Во рту внезапно пересохло, Алька торопливо облизнула губы.
– И что? – прозвучало как-то сипло и совсем жалко, – что он сказал тебе?
Сантор пожал плечами и уставился на Альку так мрачно, что ей вдруг захотелось побыстрее заползти под кровать.
– Он сказал, что ты его предала, что плела интриги у него за спиной, в результате чего смертельно опасная тварь вырвалась из-под контроля. Как по мне, он имеет полное право от тебя отказаться.
Она поежилась.
Да, конечно, все так. Но…
– Ты сам прислал Кьера, – тихо сказала она, не глядя на Сантора.
– Но не Кьер заставил тебя нарушить планы твоего мужчины, так ведь?
– Я не знала… – Алька всхлипнула. Еще немного, и не выдержит, и слезы покатятся по щекам.
– Прежде всего, ты должна была слушаться своего мужчину, – отрезал Сантор, – ты сама его выбрала, между прочим. А раз выбрала, то должна была верить, а не вытворять то, что вытворила. Так что нечего теперь… Вставай, одевайся. Мы будем ждать тебя к ужину.
– Я не голодна… – и тут же вскинулась, – а Рон? Что с ним, он выжил?
Сантор смерил ее пронизывающим взглядом.
– Если изволишь выйти к ужину, увидишь там брата. С ним… все будет хорошо. Мариус Эльдор – человек слова. Он сделал все, чтобы мой сын остался в живых.
Алька снова свернулась клубком. Взгляд Сантора давил и внушал чувство вины. Да она и была виновата, разве нет?
– Я пойду, – примирительно сказал отец, – приводи себя в порядок. Манни поможет тебе одеться.
– Подожди, – она высунула нос из-под одеяла, – тебе… Мариус еще что-нибудь сказал? Он… когда-нибудь сможет… меня простить?
Сантор скривился.
– Тебе интересно, вернется ли он? Я бы не рассчитывал. Магистр был настроен решительно… но никто не может знать свою судьбу, Алайна. Никто.
И тут Алька не выдержала. Горло сжалось, по щекам покатились слезы. Давясь рыданиями, она уткнулась в подушку. Алька выла и ревела в голос, оплакивая то, чему уже никогда не случиться – их жизнь, ребеночка, которого она бы любила, самого Мариуса, без которого она себя просто не представляла. Вот как так, она есть – а его рядом больше нет? Она оплакивала собственную глупость, свою огромную и такую горькую ошибку, свою любовь и мечты. Ту самую минуту, когда решила освободить Рона наперекор воле своего мужчины.
Она и не заметила, как осталась одна.
А потом, размазывая по лицу слезы, поднесла к глазам руку. На пальце плотно сидел перстень с раухтопазом, тот самый, фамильный, с веточками, украшенными мелкими бриллиантами.
– Прости меня, прости! –крикнула она, хоть и не мог Мариус ее услышать.
И приникла губами к прохладному камню.
Наверное, было бы честным вернуть перстень.
Но это было единственное, что у нее осталось от самой большой любви, и поэтому Алька решила, что оставит это напоминание себе. Хоть что-то… до конца жизни будет напоминать о нем.
***
Позже… Она кое-как поднялась. Слегка кружилась голова, но это, наверное, от голода. Пройдет.
Алька наконец осмотрелась: в том, что комната находится во дворце, сомнений не было – ни одного прямого угла, все скругленное, стены мягко перетекают в потолок и в пол, и окно овальное. За окном – мягкие сиреневые сумерки. Кроме кровати и двух резных стульев в комнате был еще туалетный столик, над которым висело зеркало в красивой бронзовой раме. На столике с одной стороны стоял медный таз с водой, с другой стороны… Алька невольно всхлипнула. Там лежали те самые колье и браслет, которые ей Мариус купил, чтобы идти на бал, и в которых, собственно, ее похитил мертвый магистр.
…Она отвернулась. Поверх спинки одного из стульев было разложено традиционное одеяние крагхов: шаровары из черного шелка и длинный отрез нежно-фиалкового, с богатой вышивкой. Внизу стояли изящные туфли без задников, зато с загнутыми носками.
Вздыхая, Алька кое-как оделась. У нее не получилось соорудить драпировку должной формы, поэтому свободный конец ткани она просто перекинула через плечи наискосок, за спину. Подойдя к зеркалу, Алька уставилась на собственное совершенно несчастное отражение: щеки запали, губы искусаны, под глазами синяки. Она мокрыми пальцами пригладила волосы, раздирая их на прядки. Посмотрела еще раз на сапфировое колье, и с новой силой всколыхнулась горечь в душе.
Мариус. Когда покупали колье, он собственноручно примерял ей его, попутно лаская шею, щекоча ямку под затылком. Она закрывала глаза, откидываясь назад, ближе к нему. Но они были в магазине, и он не мог просто взять и поцеловать ее, нежно и одновременно жарко, так, чтобы прикусить нежную кожу под мочкой уха. В те минуты Алька думала о том, что они все наверстают дома, когда будет время… А времени не оказалось.
Ей совершенно не хотелось выходить из комнаты. Все, что хотелось – снова свернуться клубком на кровати, закрыться от всего мира одеялом. Не видеть никого и ничего.
Но она все же отворила дверь, высунула нос наружу и увидела, что за дверью ее терпеливо поджидает низенькая девушка, может быть, чуть старше Альки.
– Ваше высочество! – она торопливо поклонилась в пояс, придерживая складки одеяния, – отчего же вы не позвали, чтобы я вам помогла?
– Ты Манни? – Алька с трудом вспомнила, какое имя называл Сантор.
– Я, это я, ваше высочество.
Манни была темноглазой и темноволосой, с круглым лицом, с маленьким носом и острым кукольным подбородком. Волосы были разделены на пробор и заплетены в две косы. Манни улыбалась смущенно, и при этом на ее округлых щеках появлялись ямочки.
– Отведи меня, пожалуйста, на ужин, – выдохнула Алька.
Больше ей ничего, совсем ничего не было нужно.
Манни снова поклонилась и пролепетала:
– Извольте следовать за мной.
…Алька уже и забыла, как это, брести по лабиринтам дворца повелителя крагхов. Чем дальше, тем больше возникало сомнений в том, что дворец – творение рук людских. Уж больно переплетение коридоров и галерей походило на внутренность муравейника. Или как будто они шли сейчас внутри переплетенных корней неведомого гигантского растения. Временами стены были ажурными от окон неправильной формы, и тогда Алька шла в сумерках, а временами приходилось нырять в кромешный мрак и идти почти наощупь. Им попадались крагхи… вернее, бывшие крагхи. Молча кланялись Альке, и также спокойно шли мимо. Мужчины, женщины. Иногда Алька видела стражников, узнавала их по кожаным доспехам – уж что-то, а это не изменилось. Потом они подошли к высоким резным дверям, двустворчатым, в форме арки, перед которыми навытяжку стояли стражи. Манни быстро обменялась с ними взглядами, и решительно распахнула перед Алькой двери.
Чувство было такое, словно прыгнула с обрыва в ледяную воду.
Яркий свет ударил в глаза. Громкие разговоры… Какие-то люди, сидящие за длинным столом. Алька отшатнулась, инстинктивно прячась в тех мягких сумерках, что царили в коридоре, но ее уже заметили, воцарилась тишина.
Она растерянно пошарила взглядом, увидела, как сидящий во главе стола Сантор поднялся и двинулся к ней.
Самый обычный мужчина. Статный. Хорош собой.
Мелькнула неуместная мысль – наверное, крагхи старели медленнее людей, потому что Сантор выглядит так, словно ему нет и сорока, а на самом деле он гораздо, гораздо старше…
– Алайна, – он уже был рядом, протянул руку, – хорошо, что ты пришла. Идем.
Она совсем растерялась. Снова пестрая, незнакомая толпа. Все ее разглядывали, щекам стало жарко, а перед глазами все плыло. Алька оперлась на руку Сантора, и он неторопливо повел ее к столу.
– Садись. Тебе нужно поесть, – тихо сказал отец.
Алька уселась на свободный стул, сообразила, что ее место как раз по левую руку от повелителя. Осторожно оторвала взгляд от пустой пока тарелки… и дыхание застряло в горле.
Напротив сидела тварь и смотрела на нее. Тварь с лицом Авельрона. Сердце замерло, потом заколотилось с удвоенной скоростью. Она растерянно глянула на отца… как же так? Он не видит? Не замечает чудовища?
– Алайна, – тихо позвал Авельрон, и наваждение схлынуло.
Альке захотелось уронить лицо в ладони и расплакаться. Это ведь Рон, теперь это точно Рон! Настоящий и живой. Как говорил Сантор, Эльдор сделал все, чтобы ее брат жил… А она…
– Аля, – тихо повторил брат, – пожалуйста… это я. Теперь это я.
Сантор шумно придвинул свой стул. Алька рассеянно наблюдала, как ей в бокал наливают вино. Пить… не хотелось совершенно. Разговоры за столом возобновились. Стук столовых приборов. Запахи пищи, от которой почему-то подташнивает. Ей поначалу казалось, что на нее будут глазеть, что будут обсуждать – но вышло так, что никто не обращал внимания. Алька осторожно посматривала на то, как Авельрон ловко пользуется ножом и вилкой, какие у него худые, жилистые руки. Сантор время от времени спрашивал какую-то малозначимую ерунду, вроде «хорошо ли посолен лехиор». Алька смиренно кивала, ковырялась в своей тарелке и едва ли съела несколько кусочков. Она как будто бы и была голодна, но кусок не шел в горло.
– Как ты себя чувствуешь? – негромко спросил Авельрон.
Алька молча кивнула. Потом посмотрела на него, невольно ища в нем тварь. Но твари больше не было: перед ней сидел Рон, худой, как бывает после долгой болезни, но одетый в шелка. И волосы были острижены, на висках так и вообще сбриты, а то немногое, что осталось сверху, было зачесано назад.
– Я… могу с тобой поговорить? – грусть во взгляде.
Алька пожала плечами.
– Почему ты спрашиваешь?
– Тебе может быть неприятно меня видеть… – он запнулся, смерил ее задумчивым взглядом, – после всего. Мне… рассказали.
– Нет, что ты, – пробормотала Алька, хотя Рон и угадал ее состояние, – с радостью…
– Возвращайся к нормальной жизни, Алайна, – Сантор вклинился в их разговор, – раз уж ты здесь, тебе стоит уделить внимание собственному народу. С землями Порядка… пока что у нас так себе отношения.
– Война будет? – спросила Алька, замирая под тяжелым взглядом пронзительных черных глаз.
– Нет, – Сантор усмехнулся, – не будет. Они сюда не сунутся. Все-таки Флодрет не дурак, другое дело, что те, кто вокруг него, могут желать войны… Но нам есть чем осадить их, Алайна.
Алька подумала-подумала, и уточнила:
– Твари роя?
– Полагаю, тебя это тоже коснулось, – Сантор кивнул, – равно как и твоего брата.
– Я так и не знаю, в чем тут дело, – она вздохнула, – Мариус… он хотел заняться моим даром, но как-то не сложилось.
– Для того, чтобы заняться твоим даром, Мариус Эльдор нам не нужен. Да и не сможет он ничего сделать. Его дар – совсем другой, Аля. Так что… самое время взбодриться и заняться делами. Здесь ты дома.
Алька смущенно улыбнулась Сантору.
Ей хотелось объяснить, что вот сейчас… именно сейчас ей ничего не хочется. Совсем. Хочется не выходить из своей комнаты. Хочется быть одной и вспоминать-вспоминать-вспоминать, смаковать каждую деталь, каждую драгоценную частичку недавнего прошлого. Того, где был Мариус, и где они были вместе.
– Хорошо, отец, – согласилась она и снова уставилась в тарелку.
Там ее поджидали маленькие пирожные, но даже их не хотелось.
***
Авельрон все же пошел провожать ее до комнаты.
Странные ощущения. Вроде как и понимаешь, что это – брат, и что не сделает ничего дурного, но… все равно, страх никуда не делся. Постоянно кажется, что вот сейчас Рон повернется к ней, и глаза снова будут совершенно стеклянные, неживые.
Когда они отошли достаточно от обеденной залы и остались наедине, Рон осторожно прикоснулся к ее запястью. Алька невольно дернулась, отшатнулась.
Вздох.
– Я так и знал, что для тебя это все так и останется, – совсем тихое.
Она затрясла головой.
– Нет, нет. Нет! Ты… это не так. Ты не так понял. Просто…
Альке стало стыдно. В самом деле, Авельрон ведь не был виноват в том, что случилось. Это скорее ее вина, что позволила куполу рухнуть, а магистру – захватить тело брата.
Но Авельрон смотрел на нее так, что казалось, сам в эту минуту умирает от стыда и боли.
– Мне… рассказали, чем я был. – сказал глухо, – я не уверен, что после всего этого мне стоит оставаться во дворце.
– Ты не виноват, – выдохнула Алька.
Она почти не знала Авельрона, но одно знала точно: он пошел на большие жертвы, спасая Мариуса. И странно стыдиться того, в чем нет вины.
– Идем, – тихо сказал он, – отведу тебя в твою спальню.
Алька медленно пошла дальше. Щеки пылали. Мимо проплывали окна, из-за которых вся стена казалась ажурной. По галерее гулял ветер, и разговор как-то не клеился.
– Дворец на скалах, а у вас теперь нет крыльев, – сказала Алька, чтобы разбить гнетущую тишину, – как вы забираетесь на скалы?
– Я и сам здесь недавно, – напомнил Авельрон с усмешкой, – но мне уже рассказали, как лихо бывшие крагхи управляют роем. Теперь рой – наши крылья, Аля. Наверное, поэтому отец людей ни в грош не ставит. Они ведь не умеют летать, а мы все еще умеем…
– Но мы теперь тоже люди, – возразила она.
– Наверное, – эхом откликнулся Рон. Помолчал, а потом спросил, – он все-таки бросил тебя, да? Прости, что спрашиваю.
Она пожала плечами. Что здесь скажешь…
– Я сама дура. Надо было слушать Мариуса. А я… вообразила себе Пастырь знает что. В результате… видишь, тебя чуть не сожрала тварь.
– Не вини себя. Тебе казалось, что так будет правильно. Мы все ошибаемся…
– Да, но теперь…
Алька замолчала, быстро смахнула набежавшую слезинку.
Теперь она одна. Мариус ее оставил, и прав был… наверное, прав.
– Я говорил с ним, – вдруг сказал Авельрон, – когда он меня лечил. Ну, после того, как вышиб из моего тела ту тварь. Он мне все рассказал… Но я просил, чтобы он тебя не оставлял. Знаешь, что он мне ответил?
– Что? – слова застревали в горле.
Они снова остановились, Алька умоляюще смотрела на Авельрона. Почему-то казалось, что то, что он скажет… станет спасением.
– Аля, – в серых глазах тоска, – Мариус мне сказал, что поступает так, как должен. Это все, что он мне сказал.
– Понятно, – она кивнула.
– Не плачь, пожалуйста. Ты не заслужила… всего этого. Я хочу, чтоб ты была счастлива.
Он осторожно, словно хрустальную вазочку, приобнял ее за плечи.
И на этот раз Алька не дрогнула, она ведь утвердилась в знании, что перед ней – Рон. Даже пахло от него… так же, как раньше. Чем-то таким домашним. Покоем. Безопасностью.
Она ткнулась носом ему в ключицу и всхлипнула.
– Как я могу быть теперь счастлива, Рон? Вот как?
Он молча гладил ее по спине.
– Я сама все поломала, – выдохнула она в шелковое одеяние, – я ведь знала, что он не простит.
– Это ничего… это пройдет.
А ей просто хотелось поплакать, и чтобы хоть кто-то утешил. От Сантора сочувствия не дождешься, он как будто железный. Только раз показал свою боль, когда умерла его королева.
– Не плачь, – бархатный шепот ласкал слух, – не плачь, у тебя все будет хорошо.
– Рон…
И она окончательно разревелась.
Позже… Он все-таки довел ее, трясущуюся, рыдающую до спальни. Он обнимал ее за талию, и в этих объятиях было что-то очень интимное, но одновременно очень родственное. Как будто Рон был частью Альки, а она – частью его самого. Ничего общего с влечением. Скорее, какое-то чувство стаи. Возможно, все это потому, что они оба были крагхами, и только потом стали людьми.
Но когда Алька проплакалась, ей стало чуточку легче.
Она приняла происшедшее. Она поняла, что Мариуса в ее жизни больше не будет и… как-то придется самой. Или не самой, но что-нибудь да получится.
Рон был рядом. От него пахло семьей. И Алька успокоилась, дала уложить себя в постель. Рон укрыл ее одеялом, старательно подоткнул его, чтоб ноги не мерзли, потоптался перед кроватью.
– Я пойду, Алечка.
– Хорошо, – она кивнула, – спасибо тебе. Мы… сходим еще куда-нибудь?
– Пока я во дворце, то да.
– Не уходи никуда, Рон, – попросила Алька, – не бросай меня. Без тебя мне будет совсем плохо. К тому же… Ты видел Арианну?