Остаток утра прошел, как и все остальные. Она ела дикие яблоки и вычесывала узлы из волос гребнем из слоновой кости. Мэб попыталась вышивать, но отрез, над которым она работала, должен был украшать узор из красной нити на белом муслине и напоминал ей о ее крови. Она убрала его, запихнув тайну кровотечения в свой разум и надеясь оставить его там. «Все кончено, — подумала она. — Кончено».
Но кровотечение случилось снова, и на этот раз его скрыть не удалось. Она играла на каманчае, когда Королева, проходя мимо двери, вдруг остановилась и повернулась к ней. Внезапное движение заставило Мэб вздрогнуть, и она в поклоне случайно провела по струнам, издав звук похожий на стон. Королева уставилась на нее, ее льдистые глаза заблестели неестественно ярко. Она спросила:
— Ижа, у тебя идет кровь?
— Нет… — возразила Мэб.
— Я чую запах.
У Мэб перехватило дыхание. Она с грохотом уронила каманчай и попыталась отползти на коленях подальше, но Королева сказала:
— Перестань, — велела она.
— Простите… — прошептала она. — Я не хотела… — Королева приблизилась к ней и Мэб вновь вздрогнула и зажмурилась. Но прикосновение, которое она почувствовала к своим волосам, было очень, очень мягким, кончики пальцев скользили по изгибу ее головы, и когда Королева вновь заговорила, ее голос был похож на журчание ручья.
— Дитя, дитя, поднимись. Все в порядке. Я ждала этого так долго. Взгляни на меня.
«Взгляни на меня». Это был приказ, от которого по позвоночнику Мэб спустился холод. Всякий раз, когда она слышала это, она знала, что последует дальше — амнимус Королевы хлынул в нее, как темные воды. Дрожа, она посмотрела в эти бледные глаза. Она ждала холода, но он не последовал. Королева не вторглась в нее, а только смотрела, этот странный блеск все еще сиял в ее глазах, ее губы изогнулись в своего рода изумленной улыбке. Она снова погладила волосы Мэб, и ей было так хорошо, как раньше, когда Мэб была маленьким существом у нее на коленях, красивым и ласковым.
— Это вохуниш, дитя, кровь дает жизнь, — сказала она. — Не бойся. Улыбнись мне. Вот.
Улыбка Мэб больше походила на вымученную гримасу, но Королеву мало заботило различие между настоящими эмоциями и притворными. Она похлопала в ладоши, призвав служанок, и когда те пришли, объявила:
— Наша Ижа стала взрослой!
Стала взрослой. Как мало эти слова значили тогда для Мэб! Окруженная не меняющимися со временем Друджами, что она могла знать об этом? Котята вырастали, становясь длинными и тощими. Олени отращивали рога, чтобы схлестнуться ими в каком‑нибудь ущелье… Позже вспоминая былое, она дивилась, как это она не догадалась, что произойдет дальше. Ей казалось, что приближающаяся ее неминуемая гибель должна была затмить прочее, подобно грозовым тучам, бушующих перед солнцем, но ничего такого, только хрупкая надежда, что Королева вновь полюбит ее. Любовь! Как будто Друджи способны на это! Она и сама тогда не знала этого слова, едва‑едва осознавала это чувство. Но она бы научилась этому.
После объявления Королевы, служанок казалось охватило то же своего рода леденящее кровь волнение, которое случалось с ними на Вишаптате, Мэб же наполнил пульсирующий страх. Что‑то должно было случиться. Она знала это. Но что бы это ни было, этого все не случалось и не случалось, и страх остался с нею на долгие осенние недели. Кровотечения случались еще дважды, и она ждала и ждала, что произойдет еще что‑то плохое, но нет, ничего.
По правде говоря, эти месяцы были приятными. Королева снова лелеяла ее и держала подле себя, а служанки порхали вокруг нее как птицы, поглаживая нежными, как совиные перья, руками. Оброк был только что собран, потому свежие фрукты, сыры, сушенные вишни и полоски вяленого мяса были в изобилии, и предназначались только ей одной. Той осенью она ни разу не голодала и даже начала обрастать плотью, немного; ребра и коленки уже не выпирали так нарочито, потому она больше не походила так отчаянно на олененка. Выросла грудь. Она раздалась в бедрах. Каждый день служанки втирали в ее кожу ароматические масла, пока она не стала розовой и ароматной, и пели ей песню о созревающих фруктах, о которых она никогда не слышала.
«Виноград на лозе, губы сладкие, как вишня, нектар темный, как вино, созревают, плоды сладкие, созревают. Сливы, которые я могу собрать, набухают на ветвях, созревают, плодоносят, созревают. Созревают, ягоды, созревают».
Королева тоже пела, и голос ее был слаще прочих. Но несмотря на ласку и пение, Мэб не расставалась со страхом ни на секунду. Возможно ее страх не отступал из‑за взгляда, которым Исквант смотрел на нее сейчас, это был взгляд охотника и было в нем нечто такое, что вызывало желание немедля прикрыть себя чем‑нибудь. Ее нагота никогда прежде для нее не имела значения; она же была вроде домашней птички для Друджей или рыбки. Ей всегда было достаточно своей кожи и прикрывать ее возникла нужда только с приходом холода. Но как‑то раз Исвант явился к ней в облике ворона, забрался через каменное окошко и наблюдал, как служанки намазывают ее ароматными маслами и даже в облике ворона он смотрел на нее с вожделением. Она задрожала и скрестила руки на маленькой груди, а он издал уродливый вороний смех и продолжил смотреть. Снайя тоже рассмеялась и пропела:
— Плод сладкий, готовый, чтобы его сорвали, созрела ягодка, созрела.
Мэб была благодарна той ночью выпавшему снегу, потому что это означало, что Королева и Накстуру уберутся прочь.
Глава восьмая
Юноша
— Ижа, проснись, — сказала Королева. Она стола на коленях подле кровати Мэб, и еще до того, как Мэб открыла глаза, она услышала запах снега в воздухе и знала, что это сулил. А сулил он мир и покой. На несколько месяцев.
— Снег, — пробормотала она, усаживаясь в своих мехах.
— Снег, — повторила Королева.
Первый снег всегда предвещал зимнюю охоту. Королева заберет Накстуру и уйдет. Они будут бродить по лесу, очищая его от браконьеров, и заберутся вглубь, чтобы навестить отдаленные племена Друджей, дабы подтвердить власть Королевы над ними всеми. Она всегда приносила с собой шелковистые шкуры и странные стручки семян, драгоценности, серебряные изделия и вино, а в карманах, завернутые в листья, несла домой нежный груз свежесобранных глазных яблок, чтобы пополнить свою коллекцию в Обители шпионов.
Каждый год они уезжали на несколько месяцев, и когда Мэб была маленькой, эти месяцы для нее означали одиночество, но после той роковой Вишаптаты она научилась радоваться им. Зимы были холодными и пробирали до костей, потому она куталась в мехах, но в теле ее царило умиротворение, ее ждало благословенное одиночество.
— Позволь, я заплету тебе волосы, мое прелестное дитя, — сказала Королева, и Мэб повернулась к ней спиной. Она сидела неподвижно, пока Королева расчесывала ее волосы, заплетала их в косы и скручивала в длинные изящные спирали у нее на голой спине. На это ушло несколько часов. Королева все это время напевала ту странную песню о созревших плодах, а когда закончила, она достала изогнутый нож из ножен, висевших на бедре, и отрезала одну тонкую косицу, которую привязала к цепи амулета лунного камня, что всегда носила на шее не снимая. Затем она поцеловала Мэб в лоб неизменно ледяными губами и ушла.
Мэб наблюдала из окна, как Накстуру обернулись волками. Всего их было шестеро: трое мужчин, трое женщин. Они сбросили свои плащи на снег и на мгновение обнажились, а потом их тела сгорбились, обросли черным мехом, уши заострились и появились хвосты. Когда у всех волков завершилось превращение, они повернулись мордами к Королеве. Королева же, как всегда, не сменила обличие.
— Она не умеет менять обличие? — спросила как‑то Мэб Снайю давным‑давно.
Снайя презрительно фыркнула.
— Еще как умеет! Мазишта может превратиться в саму луну, если пожелает.
«Тогда почему она этого не делает?» — гадала Мэб. Друджи обладали таким волшебным свойством — превращение. Если Королева была самой могущественной из них, то почему не пользовалась этим чудом? Но прошлой зимой в Тэджбеле она еще не знала ответа. Она наблюдала, как низшая каста Друджей готовила королевские сани, проверяла концы длинных изогнутых полозьев и запрягала безоаровых коз, которые тянули ее. Это были фантастические существа с огромными острыми рогами, которыми можно перерезать горло. Когда Королева свистнула, они рванули с места. Повалил снег. Волки завыли. Королева единожды оглянулась, и Мэб увидела, как ее глаза вспыхнули, подобно льду на солнце, девушка перевела взгляд на свою косицу, болтающуюся на безупречной шее Королевы.
А потом она исчезла из виду, и зима растянулась далеко до самого горизонта, как поле, укрытое снегом. Мир и покой.
Само собой, это не могло продолжаться вечно. Королева вернулась, как это делала каждый год. Но Мэб вскоре поняла, что этот год не походил на прочие. Совершенно. Как‑то раз она проснулась утром и увидела склонившуюся над ней Королеву, как тем утром, когда она уехала на охоту. Девушка моргнула, прогоняя сон. Неужели зима уже закончилась? Глаза Королевы сияли.
— Ижа, сюрприз, — сказала она хриплым голосом, — пойдем.
Она подняла девушку с постели и обтерла горстями снега, не дав ему растаять, чтобы Мэб могла умыться водой. Королева всем своим телом излучала нетерпение. Вокруг так и порхали служанки, но не касались девушки. Сегодня утром, как никогда, Мэб принадлежала только Королеве. Она втерла в кожу Мэб масла, а потом совершила нечто новое: она разрисовала ее тело. Служанка по имени Кешва принесла беличью кисть и горшочек с краской индиго, и Королева взяла их и нарисовала синие кольца и браслеты вокруг рук и ног Мэб, и спирали вокруг ее пупка и груди. У основания горла она нарисовала три маленьких символа: растущую, полную и убывающую луну. Когда она рисовала их, Мэб видела поверх склоненной головы Королевы глаза служанок. Ее сердцебиение участилось. Их глаза напоминали глаза кошек, которые лениво наблюдали за тщетно бьющуюся за жизнь, тонущей раненной добычей, оттягивая забавы ради, неизбежный смертельный удар.
И она поняла, что ее страх достиг наивысшей точки, по прошествии стольких месяцев.
Королева поднялась и повела Мэб к окну, из которого они наблюдали, как несколько низших каст Друджей сбрасывали кошек чудовищам под мостами, пока последние не насытились. Затем через мост прошла небольшая процессия. Во главе шел Исвант, а рядом с ним, спотыкаясь, брел юноша. Мэб за всю жизнь никогда не видела другого человека, и все же ее мгновенно охватил трепет: юноша — человек. Подобно ей юноша был гол и его руки, и ноги были окольцованы синей краской. Она не могла отвести от него глаз. Он будто был живым доказательством ее существования, что она была не просто цитрой для Королевы, оболочкой, которую та надевала, когда хотела, а чем‑то живым, самой собой.
И она поняла, почему Королева взяла ее косу на зимнюю охоту. Волосы юноши были точно такого же оттенка, как и ее собственные, красные, как хурма, и, как у нее, его кожа была кремового цвета, без веснушек. Глядя на них обоих, их можно было принять за брата и сестрой.
Исвант толкнул юношу по каменным ступенькам наверх, где рядом с Королевой стояла Мэб. Все Друджи последовали за ними. Они толпились вокруг и подталкивали юношу к ней, в глазах их мерцал странный хищный блеск. Юноша дрожал, и Мэб тоже начала дрожать. Она не понимала, чего они от нее хотят. В какой‑то ужасный момент она испугалась, что они заставят ее убить его, как кошку, и сбросить тело чудовищам. Она начала все больше и больше паниковать. Ее глаза метнулись между ледяным взглядом Королевы и похотливыми глазами Исванта, но в них она не нашла ни ответа, ни утешения. Остальные просто стояли и пялились, и на мгновение ее взгляд упал на лицо незнакомца среди знакомых лиц. Она знала всех Друджей, но обладатель этого лица был не из Тэджбела.
Дело было не только в том, что он был незнакомцем, который заставил ее взгляд дрогнуть, когда тот остановился на его лице; дело было в его взгляде, который мерцал в его глазах. Прежде ей не доводилось видеть подобный ни у одного из Друджей. Она знала это только по тому, что видела это в своем отражении. Это была боль.
А потом Королева приподняла подбородок Мэб указательным пальцем. И в девушку хлынуло голубое, обжигающее холодом пламя. Это было сродни падению в замерзшую реку, и все стало приглушенным и отдаленным. Королева была внутри нее, и Мэб опять было неподвластно ее тело, словно она стала просто его тенью. Она будто в мутном отражение видела, как ее расписанные синью руки потянулись к юноше, но она едва чувствовала его кожу под кончиками пальцев. Это Королева наслаждалась всеми ощущениями, когда она провела пальцами по его острым молодым ключицам; сердцебиение в его тонкой груди, такое же ясное и быстрое как у птицы.
А затем и юноша перестал дрожать и выражение его лица стало пустым, и Мэб поняла, что в него вошел Исвант. Рука юноши потянулась, чтобы схватить Мэб за запястье, точно таким же образом, как он схватил ее тогда, когда потянул через мост, словно она была всего лишь трупом, который нужно перетащить из одного места в другое.
Он (юноша, но не юноша) потянул ее на меха. Захваченная в плен внутри собственного тела, как и много раз до того, Мэб съежилась и стала просто ждать. Она была лишь чем‑то несформировавшимся внутри куколки, и она не больше чувствовала плоть на своей плоти, чем куколка бабочки чувствует дождь на своем коконе. Она ждала когда это закончится, и спустя какое‑то время так оно и случилось. Но прежде чем это случилось, она вновь заметила в толпе наблюдателей нового Друджа и уставилась на него. Он выделялся на фоне прочих, словно этот незнакомец зажал что‑то между зубами и должен был изо всех сил держать это до самой смерти. Нечто сопротивляющееся. Мэб была в это уверена. Что причиняло боль, несмотря на то, что она прекрасно знала: Друджи не чувствуют боли. И в этом таилась загадка. Он был загадкой, и он дал ей повод для размышлений, пока Королева и Исвант не закончат со своей шарадой и не вернуться в свои тела.
Тело Королевы зашевелилось. Она приподняла подбородок и холодно отвернулась от Мэб, оставив ее лежать на мехах. Синяя краска девушки размазалась и смешалась с краской юноши. Он тихо плакал рядом с ней, и Мэб медленно пришедшая в себя, повернулась к нему и погладила его волосы и пробормотала ласковые слова. Королева остановилась и бросила взгляд через плечо. Ее лицо вспыхнуло от раздражения.
Мэб смело встретила ее взгляд и продолжила гладить юношу по волосам, пораженная жаром его лба. Неожиданно она поняла сразу несколько новых вещей. Во‑первых, она была не одна в этом мире, но одна из загадочного вида, который существовал где‑то в другом месте. Во‑вторых, кем бы она ни была, в каком‑то смысле Королева хотела владеть этим. Друджи могли носить чужие тела, но они ничего не чувствовали, кроме трения. Они никогда узнают, что это такое, что заставляет незнакомцев цепляться друг за друга, сближаться из‑за страха и печали. Друджам этого не дано, даже когда те подражают акту любви.
Позже Мэб поняла, что в Друджах имелся изъян. Им чего‑то отчаянно не хватало. Позже Язад объяснил ей и рассказал о душе. Она не могла выразить это словами, лежа на мехах вместе с юношей, но даже без слов, она начала тогда понимать.
Много месяцев спустя, когда она почувствовала первый трепет жизни в себе и ее руки полетели к животу, это понимание сосредоточилось в твердой, светлой точке внутри нее, как жемчужина. «Вот еще что‑то, что не могут Друджи», — подумала она тогда ожесточенно. И хотя Королева могла проникнуть в нее и украсть это ощущение трепета для себя, Мэб знала, что жемчужина внутри нее была только ее, и ничто из того, что Королева когда‑либо делала, не могло изменить этого.
И она знала, что никогда не сможет пересечь черные луга с пустыми руками. Ей нечем будет купить свободу себе и крошечной жизни внутри нее. Она размышляла о происхождение девочек‑матерей, которые были здесь до нее, и она пыталась представить, как они покидают Тэджбел, уходят, опорожненные, пустые, как яичная скорлупа, и просто не могла этого осознать.
Что случилось с ее собственной матерью и со всеми, кто был до нее?
Благодаря Михаю Мэб так и не узнала; именно из‑за него ее дочь не познала голода, и клетку и чудищ Друджей. По какой‑то, неведомой ей причине, он спас их. Поэтому, когда он выкрал Эсме, и Мэб разглядела сквозь воздушное окно шпили Тэджбела, ей вспомнилась та мука, что столько лет в юности переполняла ее, и она закричала. Наконец, когда она не могла больше кричать, женщина рухнула на ковер. Она видела младые руки и ноги, опоясанные синевой и слышала мысленно песню о созревших плодах. Она обхватила свой плоский живот, давно низвергшего драгоценную жемчужину, и представила, как нежную Эсме ведут к юноше, специально для нее откуда‑то выкраденного, чтобы она произвела на свет для Королевы еще одного огненно‑рыжего питомца, который никогда не познает человеческих рук.