9. Ворон
С этой планетой определенно что-то не в порядке. В первый раз я не замечаю этого, не вижу, что вокруг клубится непроницаемый мрак, но стоит мне задержаться в теле ворона подольше, как я чувствую.
О, да! Я все чувствую на собственной шкуре. Успеваю только рассмотреть существ на дороге — а потом мир накрывает зеленоватым тошнотворным куполом, разрезанным алыми лентами, пронизанным черными вспышками. Будто вся планета решает восстать против одного единственного двоедушника, вывернуть его наизнанку и выпотрошить, пробраться под кожу нестерпимым жаром. Ворон бьется в агонии, и я — вместе с ним. Солнце над головой превращается в воспаленный пульсирующий комок, от которого в разные стороны расходится багряная сосудистая сетка.
Этот мир — живой, и он охотится.
Он сожрет меня с потрохами.
Падаю. Бесконечно падаю вниз, врезаюсь в землю на полном ходу и не в силах открыть глаза. Дрожу всем телом, плавлюсь изнутри, рассыпаюсь на части тлеющим пеплом. Прошу воды, а перед глазами расплываются чернильные кляксы и красные пятна, похожие на кровь.
Что-то льется в горло, но я не успеваю глотать и содрогаюсь от кашля.
Секунда, вторая…
Тихий шепот Ши прорезает бесконечный сумрак белоснежной вспышкой, вырывает меня из беспамятства, помогает открыть глаза. Я будто поднимаюсь с глубины, чтобы вдохнуть полной грудью. Даже не понимаю вначале, что девчонка делает, что она там лепечет и чего хочет, а когда мысли сбиваются в плотную кучу и вижу ее лицо в опасной близости от моего — осознание катится по телу горячей волной, но я и пальцем пошевелить не могу. Ворон крошит мне ребра, бесится и вырывается, льнет к девушке, бросается ей под руки, оплетает собой, гладит угольными перьями смуглую кожу.
— Прости…
Ши только поднимает руку и спрашивает, хочу ли я еще.
Что «еще»? О чем она? О себе?
Да! Я хочу ее еще.
Что ты творишь? Ты же собирался ее отпустить!
Я? Собирался? И правда, я же хотел… Сопротивляйся! Ты сам себе хозяин, ты можешь контролировать своего ворона. Ты им повелеваешь, а не он тобой! Вспомни Анну! Ши закончит так же, как она. Ты не стоишь того, чтобы погибнуть за тебя! Хочешь еще одну жизнь загубить? Мало тебе было?
Вольный стрелок должен…
А потом снова ее губы накрывают мои, и мне отчего-то кажется, что есть в этом прикосновении какая-то щемящая нежность.
Совсем свихнулся, двоедушник?! Это все дурман и лихорадка. Планета мысли путает, играет с твоим разумом.
Совершенно себя не контролирую, чувствую, как вода медленно течет в горло, а сам толкаюсь языком девчонке в рот — осторожно, почти робко: спрашиваю разрешения и хочу проверить, как она отреагирует.
Ши резко отстраняется, на ее губах застывает несколько прозрачных капель, а во взгляде стынут серебристые грозовые тучи.
Пошло оно все нахрен!
Хватаю ее рукой за затылок и тяну на себя, прикусываю острый подборок и слизываю воду, скольжу вниз по влажной дорожке на шее. Путаюсь пальцами в тяжелых медных прядях, и меня колотит от каждого прикосновения. Тону, захлебываюсь собственным стоном, когда в нос врывается запах шалфея.
Упираюсь лбом в ее. Горячая, почти раскаленная кожа — будто она приняла часть моего жара, а из девичьей груди вылетает судорожный всхлип.
И он точно не имеет ничего общего с возбуждением.
— Отпусти, — говорит Ши холодно, а я не смею воспротивиться.
Взгляд у девчонки мрачный и злой, он дырявит мне внутренности не хуже пули.
— Нужно убираться отсюда, — хриплю и пытаюсь сгладить ситуацию, но чувствую, что воздух все больше густеет от напряжения, — весь этот мир против меня, чуть на части не разорвал.
— Ты что-нибудь увидел? — Ши держится на расстоянии в два шага и проворно крепит клинок к держателю на поясе. Ее руки ни капли не дрожат и только сейчас до меня доходит, что я был всего в каком-то шаге от смерти.
Она бы убила меня, если бы я позволил себе чуть больше.
Прочистив горло, я, наконец, нахожу в себе силы говорить:
— Шесть человек, двое связаны одной веревкой, движутся в сторону озера. Среди них ребенок.
Девчонка заметно напрягается.
— «Ребенок»? Зачем они туда идут?
— Может, какой-нибудь местный ритуал, — поднимаюсь на ноги и стряхиваю с одежды травинки и листья, — я просто не успел рассмотреть подробности.
— Предлагаю вызволить пленников.
— Зачем?
Ши опускает взгляд и о чем-то крепко задумывается.
— Прикинь сам, — она расхаживает из стороны в сторону и, кажется, уже и думать забыла о произошедшем, но напряженная линия спины и мелкая дрожь, бегущая по ее запястьям каждый раз, как наши взгляды сталкиваются, говорят куда больше, — какова вероятность, что за тридцать лет никто не добрался до склада топлива? Если мы освободим пленников, то сможем выпытать у них, есть ли здесь что-то полезное. Враг моего врага…
— Это не делает их друзьями. Они могут не знать всеобщего, оказаться мутантами, напасть сразу же, как только освободятся.
— Не проверим — не узнаем.
— А если зря потратим время?
— Мы в любом случае потратим его зря, если пройдем полсотни миль и не найдем ни хрена, — парирует Ши, — а так мы хотя бы попробуем узнать, есть ли там что-то на самом деле.
— Только я тебя прошу, — подаюсь вперед, но девушка неуловимо отступает, сохраняет дистанцию, — не лезь под руку. И без геройства.
— Следи за собой, двоедушник, — она гордо вскидывает подбородок и расправляет плечи. — И не стой на линии огня.
10. Шиповник
Я не могу на него смотреть. Мне неловко, наверное, впервые в жизни. Дома все было проще и понятнее. Мне не приходилось волноваться рядом с Севером, не нужно было думать о чем-то, кроме работы с его людьми.
Никто не относился ко мне как к женщине, только как к правой руке Главы. Выполняли приказы, слушались; хоть иногда и позволяли себе колкие шутки и насмешки, но быстро затыкались, когда сталкивались со мной лицом к лицу во время тренировочного или реального боя. Пара-тройка переломов укоротит язык кому угодно, а с камкери никто не мог совладать лучше.
И тут в жизнь, что и так потеряла любые намеки на упорядоченность, ураганом врывается двоедушник.
Справедливая Саджа, как же просто все было тогда, вечность назад! Единственной заботой были мерзкие инопланетные твари и их бесконечные попытки вонзить зубы в нашу планету.
Быстрые, смертоносные и безжалостные, они принесли в наш мир болезнь и забирали жизни тысяч воинов из самых разных Домов. Проснувшись утром, ты точно знал, что ждет впереди, чем ты будешь заниматься, как проживешь следующий день, а за ним — еще и еще.
Но сейчас мир изогнулся, искривился, как картинка в калейдоскопе. Все стало чужим и непонятным, а я — ребенок, впервые попавший в дикий лес, сбившийся с тропы без всякой возможности вернуться домой.
Я украдкой смотрю на Геранта и мне кажется, что мужчина вот-вот рассмеется и скажет, что шутки шутит.
«Плевать на чистоту крови» — сказал он.
Но разве не все люди говорят так, чтобы втереться в доверие? Разве может быть не противна сама мысль о прикосновениях к этому изувеченному телу? К чудовищу, рожденному от врага.
Мне страшно, и я отталкиваю непрошенные мысли. Закрываюсь, сворачиваюсь в колючий клубок и ничего не говорю.
Намеренно выбираю молчание и не могу дождаться, когда мы вернемся на корабль и улетим с этой проклятой планеты. Отчего-то в голове сложилась четкая картина, что уж на Заграйте-то жизнь будет простой и понятной. Как дома.
По полочкам разложатся спутанные мысли, по закуткам разбредутся сомнения и неуверенность. Все вернется на круги своя. Я буду служить Буре, как служила его отцу. Герант навсегда исчезнет, потому что вольные стрелки такие и есть — нигде надолго не могут осесть, летят туда, где нужны их услуги. Кочевники, наемники, бесконечные странники. Разве можно думать, что этот человек способен на что-то серьезнее банальной интрижки?
Что за глупости?!
Почему меня это волнует?
Мы передвигаемся перебежками, а Герант ничего не говорит, только подает знаки: когда остановиться, а когда идти вперед или спрятаться. Мы медленно приближаемся к краю озера, двигаясь параллельно группе местных жителей. Они не смотрят в нашу сторону — кажется, их вообще не интересует происходящее вокруг.
Редкие островки деревьев укрывают нас от чужих взглядов, листья под ногами медленно сменяются белой галькой.
Она странно глушит шаги, будто под подошвами сапог не камень, а поролон. От озера веет сладкой прохладой, и я невольно вдыхаю поглубже.
С каждым пройденным футом я различаю все больше. Четверо из шестерых участников процессии укутаны в серые балахоны, а скованные цепями пленники напрочь лишены одежды, если не считать пару кусков ткани, стянутых на бедрах и груди.
Еще одна перебежка, мягкое прикосновение к плечу. Герант прикладывает палец к губам и указывает вперед, где галька идет волнами, превращается в настоящие барханы не меньше двух-трех футов высотой. Через них нужно перебираться осторожно, чтобы не привлечь внимание. На минуту теряем людей из виду, но быстро находим удобную точку, откуда открывается вид на все озеро и серп берега.
— Работаем быстро. Одна пуля — один труп. Ясно?
Киваю, и мы перебираемся к первому бугру из гальки.
Процессия останавливается у самой кромки воды, и пленников выталкивают вперед. Девчонка — а мне кажется, что это именно девчонка, — бухается на колени и протяжно вскрикивает, за что получает увесистый удар под ребра и отлетает в сторону не меньше, чем на ярд.
Второй пленник дергается и хочет налететь на обидчика, но падает, как скошенный стебель, сбитый ударом в висок.
Я мягко перебираюсь к соседней насыпи. Герант не останавливает и движется в другом направлении, чтобы подкрасться с противоположной стороны.
Чем ближе к врагу, тем яснее я осознаю, что неизвестные говорят на всеобщем.
— Проклятый глупец! — орет один из «балахонов». — Зашиб мальчишку! Что мы теперь скажем старейшине, если богиня озера отвергнет наши дары?!
— Да бросим ей тело — и дело с концом! — рявкает в ответ другой. — Тем более девка еще жива.
Мне нужна всего секунда, чтобы встать на ноги и прицелиться.
И тот, кто убил парнишку, падает первым. Оседает на землю кучей тряпья и несколько раз вздрагивает.
Красный сцил вгрызается в череп и уже внутри раскаляется, брызгает в стороны огненными всполохами, отчего глаза мужчины закипают в глазницах, а изо рта рвется сноп пламени. Он умирает даже быстрее, чем успевает осознать это.
Второго сносит заряд из дробовика Геранта, а третий что-то кричит, захлебывается словами и наклоняется над съежившейся на земле девчонкой. Хочет использовать ее как живой щит, но двоедушник быстрее. Герант вообще нечеловечески быстрый при своих-то габаритах, и я отчетливо вижу, как смазывается его силуэт, когда он движется, как его клинок рассекает густой жаркий воздух и врубается в череп врага с противным чавканьем.
Четвертый «балахон» бросается к озеру, будто собирается найти укрытие в его черных водах. Он кричит и размахивает руками, зовет какую-то богиню, а я уже держу его на мушке и готова стрелять. Оглаживаю спусковой крючок, но не успеваю глазом моргнуть, как из воды поднимается маслянисто-черное щупальце, не меньше сотни футов в длину, и одним точным ударом размазывает несчастного по белой гальке, оставляя за собой кровавое пятно и месиво из мускулов и костного крошева.
Совершенно ни о чем не думаю, когда срываюсь с места и лечу вперед, чтобы спасти малышку, застывшую у тела погибшего пленника. Девочка цепляется за руку мертвеца и раскачивается вперед-назад. На грязном лице хорошо видны дорожки от слез.
Щупальце поднимается снова, будто ищет новую жертву, а я ускоряюсь, чувствую, как натягиваются жилы и болью в спине отдается каждый рывок. Краем уха слышу крик Геранта, но мне не до него.
Прыжок. Мои руки обхватывают девчонку и утягивают ее в сторону как раз, когда черная склизкая плеть обрушивается на неподвижное тело, вбивая его в белые камни. В стороны летят брызги крови и какой-то черной жижи, кости трещат оглушительно, будто угодили в жернова.
Закрываю девочку собой, слышу ее жалобные всхлипы и выхватываю клинок, когда от щупальца отделяются отростки поменьше, увенчанные длинными загнутыми когтями.
Я не могу сойти с места. Они разорвут ее на части, если я уклонюсь.
Одна из плетей летит прямо в меня, сверкает острым когтем и накручивается на лезвие у самой рукояти, рассекает руку от запястья до локтя. Шиплю от боли, но оружие не отпускаю — отвожу его в сторону и одним резким движением отсекаю мерзкий отросток.
— На землю! — грохочет за спиной, и я падаю ничком не задумываясь, подминая под себя девчонку.
Красный сцил врезается в щупальце и поджигает его не хуже спички, упавшей на груду бумаги.
Над озером прокатывается странный гул, будто что-то стонет под толщей воды, и щупальце скрывается в густой черноте.
Малышка дрожит, как листок на ветру, ежится и жмется ко мне сгребая гальку крохотными ладошками. Лет десять-двенадцать на вид, совсем еще крошка.
Встаю на одно колено, освобождают ее от собственного веса и мягко касаюсь рук. Девочка замирает и поднимает заплаканное лицо, а я вздрагиваю всем телом, когда в меня впечатывается взгляд невидящих глаз.
11. Ворон
Когда я беру руку Ши в свою, мне на мгновение становится не по себе. Скольжу взглядом по ране, что тянется от сгиба локтя к запястью, — след от когтя неизвестной твари из озера — и жду какой-то реакции, но ничего не происходит.
Ши позволяет усадить себя у ближайшего дерева, отрезать испорченный рукав куртки и даже не обращает внимание на нежное поглаживание, в котором я просто не могу себе отказать. Касаюсь хрупкой шеи и делаю вид, что отбрасываю в сторону несколько упрямых медных завитков. Просто хочу убедиться, что Ши здесь, живая, потому что жутко перенервничал, и кончики пальцев покалывает от соприкосновения с горячей кожей.
Спасенная малышка не отходит от девушки ни на шаг. Цепляется за здоровую руку крохотной ладошкой и смотрит в пустоту, ни слова не говорит. Кажется, что даже не дышит.
Не могу удержать досаду в узде. Чувство хреновое и недостойное, но оно точит изнутри.
Слепая девчонка не поможет нам найти топливо.
Мы зря потратили время. И зря рисковали.
А когда Ши бросилась вперед, закрывая собой малышку, я едва не свихнулся. Только рефлексы помогли не застопориться в самый ответственный момент и выстрелить.
И никак из головы не выходит жуткая картина возможного кровавого исхода. Все-таки рука — не самое страшное, но…
Достаю из набедренной сумки простой медицинский набор и с опаской поглядываю на Ши. Сидит, не шевелится, даже не косится на меня подозрительно, а я готовлюсь к худшему. Регенгель — потрясающая штука, но у него есть паршивое свойство: боль после нанесения невыносимая, будто окунулся в кипящее масло.
— Ши, — опускаюсь на корточки у ее ног и касаюсь руки выше локтя, — обработать надо.
— Что? — она вздрагивает, встряхивается, как недовольная птица, и поднимает взгляд. В серых глазах — вопрос и недоумение, а потом девчонка замечает лекарство и кивает. Безучастно, будто не ее только что порезали.
Промываю рану своим запасом воды. Не хрустальный, потерплю, если что. Неодобрительно качаю головой, рассматривая рваные края.
— Шрам останется.
— Не впервой, — бормочет Ши и прикрывает глаза. Она словно не здесь: убежала мыслями далеко-далеко и только крепко сжимает в ладони руку спасенной девочки, поглаживает большим пальцем смуглую кожу.
Наношу регенгель быстро. Черная масса впивается в кожу пиявкой, обволакивает рану, пробирается внутрь, чтобы заживить ткани, обтягивает предплечье, как перчатка.
Через два-три дня она раскрошится, и можно будет просто смыть остатки теплой водой.
Лицо Ши резко бледнеет, кажется, что она сейчас потеряет сознание, но с обескровленных губ не слетает ни звука. Понять, что ей больно, можно только по капелькам испарины на лбу и над верхней губой. Девушка хочет подняться на ноги, но я не позволяю.