Потом не удержалась и, вытащив одну из попон, накрыла ею спящего отца. Мысленно позвав Арру, отлучившуюся по своим собачьим надобностям, Тиргатао вышла со двора.
Стражи ворот, узнав девушку, тут же открыли ей створки. Не в первый раз в предрассветных сумерках уходила дочь вождя на охоту, возвращаясь всегда с богатой добычей.
Не успела Тиргатао сделать и нескольких шагов в сторону выпаса, как увидела Гунна, медленно продвигавшегося ей навстречу.
Кочевники появились ниоткуда.
Вот кругом ещё спокойная степь, волнами колышется густое разнотравье. Как вдруг из него повыскакивали воины-иксоматы[7] с безумным криком, призванным напугать врага. Брызнули стрелы, умело отражаемые щитами савроматов, которые почти мгновенно сгруппировались, защищая собой гостя, порученного их заботе. Из-за стены щитов полетели ответные стрелы.
Кочевники приближались, беспрестанно издавая свои жуткие вопли.
Гекатей достал из ножен акинак, готовясь к неминуемой схватке. Один удар сердца, другой. Схлестнулись. Савроматы сражались молча, берегли силы. Они старались держаться группой, прикрывая друг другу спины.
У иксоматов было явное преимущество в количестве и не было необходимости беречь себя. Они с радостью отдавались безумству боя.
Вот упал один сражённый воин-савромат, за ним другой и третий. Они дорого продавали свои жизни, но врагов всё равно оставалось слишком много. Кочевники больше не стреляли из луков, все они взялись за мечи.
Два отряда смешались между собой, танцуя в кровавых объятиях смерти.
Конь Гекатея споткнулся и начал заваливаться набок. Синд соскочил на землю, успев зацепить самым остриём акинака очередного врага. Внезапно правую руку обожгло болью. Перед ним был новый противник, тоже потерявший в схватке свою лошадь.
Иксомат угрожающе скалился редкими жёлтыми зубами. Он сделал шаг навстречу раненому. Раскрылся. Будучи уверенным в своём превосходстве кочевник ослабил внимание. Всё последующее заняло лишь два вдоха, а может, и меньше.
Гекатей, перебросив оружие в левую руку, перекатился по вытоптанной траве под мечом иксомата и наотмашь резанул того по груди. Откатившись от падающего тела, встретился с другим врагом. Но только занёс меч, как в шею нападавшего кочевника воткнулась стрела с белым оперением. За ней также из ниоткуда вылетела следующая, тоже найдя свою жертву среди иксоматов.
Стрелы косили ряды противника, и савроматы воспрянувшие духом, начали оттеснять их обратно в степь.
Но кочевникам не дали уйти.
Из степи раздался воинственный савроматский клич, и вслед за ним показался ещё один отряд, предводительствуемый разъярённым Багосом.
Не более трети иксоматов удалось избежать гнева меотского вождя, рубившего мечом налево и направо. Захваченные врасплох численным превосходством савроматов, только что казавшихся такой лёгкой добычей, оставшиеся в живых кочевники бросились наутёк. Вслед им полетели одна за одной несколько стрел, каждая из которых нашла свою жертву.
Отдышавшись после горячки боя, Багос осмотрелся по сторонам и, не увидев того, что искал, взревел:
– Выходи!
Стихли разговоры воинов, перестало бряцать оружие, даже испуганные кони притихли.
Из густой высокой травы слегка в стороне от побоища поднялась Тиргатао, вслед за нею встал Гунн. Арру попросту не было видно, но никто не сомневался в её присутствии. Эта троица всегда действовала неизменным составом, частенько доводя Багоса до белого каления.
Тиргатао подошла к отцу, сохраняя виноватое выражение лица. Она знала, что в её раскаяние Багос давно не верил, но его гнев, тем не менее, это в некоторой степени смиряло.
Несмотря на то, что отец и дочь были окружены несколькими десятками воинов, на них никто не обращал внимания. Ну или делали вид, по мере возможности прислушиваясь к разговору. Дочь вождя была ещё той занозой в одном месте. Но никто из савроматов не стал бы спорить – девушка была хороша. Немного безумна, как и все амазонки, или их потомки женского рода, но хороша. Ей бы мужа, да детей пяток, чтобы глупости воинские из головы повыветрились, и будет баба как баба, красивая да ласковая. Так рассуждали многие, но подступиться к лакомому кусочку пока никто не решался. Всё-таки дочь вождя, да и рука у неё твёрдая, как каждый из них мог убедиться на общеплеменных стрельбах.
Отец и дочь смотрели друг на друга одинаковыми карими глазами, и никто из них не говорил ни слова. Да и зачем? Уж столько было переговорено, уж бывало, спорили они до хрипоты. Но неизменно каждый оставался при своём мнении. А положить дочь на колено, да всыпать ей хорошенько, у Багоса рука не поднималась. Лишь однажды наказал он Тиргатао, когда увидел, как сосредоточенно, высунув язык от усердия, режет она лицо Машло, который молча терпел, лишь слёзы смешивались с кровью.
Багос знал, почему Тиргатао поступила так, как поступила. Сейчас она не могла иначе. В невестину пору многие девушки теряют разум. Его дочь всего лишь стала женщиной. Она влюбилась.
Багос одной рукой обнял Тиргатао, прижав её к себе, и повернулся к воинам.
– Сколько пали?
– Шестеро.
– А иксоматы?
– Два десятка и ещё трое.
– Это добро. Словите разбежавшихся коней, на них – раненых. Да и мёртвых негоже бросать в степи.
Отдав распоряжения, вождь наконец обратил внимание на подошедшего Гекатея. Синду уже успели промыть рану и перевязать оторванным лоскутом.
– Ещё раз спасибо, вождь, – сказал он с поклоном. – Помощь прекрасной и смелой Тиргатао и твоё своевременное появление спасли мне жизнь. Дважды.
Синд склонил голову и так замер на несколько мгновений.
Тиргатао любовалась им, не в силах отвести глаз. Гекатей казался ей самым храбрым, самым красивым, учтивым, благородным мужчиной во всём мире, и ещё множество достойных слов сейчас просто не приходили ей на ум. Но в том, что этот синд самый-самый, девушка уже совершенно не сомневалась. Она была готова сражаться за него и вместе с ним. И если бы у неё закончились стрелы, не думая, вступила бы в рукопашную с любым количеством кочевников.
Гекатей поднял голову, их глаза встретились, и меотиянка увидела в них ответ своим чувствам. То же восхищение её красотой, её храбростью и меткостью. Тем, что не побоялась противостоять иксоматам, превосходившим её и в силе, и в количестве. Да она запросто могла погибнуть здесь, при этой мысли у синда защемило сердце. И он понял, что должен сейчас сделать.
Багос поочерёдно смотрел то на одного, то на другого, переводя взгляд со своей дочери на её, как он понимал, в скором времени жениха, и чувствовал грусть. Вот и наступил, ну или вот-вот наступит, момент, которого он ждал и которого боялся. Его дочь скоро уйдёт из дома, чтобы стать частью другой семьи и другого племени. Этот чужак уведёт его малышку с собой. И Багос останется совсем один. Ведь, несмотря на то, что с момента гибели его единственной жены прошло уже много лет, этот сильный мужчина так и не смог смириться со своей потерей. И присутствие рядом Тиргатао, так напоминавшей свою мать, и характером, и внешностью, скрашивало его жизнь.
И вот время пришло.
– Вождь, – хрипло сказал Гекатей, оторвав наконец свой взгляд от глаз девушки, – знаю, что сейчас, может, и не лучшее время. Я и так просил слишком много и теперь обязан тебе и твоему племени до конца жизни. Я знаю, что у меня сейчас нет при себе ни драгоценных камней, ни золотых украшений, или мягких восточных ковров. Но слово моё крепко, а намерения неизменны. Я Гекатей, архонт Синдской Гавани, царь синдов, прошу руки твоей дочери Тиргатао, смелой воительницы, уже дважды спасавшей мою жизнь. Как только я верну свой трон, то приеду в меотское Городище с богатыми дарами за окончательным ответом. Чтобы назвать Тиргатао своей невестой, а затем и женой. Клянусь, что будет так. Ты будешь ждать меня, Тиргатао, – спросил он с надеждой.
– Да, – прошептала она, не веря своему счастью.
Гекатей, окрылённый её согласием, вскочил на поданного ему коня, и поредевший отряд продолжил свой путь к Синдской Гавани.
Оставшиеся меоты долго смотрели им вслед, а затем, оказав помощь раненым, и похоронив убитых, отправились в обратный путь. Каждый предавался своим невесёлым мыслям.
И лишь юная влюблённая Тиргатао душой и сердцем была далеко отсюда. Она летела вслед за любимым к широким берегам Понта Эвксинского, где ждало её счастье, которого ещё не ведала ни одна женщина в этом мире. Она это знала совершенно точно, как и то, что называть её скоро будут не иначе, как Тиргатао – царица синдов. И она сделает всё, чтобы быть достойной этого имени.
Глава 7. Синдская Гавань
Как только меоты скрылись из виду, Гекатей придержал коня и сбавил шаг. Сопровождавший его отряд следовал чуть поодаль, не нарушая уединения чужака. Синд и чувствовал себя чужаком среди этих шумных и крикливых варваров. И тем желаннее ему казалась спокойная, цивилизованная жизнь в Синдской Гавани. Впрочем, выделенный Багосом отряд проводит Гекатея только до ворот города, а затем меотские воины вернутся в свою степь. Незачем горожанам видеть своего архонта в сопровождении варваров. После разговоров не оберёшься.
На миг Гекатей замер, вспомнив о Тиргатао.
Хороша была меотиянка.
Но как же он так неосмотрительно пообещал взять в жёны дочь вождя? Это там, в степи, она казалась дикой богиней-воительницей, сошедшей с Олимпа, чтобы спасти его, израненного стрелами кочевников. А будет ли уместна Тиргатао в устроенном на эллинский манер обществе? Не опозорит ли его?
Гекатей вспомнил, как вгрызалась Тиргатао белыми зубами в мясо кролика, как вытерла губы о предплечье, засмеялась, отвечая словам провидицы, и усомнился.
Такой ли должна быть супруга архонта?
Задумался Гекатей, и вовсе не бывший друг и первый соратник, предавший его, был причиной тех тяжёлых дум.
Вдалеке показались белые стены и колонны храмов Синдской Гавани. И архонт воспрянул духом. Он станет разбираться с трудностями по мере их поступления. А о прекрасной меотиянке и о том, что с ней делать, подумает после, когда вновь займёт кресло правителя.
Гекатей остановил жеребца на границе вспаханных земель, именуемых эллинами хорой, и повернулся к сопровождающим его воинам.
– Оставайтесь здесь. Как увидите, что я прошёл в городские ворота, возвращайтесь домой.
И не дожидаясь ответа, сдавил бока коня пятками грубых варварских сапог, направляя животное к Синдской Гавани. Воины молча смотрели вслед чужаку, если они и не были согласны с его приказом, об этом никто не узнал.
Гекатей ехал по широкой пыльной дороге, оставленной для прохода телег с урожаем меж двумя возделанными участками земли. По левую руку от синда колосилась пшеница, по правую – овёс. За полями там и сям были раскиданы редкие усадьбы, где жили земледельцы и их рабы. Каждый дом окружал фруктовый сад, поодаль располагались виноградники. Правда, привозимое из-за моря вино было намного ароматнее и слаще местного. Там было больше солнца, потому что сам Гелиос рассекал небосклон на своей золотой колеснице. А до Синдики олимпийским богам мало дела. Здесь большую силу имели неприветливые исконные боги, которым поклонялись варвары. Эти боги не чтили хмельных напитков, жестоко карая за непослушание.
Эллинские переселенцы, корабли которых остановились в синдской бухте века назад, привезли с собой статуэтки и изображения некоторых богов, а также огонь родного очага. Ещё остродонные амфоры с оливковым маслом и вином.
Местное синдское население радушно приняло пришельцев из-за моря. Несколько месяцев они дружно трудились бок о бок, выстраивая дома и храмы нового города. Но первые же дионисийские безумия, устроенные эллинами, вызвали раскол в обществе.
Синды, как истинные варвары, не сумели понять и оценить необходимость поклонения хмельному богу и предложили грекам выбор: или забыть о дионисиях, или искать другие, более гостеприимные берега. Так и повелось в Синдской Гавани, что виноградную лозу земледельцы выращивали, изготавливали из ягод вино, а наливая в кувшин, разбавляли водой. Одна часть вина и две части воды. Благо вода здесь чистая, родниковая, не чета той, что на киммерийском берегу.
Гекатей рассматривал наливающиеся спелостью яблоки и размышлял о том, что хора[8] сегодня выглядит странной. То ли от того, что он несколько дней провёл в степи и уже отвык от цивилизации, то ли…
А где люди?
Вокруг, насколько хватало взгляда, не было ни души. Куда все подевались? Неужели архонт пропустил набег кочевников или боспорского войска? Но тогда почему поля целы? Где тела и дым пожарищ? А если не было набега, куда могли исчезнуть сотни людей, не оставив следа?
Решив расспросить стражу, Гекатей направился к городским воротам. Но воины повели себя крайне странно. Узнав правителя, они сначала отдали ему честь, а затем, переглянувшись расширившимися от ужаса глазами, вдруг бросились бежать.
Гекатей спешился у ворот и хлопнул коня по крупу. Тот быстрым галопом понёсся к ожидавшим за пределами хоры меотам.
Входить в город было почему-то боязно. Странное отсутствие людей, странное поведение стражников. Всё это было так не похоже на привычную ему Синдскую Гавань. Поэтому Гекатею пришлось сделать над собой волевое усилие, чтобы шагнуть под надвратной аркой.
В городе тоже было пусто.
Точнее улицы были безлюдны, но собаки, кошки и даже забытая хозяевами свинья продолжали заниматься своими делами. Гекатей решил двигаться напрямую к дворцу архонта, примыкавшему к агоре[9].
Обогнув несколько кварталов, он вышел на центральную улицу.
Синдская Гавань не застраивалась хаотично, как стихийно возникавшие в древности полисы, которые соединяли в себе несколько укреплённых посёлков. Этот город строился по тщательно продуманному плану, улицы пересекались между собой строго под прямыми углами. На высоком берегу Понта Эвксинского была устроена агора, и самым большим строением на ней возвышался храм Посейдону, глядевший вдаль морских вод. Другие храмы быль чуть меньше, ибо и боги другие находились дальше и не могли одной высокой волной смыть полис с лица земли.
На агоре стояли красивые мраморные статуи и стелы, на которых высекались важнейшие события в жизни города.
Синдская Гавань была прекрасна, и каждый гражданин искренне гордился ею. Но сейчас Гекатею было не до любования городом, который казался вымершим. Наконец синд услышал монотонный гул, доносившийся со стороны агоры. Он тотчас же прибавил шаг, желая скорей приблизиться к разгадке.
Площадь была полна людей.
Все собравшиеся пели дружественную песнь, провожая какого-то знатного горожанина в загробный мир. От тихих вопросов Гекатея люди отмахивались, продолжая петь. Поэтому выяснить, кого хоронят, не удалось. Пробираясь к центру агоры, архонт видел, что многие плакали, значит, умерший был любим народом.
Костёр ещё не зажгли, худенький юноша замер поодаль, держа в руке факел. У гроба, прощаясь, стоял Совет в полном составе и жрецы всех почитаемых в Синдской Гавани культов.
Но если все они здесь, тогда кто умер?
Гекатей продвинулся ещё ближе к центру, пытаясь разглядеть лицо лежавшего в деревянном саркофаге человека. Это было весьма непросто. Лоб и волосы умершего закрывал широкий венок из золотой фольги, на веках лежали крупные золотые монеты – плата перевозчику Харону, без неё душа не попадёт в загробный мир. Одежды богатые, Гекатей и сам носил такие.
Размышляя о том, кто же лежит в гробу, архонт пропустил окончание пения и начало прощальной речи.
Очнулся он, услышав голос.
Голос того, кому так слепо верил, на кого полагался много лет, и благодаря кому едва не лишился жизни несколько дней назад.
– Наша потеря невосполнима, – вещал Хилэш, он всегда умел удерживать внимание толпы, искусно модулируя голосом. – Наш архонт Гекатей покинул нас так рано…