Он поднял взгляд и приподнял бровь, изобразив удивление.
— Волков?
— Перед самым рассветом, — сказала она. Девушка была хорошенькой: глаза большие и яркие, как раз такие, которые всегда его так привлекали, потому что через них легко будет проскользнуть в душу девушки, подумал Михай по старой привычке. Он отмахнулся от этой мысли. — Мы все слышали их вой. Безумие какое‑то.
— Волки в городе? — Он одарил девушку скептическим взглядом. — Безумие. Может тебе это померещилось или приснилось.
— Нет. Я даже по радио об этом слышала, — настаивала она. — Говорят, что они, наверное, сбежали от каких‑нибудь контрабандистов или типа того.
— Мне придется держать ухо востро, — сказал он.
— Мы тут собираемся вечером подняться на крышу, чтобы посмотреть на них, — сказала она и застенчиво добавила, — можешь пойти с нами.
Михай только улыбнулся ей, и он видел, как ее взгляд задержался на его клыках.
Она дала ему чай бесплатно, положила дольку шоколада на блюдце и провела рукой по его руке, когда передавала ему чайную пару. Ее лицо светилось надеждой; удар сердца и она с ним уже в темноте, острые клыки и все такое. Человеческие девушки такие дурочки в этом смысле. Нет, это не глупость. Первобытность под их кожей, о которой они даже не подозревают. То, что заставляет их пульс учащаться из‑за всяческих неправильных вещей. Но Михай ничем не воспользовался, разве что бесплатным чаем. Он ждал четырнадцать лет кого‑то другого, лихорадочно, с тоской, скрежеща зубами, и судя по вчерашнему праздному волчьему вою, осталось ждать совсем недолго. Раз Друдж открыто охотились в человеческом городе, так далеко от их владычества в отдаленных горах, значит, они сошли с ума по долгожданному запаху.
Время пришло. Эсме почти созрела.
Пока Михай пил чай, ему было очень тревожно, настолько, что он едва мог усидеть на месте. Он лениво листал бесплатную газету с критикой на музыкальные новинки и советами для влюбленных. Он наслаждался человеческой музыкой, как он наслаждался их чаем, обычно. Их откровенные разговоры о любви приводили его в восторг. Как будто это не сложнее, чем испечь хлеб или сложить два и два! Как будто это не было чем‑то уникальным в каталоге их предпочтений, которыми они жили, во всех плоскостях, во все времена. Любовь принадлежала только им, и именно поэтому Михай помог рыжеволосой беременной девушке сбежать из Тэджбела четырнадцать лет назад, и вот почему он остался ждать в этом сером городе, и его разум горел надеждой.
Четырнадцать лет, и его ожидание закончилось.
Михай подмигнул синеволосой девушке и вышел из чайной, увидев тоску в ее глазах, перед тем как отвернулся. Он пересек улицу, запрокинув голову. Будучи хищником, он вбирал запахи свежих человеческих следов, пока не нашел Мэб и Эсме. Для него это был запах цвета их волос, и он становился только насыщеннее, по мере приближения Михая к их квартире. Он поднялся по пожарной лестнице к их пепельного цвета подоконнику и заглянул в окно. Их аромат был ярким и медным — он почти чувствовал их вкус, но в квартире стояла тишина, ни дыхания, ни журчания движущейся крови.
Потом он увидел косы, свисающих с люстры, и понял, что они сбежали. Он почувствовал мгновенный поток ярости. Как он мог так сглупить. Его охватил приступ паники при мысли о том, что они уходят все дальше, но эти чувства были быстро заглушены внутренним трепетом, который охватил его — несмотря на все, кем он хотел быть и старался не быть — при мысли об охоте.
Глава третья
Черные луга
Кто‑то говорит, что Друджи — демоны, дети хаоса, созданные для того, чтобы досаждать архангелам и помещать семена злобы в людские сердца. Иные называют их феями, лесными духами, которые преследуют охотников, порождение тела земли до того, как горы стали горами, а Бог — Богом. Большинство людей о них вообще никогда не слышали; многие склонны верить, что они всего лишь сказки и фантазии. Но в этом мире все же есть добрые люди, которые прекрасно знают, что Друджи существуют. Эти демоны сидели занозами у них в душах, они преследовали их снова и снова, будучи ночными кошмарами, не позволяющими забыть о себе.
Есть места, испещренные болотами и трещинами, от Загроса до Тянь‑Шаня и даже на Западе Карпат, где люди никогда не забредают в леса. Они не охотятся в этих лесах, не собирают хворост, не встречаются с тайными возлюбленными и не прячутся. Они заходят не дальше окраин лугов, тех пепельных полос выжженной ими же земли, границы луга и леса.
Два раза в год в дни равноденствия, старейшины деревень приходят на те луга. Только сгорбленные и седовласые смеют подходить к тем лесам, и на то есть причина: Друджей не соблазнить старостью. Потому пока юность и молодость отсиживаются в деревне, старики выжигают границу лугов. После того, как черная трава остывает, они идут по ней, вслушиваясь, как она хрустит и трещит под подошвами, и оставляют дань под ближайшей тенью, что отбрасывает лес. Друдж придет и заберет. Бренди, хлеб, сухофрукты и мясо, сахар, ножи, корзины с новорожденными котятами, глаза которых еще не успели раскрыться. Сказки утверждают, что Друджи не едят, поэтому людям не ведомо для кого еда, но они не спрашивают. Да и кого спросить. Они просто делают, как их учили предки: оставляют корзины и не поднимают глаз на лес, как бы сильно им того не хотелось. Им не хочется видеть то, что могло на них смотреть из леса.
Леса принадлежат Друджам. Все в лесу принадлежит Дружам, и Друджи должны оставаться там — так гласит заключенное соглашение — но иногда скука все же берет над ними верх.
Скука — наказание для бездушных. Причина многих бед и страданий.
У каждой деревни в предгорьях тех многоликих гор имеются свои предания о Друджах, которые по сей день не дают им покоя. Они приходят в обличии ворон и сов, лис и сорок, оленей, на чьих рогах произрастает вековой мох, и волков, огромных и сгорбленных, тихо крадущихся через центр города. В каком бы обличии они не являлись, чью цитру бы не переняли, глаза их всегда остаются льдисто‑голубые. Именно так их и узнают люди. Когда они являются в обличии животных, то усаживаются на крышах или на окраине рынка, и не моргая наблюдают, а местные жители прячутся по домам, запирают двери на засов, и ждут, пока те не уберутся восвояси. Они могут напугать девушку или юношу, следуя за ними по пятам до самого их дома, но чаще всего ипостась животного не позволяет большего.
Если им хочется проказ, то они приходят в обличии людей.
История почти всегда одна и та же, что‑то вроде: самая юная дочь семьи Маргитей, самая красивая, услышала, как в сарае замяукала кошка. Девушка взяла фонарь и отправилась за ней. Она шла на зов кошки, который по мере ее продвижения отдалялся, пока не обнаружила себя под большим черным тополем на окраине поля. Там в темноте, как тень собственной тени, стоял незнакомец. Он мяукал как ее кошка, но умолк, когда она подошла ближе, и улыбнулся, обнажая клыки. Он был прекрасен, как отражение дьявола, и она не могла не смотреть на него, черноволосого и острозубого, с глазами, которые сияли, как монеты в замерзшем колодце желаний. Она знала, кто он такой, и она знала, что должна бежать, но будто приросла к земле. Она стояла неподвижно, пока он надвигался на нее. Не шелохнулась она и тогда, когда его холодные пальцы коснулись ее подбородка и приподняли лицо, словно для поцелуя.
Но не поцелуй он подарил ей. Он уставился в ее карие глаза, и она поняла, что нужно зажмуриться. Она впитала эту истину с молоком матери: есть тысячи вещей, которые Друджи могут сделать с глазами! Они могут забрать через них душу и оставить себе на хранение, в качестве трофея, или вложить в голову видения и насадить темные грезы, которые будут поганками произрастать на задворках сознания. Они могут вырвать ваши глазные яблоки и положить их себе в карманы, или нашептать заклинания, которое превратит ваш взгляд в проклятье, и оно будет губить урожай и калечить лошадей!
Или они могут использовать ваши глаза как окна, забраться в вас, затолкав вашу душу в свой темный анимус и держать ее там, подобно жестоким пальцам, вцепившихся в руку ребенка.
Вот, что сделал тот незнакомец с юной красивой девушкой. Когда он посмотрел ей в глаза, она почувствовала прилив холода, разлившегося по ней ледяной водой, а потом опустилась тень. Очнулась она только утром. Вокруг щебетали птицы, а она была под тем самым тополем. Ноги ее дрожали. Но рядом не было никакого незнакомца, только ее кошка сидела на ветвях дерева. Девушке хотелось верить, что все это было сном, но в ее волосах запутались листья и тело ныло от боли, и она знала, что демон сделал то, за чем пришел. Воспоминания о тех темных часах накатывали волнами, в стремлении поглотить ее. Девушка упала на колени и застонала.
Существуют и другие, куда более страшные версии этой простой истории, и они всегда рассказываются полушепотом, как истории о пожаре, но только рядом с колыбельками, чтобы поселить страх ночи в детских душах, и это правильно.
Джудж носят тела людей как одежду. Они не должны этого делать, и тем не менее… Они не щадят людские тела, используют их и для охоты, случки и танцев и всего другого, что заставляет кровь смертных ускорить свой бег. Когда тела им надоедают, они оставляют их там, где взяли, возвращаются обратно в свои холодные тела и уходят в лес. А люди живут дальше. Со временем их истерзанные и израненные души обретают некое подобие прежнего облика. Они живут, но их постоянно мучают кошмары.
Глава четвертая
Волки
Эсме теребила повязку на глазу, гадая как будет выглядеть мир, если смотреть на него новообретенным глазом: иначе, или так же как прежде, когда оба ее глаза были карими. Решив, что мать не видит, она слегка приподняла ткань и оглядела вагон. Вроде бы ничего не поменялось.
— Эсме! Не трогай! — отругала ее Мэб. Эсме тут же вернула повязку на место.
— Но люди будут думать, что с моим глазом что‑то не так, — сказала она. Красивый официант в вагоне‑ресторане уже бросал на нее любопытные взгляды.
— А с твоим глазом и правда что‑то не так, — напомнила Мэб.
— Я имела в виду, что с ним случилось что‑то мерзкое, или он… ну отсутствует. Но он даже симпатичный, как у тех собак, что ловят фрисби…
Мэб посмотрела на дочь. Она была в замешательстве, поэтому через мгновение Эсме быстро добавила:
— Разве недостаточно того, что с отрезанными волосами я выгляжу, как парень, так еще и на пирата должна походить?
— Не выглядишь ты как парень, — растеряно ответила Мэб.
— Ага, значит, как пират?
Мэб вздохнула.
— Оставь повязку в покое, дорогая. Пожалуйста.
С длинными или остриженными волосами, Эсме не была похожа на мальчика, и Мэб разумеется тоже. Когда они спешили на вокзал, вооружившись футлярами, то привлекли ровно столько же внимания, сколько в любой другой обычный день, когда их волосы были длиной до колен и колыхались на ветру подобно полотнищу красного шелка. Торговец фруктов, как оказалось в душе поэт, как‑то раз сказал им, что они похожи на дриад. И сейчас они тоже были похожи на дриад, которые просто устали от того, что их волосы цепляются за кусты ежевики и отрезали их одним махом, полоснув по ним ножом.
— Мама, что они со мной сделали? — спросила Эсме. — Они это сделали и с тобой?
— Нет, — ответила Мэб. Слово вышло хлестким, как щелчок пальцами. Эсме удивленно моргнула, глядя на мать. Обычно она была такой терпеливой, а голос был таким мягким. — Они сделали со мной не это. Я не видела такого раньше. Когда Королева входила… в меня…ей нравилось смотреть на мир моими глазами… как будто она была мной, так что я знаю, что мои глаза не изменили цвет, и его тоже…. — она умолкла, упустив взгляд в пол.
— Что? Кого? — спросила Эсме.
Но Мэб не ответила. Она на мгновение сжала губы, но потом все же продолжила:
— У их шпионов тоже нет таких глаз. У них только один глаз, а другой Королева хранит у себя в табернакле[15]. Только у Друджа такие глаза.
— Но я же не одна из них! — воскликнула Эсме. Внезапно ее поразила ужасающая мысль. Она никогда не спрашивала о своем отце. Она никогда не спрашивала ни о чем, что было с ним связано. Теперь она поняла, что боялась узнать, что лежит в основе кошмаров ее матери. Ей совершенно не хотелось быть частью истории, которая провоцировала подобные крики. Но она была частью этой истории. Ей каким‑то чудом все же удалось пересилить себя и спросить:
— Мой… отец не был одним из них, да?
Мэб вздрогнула.
— Нет, дорогая, нет. Друджи не размножаются.
— Надо же. — Эсме вздохнула с облегчением. — Тогда, кто мой отец?
Мать колебалась, но все же решилась рассказать.
— Он был просто парнем, когда я была девушкой, не на много старше тебя нынешней. Королева выбрала его для меня за цвет волос, — проговорила она медленно.
— И какого цвета они были?
— Точно такой же как у меня, и у тебя. У нее ушло несколько месяцев на его поиски. Она привезла его на личных санях. Тогда я ничего не знала о мире вне леса, но теперь я знаю, что он был русским. Его звали Аркадий. — Она смотрела куда‑то вдаль, предаваясь воспоминаниям.
Эсме спросила:
— Он был милым?
— Милым? — Мэб тихо хохтнула. — Поначалу нет. Он ненавидел меня, как он ненавидел их. Он не понимал что я такое; да и я тоже. Он был первым человеком в моей жизни. В первый раз, когда я прикоснулась к нему и почувствовала, что его плоть теплая, как моя, а не холодная, как у них, я не могу этого объяснить, моя дорогая, но это был первый раз, когда я поняла, что я настоящая. Он не был милым сначала, но с чего бы ему быть таковым? Его выкрали! Но со временем между нами возникла нежность.
Эсме во все глаза уставилась на мать. Она потеряла дар речи на какое‑то время. Ей столько хотелось расспросить, но она не знала с чего начать.
— Мама, что ты имеешь в виду, кем ты была? О чем ты?
Но Мэб покачала головой и уставилась в окно.
— Хватит о них, дорогая. Прошу.
— Но что насчет моего отца? Аркадия. Что с ним случилось?
Продолжая глядеть в окно, Мэб прошептала:
— Я не знаю. Не знаю, что они с ним сделали потом.
Слово «потом» повисло меж ними тяжелым бременем, и Эсме пожалела, что спросила. Одно только это слово сумело вызвать в воображении целую вселенную не облеченных в слова возможностей.
— Может быть, он сбежал, — сказала она. — Ты же сбежала.
— Да, но я не смогла бы сделать это в одиночку. Мне помогли.
— Кто?
— Один из них. Это был Накстуру — так у них волки называются. Значит, ночной. Это высшая каста Друджу.
— Почему он помог тебе?
— Нам, дорогая. Он помог нам, и я не знаю почему. А теперь ешь свой суп. Нам предстоит долгий путь. Тебе понадобятся все силы.
Эсме нахмурилась.
— А ты? Ты ничего не съела.
Мэб медленно водила ложкой в супе по кругу, но теперь, после слов дочери она поднесла ложку ко рту и сделала маленький глоток.
— Вот, — сказала она.
И медленно, молча, они продолжили есть суп, даже не чувствуя его вкуса.
— Мама, — произнесла Эсме, когда красивый официант унес их тарелки. — А ты не думаешь, что волки могли последовать за нами через туннель?
— Мы должны были выиграть немного времени, — ответила Мэб. — Они охотятся только по ночам. Они черпают энергию из луны и сильнее всего они, когда луна нарастающая.
— Но сейчас она не нарастает, — сказала Эсме. — Она почти в апогее.
Она всю жизни рисовала фазы луны и теперь поняла для чего.
— Для нас это хорошо. Значит, они будут не столь сильны.
Эсме откуда‑то знала, что не имеет значения насколько будут сильны волки, и этого будет довольно. Она видела почти наяву, как они выпрыгивают из темноты, впиваясь в них желтыми клыками. И еще она откуда‑то знала, что они не остановятся, пока не отыщут их, и гадала, почему ей больше не страшно от этого.