— Привет, детка, — с улыбкой произношу я, а в ответ слышу рыдание.
— Дрю! Дрю! Я еду в больницу! — выкрикивает она, задыхаясь.
Мне внезапно становится нечем дышать. Я вскакиваю с места и начинаю жадно хватать ртом воздух, ослабляя узел галстука. Он как будто душит меня, а перед глазами появляются темные пятна. Я впиваюсь пальцами в край стола, чтобы не пошатнуться. Ноги внезапно ослабели и как будто начали неметь от кончиков пальцев и выше. Я никогда не испытывал такого. Ни разу в жизни мне не было так страшно, когда крик застревает в горле, а кислород поступает в тело мелкими рывками.
— Что? Долли… Милая… Что?.. — Я даже не могу сформулировать мысль. Мне нужно знать, что случилось, и при этом я охренительно сильно боюсь ее ответа.
— Дрю, у меня кровь, — говорит она сквозь всхлипы. — Дина… Она вызвала… вызвала скорую. Меня забрали. И я еду в больницу.
— Держись, моя девочка. Держись. Я уже еду к тебе. Я могу… могу положить трубку? Или ты хочешь, чтобы я говорил с тобой?
— Нет, мне пора. У меня забирают телефон. Дрю, прошу тебя… приезжай ко мне. — И шепотом: — Мне так страшно.
На этом она отключается, а я не могу и шагу ступить. Я как будто врос в пол. Злюсь и рычу, потому что мне надо двигаться, а ноги не слушаются. Пальцы уже готовы разломать деревянную столешницу, потому что вся сила из моего тела как будто перетекла в руки. В дверь громко стучат и в кабинет со смехом вваливаются парни из группы. Все веселье за секунду улетучивается с их лиц, когда они видят меня.
— Дрю, что случилось? — Я не знаю, кто это спросил. Не вижу, как двигаются чьи-то губы и не могу различить голос, потому что в моей голове голос Долли настойчиво шепчет: «Мне так страшно… так страшно… так страшно…»
— Долли, — сиплю я. — Она… она в больнице.
— Твою мать! — восклицает кто-то. — Поехали.
В этот момент мои ноги как будто снова обретают силу и, сжав до треска телефон, я срываюсь с места и бегу. Несусь, не разбирая дороги. Врезаюсь в кого-то, бормочу извинения и бегу дальше. Меня кто-то окликает, но я не оборачиваюсь. Я несусь без остановки по ступенькам, потому что лифт, по моем мнению, слишком медленно ездит. Потому что не могу стоять на месте, зная, насколько ей там сейчас страшно.
Я выбегаю в вечернюю прохладу и в растерянности смотрю по сторонам. Ключи от машины остались в кабинете. Я дергаю себя за волосы и поворачиваюсь лицом к зданию, откуда выбегают мои парни. Ник долго не думает и не церемонится. Он дергает меня за плечо и коротко командует:
— Сюда.
Я, не раздумывая, бегу за ним за угол здания к парковке. Пока догоняю его, он уже сидит на мотоцикле и заводит его. Сейчас я, как никогда рад тому, что сегодня Ник не на своем любимом чоппере, а на спортивной «БМВ», на которой летает, как сумасшедшей. Он протягивает мне второй шлем и я без разговоров натягиваю его на голову. Наверное, он привез кого-то из парней, потому что обычно не возит с собой дополнительный шлем. Но все эти мысли проносятся, словно сквозняк по пустому помещению. Он поднимает засохшие пожелтевшие листья, и, несколько секунд покружив их в бетонных стенах, выметает на улицу через открытую дверь. И только одна мысль долбится в голову: «Ей страшно и она там сама. Одна, без меня».
Мы несемся по городу, несколько раз нарушив правила, но мне плевать. В другое время я бы уже натрескал Нику подзатыльников за то, что так беспечно ведет себя на дороге. Но не сегодня. Сегодня я хватаюсь за его талию, наклоняюсь вместе с ним, когда входим в крутые повороты, забиваю на то, что он дважды уворачивается от машин, рискуя попасть в страшную аварию. Потому что даже на поворотах он практически не снижает скорости. Я не хочу смотреть на спидометр и знать, какая цифра там светится. Я просто хочу поскорее добраться к своей девочке.
Ник не успевает до конца остановить свою машину смерти, как я соскакиваю с мотоцикла, сдираю с себя шлем и едва успеваю передать ему, как уже несусь к стеклянной двери больницы. Слышу за своей спиной торопливый топот ног и знаю, что это он меня догнал. У стойки ресепшен нас встречает симпатичная темнокожая девушка. И я бы заметил ее красоту и то, как она призывно улыбается, если бы не…
— Моя жена, Долорес Нортон, — выпаливаю на одном дыхании. — Ее привезла скорая. Минут… Блядь, не знаю, недавно.
— Минутку. — Видя мое состояние, девушка начинает быстро шарить глазами по монитору компьютера за стойкой, пока я нервно барабаню пальцами по глянцевому покрытию ее засады. — Она в операционной.
— Где? — выдавливаю из себя сиплым шепотом.
— В операционной, — медленнее и тише повторяет она. — Прямо по коридору и направо. — Я срываюсь и снова бегу. И только слышу, как она кричит в спину: — Вас туда не пустят!
А мне, на хрен, плевать. Я готов разнести эту клинику к чертям собачьим, если это поможет мне добраться до Долли. Я уже вижу надпись «Операционная», но дорогу мне преграждает невысокая полная блондинка в голубой медицинской форме. Она выставляет вперед руку и я нехотя торможу в метре от заветной двери.
— В операционную нельзя, — четко и строго произносит она.
— Моя жена, Долорес Нортон. Она там. — Я задыхаюсь от бега и волнения, поэтому просто показываю рукой на дверь.
— Мистер Нортон, с вашей женой ее врач и другие специалисты. Вы только помешаете, если ворветесь туда. Присядьте в комнате ожидания и ждите, пока врач выйдет.
— Что с ней? Что они с ней делают?
— Я не знаю. Мистер Нортон, вам нужно успокоиться и дождаться окончания операции. Только лечащий врач вашей жены может пролить свет на то, что там происходит. Пройдите в комнату ожидания.
— Идем, Дрю, — зовет меня Ник, хватая за локоть и уволакивая в комнату справа от операционной.
Я смотрю ошалелым взглядом на Ника и бреду за ним, как потерянный щенок.
— Спасибо, — говорит он женщине, и мы заходим в комнату ожидания.
Глава 31
Дрю
И с этого момента время как будто стало резиновым. Как мерзкая жвачка, которая уже потеряла приятный вкус и стала напоминать автомобильную покрышку. Она теперь настолько тугая, что ее уже практически невозможно жевать. Только в отличие от лакомства, я не могу выбросить это ощущение из своего тела. У меня во рту этот мерзкий привкус ужаса, щедро сдобренный металлическим от прокушенных губ. Я без остановки меряю шагами комнату в ожидании окончания того… чем бы оно ни было за этой матовой стеклянной дверью.
Вы когда-нибудь были в комнате ожидания у операционной? Это, мать его, источник скорби и страха. Он настолько концентрированный, что, кажется, его можно потрогать руками. Схватить и сжимать, пока он весь не покинет небольшое пространство. Но если он вырывается снова, то заполняет собой каждый квадратный сантиметр этого прибежища человеческого ужаса. Ты еще не успел войти в эту комнату, а уже чувствуешь, что становишься меньше и слабее под воздействием чувств, которые в ней пережили до тебя десятки, сотни людей. Людей, которые вот точно так же меряли ее шагами в ожидании хороших новостей. И пускай даже каждый из них вздохнул с облегчением в итоге, все же оно было настолько ничтожно малым по сравнению с тем, что он пережил до того, как его легкие снова смогли закачивать нужную дозу кислорода.
Спустя какое-то время к нам присоединились остальные парни из группы. Никто не сказал мне ни слова. Они понимают, что сейчас не самое лучшее время вести со мной беседы. Я не просто боюсь за малыша и Долли. Я в такой панике, которую, кажется, не может унять ничто в этом мире. Она усиливается осознанием того, что я не знаю, что происходит за этой гребаной дверью. Я лишь знаю то, что сообщила мне сама Долли по телефону. Что у нее кровь и что ее везут в больницу. Все.
Спустя час я уже, наверное, лишился половины волос на голове и трижды похоронил себя. Я возненавидел все в этом месте: белоснежные стены, оранжевые пластиковые стулья, которые скрипят, когда парни садятся и встают, звенящую тишину, перемежающуюся сообщениями медсестры с ресепшена, которая периодически зовет кого-то по громкоговорителю. А я все еще растягиваю свою резиновую жвачку. Я чувствую ее каждым зубом, каждым нервом в моем теле. Я без конца и края смотрю на часы, но время как будто замерло. Словно все сегодня настроено против меня. Каждая минута, которую отсчитывают пластиковые часы на стене, для меня ощущается как час. И это мерзкое постукивание минутной стрелки. Ощущение такое, как будто каждый удар — это хлопок от опускающегося лезвия гильотины.
А потом как будто с характерным звуком «вжи-и-ик» время ускоряется и звуки вокруг становятся отчетливее, а мое зрение — острее. Дверь операционной распахивается и оттуда выходит доктор Гордон, врач Долли. Не хочу верить в то, что усталость и печаль на ее лице что-то значат для моей семьи. Хочу думать, что у нее была долгая смена в больнице и она просто хочет отдохнуть. Доктор Гордон стягивает с головы шапочку и входит в комнату ожидания. Мои парни, как по команде, подскакивают с мест. Я стою у стены и боюсь пошевелиться и потерять опору, как будто это поможет мне в чем-то.
Когда доктор Гордон открывает рот, мои мир рушится. Каждый заботливо вложенный кирпичик в фундамент нашего с Долли счастья перетирают жернова неаккуратно брошенных слов в пыль, которая растворяется в пространстве и ее выносит из здания тем же унылым сквозняком.
— Простите, мистер Нортон. Мне не удалось ее спасти.
Она что-то еще говорит и даже жестикулирует. Но я уже ее не слышу. Я медленно сползаю по стене и мое зрение заволакивает туманом. Я не реагирую ни на что вокруг. Просто оседаю, как мешок с опилками. Вот так тихо и беззвучно мой мир перестает существовать. Потому что я не хочу жить без моей малышки. Не могу. И не стану.
Удар. Еще удар. Меня хлещут по щекам, а потом мое лицо оказывается мокрым от воды.
— Блядь, Дрю! — кричит на меня Лиам. — Долорес живая!
— Что? — хрипло спрашиваю, наводя резкость на пирсингованном лице басиста «Крашез».
— Зажигалка живая!
— Но… врач… она…
— Она говорила о твоей дочери. У Долли случился выкидыш.
Я перевожу взгляд на врача, которая склонилась надо мной и светит фонариком в мои глаза. Она грустно смотрит на меня.
— Простите, мистер Нортон. Сегодня был тяжелый день. Мне стоило подбирать слова аккуратнее. С Долорес действительно все… почти все в норме.
— Почти? — переспрашиваю я.
— Это большая травма для нее, мистер Нортон. И она, боюсь, еще не скоро от нее оправится. Вам нужно быть рядом с ней. Она скоро придет в себя и тогда… Вы будете нужны ей. Только я вас прошу, будьте терпеливы. Она в вас нуждается, но, скорее всего, будет отталкивать. Просто будьте рядом, Дрю, — добавляет она, сжимая мое предплечье.
— Предыдущие два раза вы тоже были ее врачом?
Она кивает, глядя на меня с грустью и усталостью.
— Да.
— Мне можно к ней?
— Я передам, когда ее перевезут в реанимацию. — На мой вопросительный взгляд доктор торопится меня успокоить. — Нужно понаблюдать за ней несколько часов. Как только действие наркоза полностью пройдет, мы переведем ее в палату. — Она поднялась на ноги, похлопав меня перед этим по руке. — Мне очень жаль.
Развернулась и вышла, а я так и остался сидеть на полу этой отвратительной комнаты, которая навсегда будет ассоциироваться у меня со скорбью и самым моим страшным кошмаром. Я тру грудную клетку в попытке уменьшить пекущий ком боли где-то там внутри. Стараюсь утешить себя тем, что Долли жива, а это главное. Но все равно внутренности скручивает от мысли о том, что Долли потеряла нашу девочку. На несколько секунд, прикрыв глаза, я представил себе, как бы она могла выглядеть. Наверняка была бы мини-копией мамы. Долли непременно одевала бы ее в яркие безумные наряды. Наша дочь все время улыбалась бы и называла меня папочкой.
Боль в груди стала сильнее от мыслей о нашем умершем ребенке. Я даже боялся представить, насколько больно Долли, если я испытываю такую агонию.
Спустя час в комнату вошла медсестра.
— Мистер Нортон, вашу жену перевели в реанимацию. Вы можете остаться с ней до перевода в обычную палату.
Я молча поднялся и пошел за женщиной. Чтобы не сойти с ума, я следил за тем, куда она меня ведет. По коридору налево, потом направо, толкнула дверь с надписью «Отделение реанимации». Здесь еще тише. Медсестры передвигаются по полу, как ниндзя, в своих пугающих белых тапочках, которые не издают практически ни единого звука. Вот там справа за дверью палаты кто-то стонет и от этого звука волосы встают дыбом на затылке и руках. Мы подходим к двери одной из палат, и медсестра останавливается.
— Она отдыхает, — говорит, повернувшись ко мне лицом. — Пока еще действует наркоз, и врач будет заходить каждые тридцать минут, чтобы проверить ее показатели. В целом все прошло хорошо. Из самого наркоза ее вывели, но организм ослаб и действие лекарства до конца не прошло, поэтому она спит. Проходите.
И вот оно — чувство нерешительности, которое то перебивает страх, то смешивается с ним, создавая безумный коктейль. Я стою на пороге палаты и не решаюсь войти. Боюсь увидеть ее с пустым животом. После стольких недель радости и надежды она внезапно проснется и поймет, что потеряла малышку. Боль в груди усиливается, как будто сжимает мое сердце железными ржавыми клещами, не давая переставлять ноги. Снова касаюсь того места, где половина моего сердца умерла с нашим не рожденным ребенком. А вторая едва бьется, рвется через эти двери к той, которая мне дороже жизни.
Я всегда считал себя сильным духом человеком. Был мужчиной до конца. Никогда не ломался и практически ни разу не сгибался под действием обстоятельств. Но здесь и сейчас я не просто ломаюсь, я крошусь на осколки, когда оказываюсь у кровати Долли. Маленькая, просто крохотная, на этой огромной кровати, которая больше похожа на центр управления полетами. Кровать оснащена кучей всякого дерьма, вокруг нее капельницы и приборы. Они все мигают и пикают, создавая какой-то безумный ритм, который навсегда въедается в мысли. Губы Долли бледные, как и остальная кожа. Из нее как будто вынули жизнь. Хотя почему как будто? Так ведь и произошло.
Я протягиваю руку и касаюсь прохладной щеки. И как только пальцы соприкасаются с нежной кожей, ломается последний хлипкий стержень, который еще оставался во мне. Я падаю на колени у кровати, с силой сжимая железные трубы, которые опоясывают скорбное ложе моей жены. Мне хочется разнести все здесь к чертовой матери, схватить любимую женщину и унести подальше от всего этого ужаса. Но все, на что меня хватает, — это сцепить зубы и тихо реветь, словно раненный зверь, чувствуя, как по лицу катятся крупные слезы. От облегчения, что Долли жива. От ужаса и боли после потери нашей малышки. Если бы врач просто сказал, что Долли потеряла ребенка, то мне кажется, что это было бы легче перенести. Но когда сказала, что моя жена потеряла нашу дочь, все стало слишком реальным. Слишком страшным и как будто чересчур ярким. Словно ослепила меня этой новостью, как мощным прожектором.
Я должен выстоять ради моей малышки. Должен помочь ей пережить весь этот кошмар и не позволить снова закрыться в себе. Именно я обязан быть сильным в это ужасное время. Я судорожно вытираю щеки, а потом поднимаюсь, сбрасываю обувь и пиджак на пол. Аккуратно ложусь рядом с Долли, стараясь не зацепить все эти трубки и капельницы. Просовываю руку у нее под головой и слегка подтягиваю к себе, заключая в объятия хрупкое слабое тело. Я буду сильным за нас двоих. Я сделаю все, чтобы она снова научилась улыбаться.
Глава 32
Долорес
Не пойму, то ли мне холодно, то ли погода действительно ухудшилась. Наверное, мне, потому что люди по прежнему ходят в шортах и футболках. И только я стою на террасе дома, укутанная в плед. Под ним мои руки гладят живот. Сегодня ровно три месяца, как внутри меня стало пусто. Больше там не бьется маленькое сердечко, оно замерло еще за неделю до того, как меня вычистили. Оказывается, я целую неделю носила в себе мертвый плод. Не хочу думать о нем, как о ребенке, как о дочке. Потому что это причиняет еще большую боль. Она разрывает изнутри и режет так, как будто ржавым тупым ножом пытается рассечь плоть, а вместе с ней и душу. Частичка меня умерла там, в операционной. И теперь я больше похожа на тень человека. С тех пор я ни разу не надела яркую одежду и не была ни на одной вечеринке. У нас с Дрю не было секса. Он даже не намекал на него, а мне противно даже думать, что ко мне кто-то прикоснется. Это неправильно, знаю. Но по-другому я сейчас не могу.