвернулся, отпихнул ногою топор куда подальше и пошёл в мою сторону. Поравнялся со мною, движением головы позвал за собой и последовал в сторону калитки. А меня трясло от страха, и я не могла пошевелиться.
- Ты идёшь? - послышался издалека голос мужа.
Меня оцепил ужас, глядя на безумные очи злодея, развернувшегося ко мне и делающего попытки привстать. Горло тоже не слушалось.
Бер вернулся ко мне:
- Что, что-то забыли? - его речь раздавалась словно из какой-то ямы. Меня колотило, и тело замерзало.
Муж перекинул ребёнка через одно плечо, схватил меня и перекинул через другое и тьма поглотила меня.
Очнулась я уже в тепле, слыша потрескивание огня. В нос ударил запах сушёных трав.
- Пить можешь? - послышался старческий женский голос недалеко. - Пей!
Ощутила во рту терпкий неприятный привкус, захотелось пить.
Открыла очи, приподняла голову и встретилась с любимым серым взглядом.
Только сейчас, отлепляясь распластанной грудью от его тела, поняла, что лежала на нём обнажённая, ощущая волосистость его тела. Я смущённо отвела очи, полусадясь на него, разводя ноги для упора. Хотела слезть с него, но Бер обнял меня за стан, не позволяя се сделать.
- Как ты? - спросил, одной рукой поворачивая моё лицо к себе и заглядывая в очи. - Согрелась?
Я прислушалась к себе, кивнула, вспомнила про то, что сижу на нём и меня бросило в жар.
Его руки заскользили по моим бокам, перешли на руки, откидывая пряди расплетённых волос назад.
- Где мы? - попробовала я через смущение задать мучающий меня вопрос.
- Дома у местной знахарки, - неужели она позволила нам на печи быть в таком виде? Бросила взгляд по сторонам: закрытые колышушиеся тёплым воздухом зелёные цветастые занавески, рисунок на печи, пучки рябины и калины на стене. Возвращаюсь взглядом к картинке: женщина с распущенными и развевающимися волосами, обнажённая, с малышом во чреве, одной рукой прикрывает животик малыша, а второй протягивает мне руку, как бы намекая к ней присоединиться.
- Она сказала, что только так тебя можно согреть, - слова мужа дошли не сразу, а когда я сообразила, поняла, что он словно отвечал на мои мысли. Вспомнила, про картинку и смутилась ещё больше.
Я попыталась спуститься с него, идя задом на четвереньках, и ощутила, как во что-то упёрлась.
- Цветочек, - голос мужа изменился, стал более глухим и хриплым. Нет, я поняла, чего именно я коснулась. И поняла последствия, но отступать не хотелось, не сейчас, когда он не воспользовался моей слабостью и такой доступностью. Ведь во второй раз я не осмелюсь, потом вновь будет стоять Голуба меж нами. А сейчас он только мой.
И я вновь продолжила свой путь к слиянию. Ощутила боль в женском естестве. Подняла непонимающий взгляд на мужа. "Почему боль?" - проскользнула мысль.
И в следующий миг он перевернулся, подминая меня под себя.
- Не торопись, любимая, - прошептал Бер и стал покрывать мои уста, шею, тело страстными и в то же время дразнящими поцелуями.
Неприятные ощущения пропали, и я отдалась напору его страсти, забыв обо всём на свете, кроме его поцелуев и прикосновений, шёпота греющих душу слов любви.
Глава 8
Я лежала в его объятиях и думала. А что се случилось такое? Нет, я всё понимаю, просто... А как же... как мы дошли до такого? Как я осмелилась?
Муж спал, а я мучилась.
А ежели Голуба спросит, что было меж нами? Солгать, чтобы не расстраивать? Но шила в мешке не утаишь, особенно, ежели последствия будут. Сказать правду или вообще промолчать? Постепенно, решив отвлечься от тяжких дум, стала глядеть по сторонам.
Свет даже сквозь зелёные занавески на печи проникает. Запах свежеиспечённых пирогов, мяса жареного, шкварчание чего-то, стук посуды, намекает на то, что хозяйка возится у печи. А значит, много времени, уже завтрак почти. Залежалась я. Вставать надобно. Но так не хочется, ведь сейчас Бер только мой. Вдыхаю его запах, такой родной. Прикасаюсь к его выпуклым мышцам груди, покрытым тёмными курсавыми волосками, твёрдому животу. Приподнимаю голову, волосы спадают на лицо. Бер откидывает их перстом, ненароком касаясь щеки. Как приятно! Интересно, сколько мы поспали? Полночи ведь ходили спасали, потом на какое-то время я сознание теряла. А потом, уже с рассветом, близость.
Всё так неожиданно.
Сама ведь виновата, так что теперь думать о сём?
Вздохнула и отринула все мысли. Встала на четвереньки, принялась спускаться, вновь задом, наткнулась в ногах мужа на свёрток. Развернула - новая одёжка женская и мужская. Зачем? А где наша?
- Подарок жителей, бери, - сказал муж, садясь рядом и обнимая меня. - Нашу обещали постирать.
Одевшись и спустившись, поздоровались с дородной женщиной Меланьей. Она и была местной знахаркой. Уж не знаю, сколько ей лет, но я б дала не больше тридцати.
Дом был пропитан ароматами еды, забивая остальные запахи. Здоровенный стол, за который нас пригласили, накрытый свежей праздничной скатёркой, ломился от деревенских яств. Малосольные огурцы, мясо, овощи, каши, запечённая утка, грибы, ягоды, напитки. Нас принимали как дорогих гостей.
- Умываться будете? - спросила Меланья.
Пока мыли руки в сторонке да освежали лица, гостей прибавилось. Три семейных пары.
Местные были на сенокосе, а вот старики не доглядели за детками. Сей стол - была их благодарность. На немой вопрос, что же всё-таки случилось, муж помотал головой, мол, не вежливо спрашивать.
Прежде, чем сесть, я возжелала увидеть то дитя, из-за коего весь сыр-бор затевался. Меня провели в соседнюю горницу, отделённую такой же зелёною занавескою, находящейся рядом со сходами* на второй ярус. На лавках, накрытых периною и простынками лежало трое деток. Выглядели все неважнецко. Худющие, все в синяках. Два мальчика и девочка. Все примерно одного возраста, лет восемь.
Но меня вновь словно вели, на сей раз без шёпота. Я подошла лишь к одному мальчику. Не знаю, почему, но знала, что именно его Бер вытащил из колодязя.
- Здравствуй, добрый молодец! - я присела рядом с ним. Мальчик с трудом приоткрыл глазки. - Как ты?
Он силился что-то сказать, но я лишь улыбнулась, приложив палец к его губам.
В голове зазвучал шёпот, и я принялась передавать слова, переделывая их от себя:
- Ты станешь важным человеком. Уж не знаю, кем, но Боги не позволили тебе перейти в Навь*. Ты нужен здесь. Береги себя и учись, много читай, знания не бывают лишними. А ещё ты должен запомнить то, что с тобой случилось. Почему вы так поступили, какую глупость сделали, как не допустить сего впредь? Думай малыш, время летит быстро. Запоминай всё, что сможешь. А что не осилишь - записывай. И знай, всё в наших руках. Мы - Боги! - в голове наступила тишина.
У мальчика очи стали блестящими, и он просто закрыл их, по щекам стекли слёзы. Я обняла мальчишку и вышла. Чем помочь не знала, да и уже сделала сверх того, что могла. Остальное - в руках знахарки.
- Васька, кто ты? - муж стоял по ту сторону стены.
- Женщина.
- Кто твои родители?
- Земледельцы.
- Ага, тогда я кузнец, - Бер чуть прищурил глаза. - У тебя иногда проскальзывает вовсе не деревенская речь. Я слыхал раз такую.
- А ты уверен, что се я глаголила? - шепнула я и подмигнула ему. - У нас дома было много книг. Ходила за отцом хвостиком, пока не научил в три лета читать. Хотя, азбуку у нас обычно в пять дают, - время! Я спохватилась. - Хорош болтать, надо к своим ехать!
Мы сели за стол, ведь люди старались - отказать было нельзя. Муж хвалил квас, но мне запретил пить, попросив взвар*. Старики, сидящие за столом, лишь переглянулися, улыбнулися. Да подали прошеное.
За трапезой больше молчали, разве что пытали, откуда мы, как сенокос, какие новости? Бер сказал лишь о набеге. Ведь воевода наш и здесь присматривает. Да видно, недостаточно хорошо. Я съела кусочек уточки с гречей да на ягоды налегала. Муж же предпочитал мясо с овощами. Завтраки в пору сенокоса плотные были, ведь основная работа по уборке скошенного и просушенного сена лишь до обеда сейчас.
- Благодарствуем, люди добрые, - после завтрака мы вместе встали, поклонилися.
На том нас и отпустили.
Во дворе знахарки встретились с воеводою. Тот поведал, что злодея нашли почти при смерти, он истекал кровью. Но Меланья и его на ноги поставит. А в доме у него нашли ещё двоих детей. Все морились голодом. Хуже всего было тому мальчику, которого муж достал из колодца. Злодею же вменяется отрабатывать сделанное зло, тяжкого труда сыскать не трудно, а все хвори разума исключительно от праздности. Мужик тот ещё самогонку гнал, допился. Всякое ему уж мерещилось. Слуги Мары с козлиными ногами да хвостами привиделись, что явились за ним да обхаживают.
- Ничего, не впервой, вылечим! Не даром самогон под запретом, - сказал воевода на прощанье, пожав мужу руку и похлопав по плечу.
Нам выдали лошадь, Бер посадил меня впереди себя, обхватил нежно за стан, натянул поводья, и мы помчалися к своей семье.
Сомневаться в том, что Голуба волновалась, не пришлось. Синева залегла под покрасневшими очами.
Я-то спала хоть сколько-то, а она, похоже, слёзы лила всю ночь. Ощутила укол совести. Они ж меня приняли как дорогого гостя, а я так поступаю с ними.
Бер обнял большуху, да времени общаться просто не было. Дело-то стоит.
И лишь вечером, когда дети намаялись и уже спали, Голуба стала допытываться. Бер лёг с нею рядом, впервые за время сенокоса меня положив отдельно. Се значит, что наказание кончилося?
Странно, но в сей раз обидно не было. Я бы и сама отправила его к Голубе, не хотелось участвовать в сём разговоре да и оправдываться. А может Бер захочет того самого... Но я отринула все думки и уснула.
Возвращались с сенокоса в селение мы всей гурьбой, предварительно по избам разделив плод нашего месячного труда. Девчата затягивали песню, им вторили бабы, потом присоединялись отроки, а за ними и мужики. Дети редко подпевали, да и голоса их среди остальных были почти незаметны. И на многие вёрсты слышалась песня. Забавно начинать петь не сначала, а продолжать, включаться в общий хор, по отголоскам слов выстраивать догадки, какая будет следующая песня.
Трава от засухи пожухла, некоторые берёзы пожелтели. Ох, словно и осень наступила. Как долго простоят ещё сухие деньки? Успеем ли мы урожай убрать? Возы порою поднимали тучи буса*, радовало лишь то, что следовали несколько в отдалении друг от друга, и пыль успевала осесть. Мы проехали мимо ржаного поля - нашего. Бер спешился, взял с собою Снежика и пошёл глядеть зрелость хлеба.
- Ну что? - спросила я, когда наши мужики вернулись. - Когда жать-то начнём?
- Через пару-тройку деньков, как раз дозреет. Завтра пойдём сеять озимые, - сказал муж, садясь с сыном на воз и берясь за вожжи.
У села встретили нас вояки, что дозор несли. Передали, что через час воевода скликает люд на вече в дом старосты.
Сердце ухнуло в пятки. Ох, что ж там творится-то? Али о набеге говорить будут?
На вече лишь мужики имеют право голоса, тож баб и не пускают вовсе. Там ведь единогласные решения только принимаются, а сила убеждения не всегда речами работает. А бывает, что и до кулачных боёв доходят свары*.
Проезжая мимо пары крайних домов, я заметила починенные, но уже не целые заборы, покосившиеся двери. Значит, се о сих домах была речь, коли воевода говорил о набеге в пору начавшегося сенокоса. Надеюсь, что старики в порядке, всё же с перепугу и помереть недолго, особливо уже в летах.
Бер отвёз нас домой, помог разгрузить воз, одразу* складывая сухую траву на сеновал.
Я мимоходом, помогая мужу, бросила взгляд на выросшие сорняки меж рядков на грядках. Им хоть бы хны, даже в засуху растут, зато хоть как-то закрывают репу, огурцы от палящих лучей. Голуба пошла печь топить да окрошку делать из подручной еды, которая ещё с завтрака осталась. Дети нам помогали, охапками таская сено. Зато все при деле!
Завершив дела с разгрузкой, муж пошёл на вече.
- А кушать? - кинула ему вслед, да он только рукой махнул. Страшно мне уже: вече - крайняя мера, не только наше село скликают, значит, всё серьёзно.
Голуба готовила что-то на летней кухне, пока я сновала взад-вперёд по дому, сметая накопившийся сор да надраивая полы после длительного опустения, собирая занавески, полотенца в стирку. Детей отправила мать собирать яйца у птицы да ей к обеду снести.
Зашли старики, как выяснилось, родители Голубы. Я их отослала на летнюю стряпную к дочке: и пообщаются, да и в избе сейчас уборка идёт полным ходом.
Когда я закончила и вылила ведро грязной воды во двор, полив крайние грядки, заметила, что огурцы вымахали огромные, надо собрать, но с этим ребятня и сама справится. Могу ли просить их? Вымыла руки, большуха как раз перетащила горшок с окрошкой в дом. Спросила я про родителей, так те ушли уже. Чего ж не пригласила-то? Да и ни разу ж не заходили при мне? Не в ладу с ними? Али нарочно выбирают время, когда меня дома нет?
Я застелила свежую скатёрку, помогла Голубе накрыть на стол.
- Садись, трапезничать будем, - позвала она меня, когда дети уже сидели с чистыми руками, а я всё суетилась - не могла угомонить беспокойство в душе. - Всё одно он раньше полуночи не придёт, - попыталась успокоить меня первая жёнка.
- А ты почём знаешь?
- Так покуда перепишут всех, задачи сходки зачитают, времени много пройдёт, а лишь опосля решать дела будут. Садись!
В миске я даже поковырялась для виду, только кусок в горло не лез. Детишки уж поели да с дозволения мамки - при отце такого не было (с ним сидели, пока все не покушают, и лишь после его отмашки дозволялось вставать) - убежали во двор поиграться чуток.
Я им крикнула во след, чтоб огурцы собрали. Бросила на Голубу удивлённый взгляд, чего се она их выгнала из дома, посуда ж не мытая. Увидела её решимость. Ой-ой, я уже боюсь...
- Рассказывай, - принялась Голуба пытать.
- Ты о чём? - я велела себе сдерживаться.
- Вас ночь не было.
- А муж на что? - попыталась я перевести разговор в другое русло. Он ведь должен был что-то сказать большухе, как-то объясниться.
- Он не сказал, - и так посмотрела на меня, что во рту пересохло.
- Что не сказал? - я всё изображала из себя непонятливую бабу.
- Да ничего толком не сказал. Лишь то, что сделал тебя своей. Но не всю же ночь? - она воззрилась на меня, наблюдая за моим лицом.
- Ну так миловались мы, - отвела очи, жар опалил лицо. А что? Правду ведь говорю.
- Всё то время, что вас не было? - она - само спокойствие. Вновь выстроила коло себя непробиваемую крепость?
Крепость... Ведь слыхала я про укрепления ранее. Возводят стены коло селений, переделывая их в грады... Град -- ведь то, что огорожено. Мне надобно на вече попасть, ежели там про набег говорили, се ведь должно помочь. Только не пустят скорее всего. Или всё же попробовать?
Голуба помахала рукой пред моими очами. О, мы ж не договорили. О чём там речь была?