========== I ==========
Вчера Сёма сделал кое-что плохое, и с самого утра его преследовал запах его проступка. Он несколько раз мыл руки с мылом и принюхивался: пальцы источали только аромат мыла. Но спустя некоторое время он снова замечал неприятный кисловатый запах. Ему казалось, что он исходит от рук, ладоней, пальцев, но, возможно, он успел проникнуть глубже, распространиться по всему телу, заползти под рубашку и в брюки, пропитать их насквозь, словно ядовитый пот, от которого остаются желтые круги на рубашке.
Сёма нетерпеливо ёрзал на стуле, улыбаясь всем, кто обращал на него внимание, и ждал, когда закончатся уроки и можно будет вернуться домой. У него совсем не было друзей, но теперь это было даже хорошо: никто не заметит его нервозности, никто не потащит его гулять после школы, никто не будет ни о чем расспрашивать. Впервые в жизни Сёма был этому рад, и глупая растерянная улыбка не сходила с его полных губ. Он знал, что она была всем неприятна. Девчонки не скрывали своего отвращения, встречаясь с ним взглядом, пацаны грубо подшучивали над ним и задирали, иногда отвешивая в шутку пинка, а иногда стягивая с него спортивные штаны прямо перед девчонками и учителем. Натягивая штаны обратно, Сёма продолжал заискивающе улыбаться своим обидчикам. Эта униженная улыбка на некрасивом лице с пустыми водянистыми глазами даже у учителей вызывала непедагогическое желание его ударить, стереть это жалкое и униженное выражение с лица. Качая головами, они громко отчитывали хулиганов, но те только нагло улыбались, угадывая их настоящей отношение к нескладному Сёме.
Но жизнь его не была невыносимой. Сёма был убогим придурком, над которым иногда потешались, но чаще его просто не замечали, поскольку он не был никому интересен настолько, чтобы взяться за него всерьез. Из уроков биологии Сёма знал, что в дикой природе выживают не сильные, а наиболее приспособленные, поэтому терпел и улыбался. И ещё ни разу ему не пришло в голову ударить кого-то в ответ. Стать сильным.
До вчерашнего дня.
Поэтому сегодня Сёма был особенно рассеян. Ему хотелось слиться с зеленой партой, стать настоящим невидимкой, каким он, в общем-то, и был большую часть времени, чтобы подумать, осознать свое новое положение, но как назло, сегодня на него обращали внимание больше обычного. Заметив, что Сёма моет руки с мылом, которое принес с собой из дома, одноклассники, немало развеселившись, после шумного обсуждения в классе решили, что он педик и что они просто обязаны помочь ему найти себе пару. Перед самым уроком, когда уже прозвенел звонок, на Сёму наскочил заводила и весельчак Комов, заставил подставить лицо и нарисовал что-то на его щеке маркером. Весь класс покатывался со смеху, когда Сёма глупо улыбаясь спрашивал: «Что? Что там?»
— Да ты художник! — всегда надменная отличница с первой парты усмехнулась. — И идиот. Это несмешно. В чем прикол издеваться над убогими?
— Да ну? — оскалился белыми ровными зубами Комов. — Всем смешно, а тебе несмешно. Может, это у тебя с чувством юмора проблемы? К тому же никто над ним и не издевается, да, Сёмушка? — так Сёму назвали с тех пор, как мама, забирая его во втором классе из школы, громко позвала его из коридора. С тех пор прошло уже десять лет. — Ведь так? Чего молчишь? — он больно пихнул Сёму в бок, и тот согласно закивал. — Вооот. Мы даже, наоборот, пытаемся сделать из него человека. Ну… человечка. Мы же не какие-нибудь гомофобы, да?
Снова открутив колпачок от маркера, он с наигранным отвращением отодвинул длинную засаленную челку со лба Сёмы и придавил его же рукой.
— Придержи. Пе-е-е-дик, — продекламировал он, выводя на лбу Сёмы печатные буквы. — И заметьте, всё в рамках цензуры! Счастлива, Попова? — он бросил взгляд на первую парту, но девушка на него не смотрела. — Всё, Сёмушка, свободен. Теперь тебе не избежать большой и пылкой первой любви.
Комов заржал на весь класс и, наконец, отпустил жалко улыбающегося Сёму.
— И не смей смывать. А то что ж, я зря старался?
— Комов! Иди на место. Что там за цирк опять? — математичка уже несколько секунд наблюдала за происходящим. Задержав взгляд на Сёме, который всё ещё придерживал свою чёлку, словно затем, чтобы все могли прочесть глупую надпись на его лбу, она тяжело вздохнула. Будто мало было непристойной картинки на его щеке. — А ты иди с глаз долой… умываться.
— Ну, Оксана Михайловна… я так старался, — паясничал Комов, бросая угрожающие взгляды на Сёму, который, взяв портфель, понуро пошел вон из класса.
— А сумку зачем? Ты не собираешься возвращаться? — спросила математичка, заметив портфель.
— Там у меня мыло.
— Предусмотрительно, — заметила учительница, усаживаясь за свой стол, и стены класса сотряслись от дружного хохота. Ничто не доставляет такого удовольствия ученикам, как цинизм учителя. — Ладно, прекращайте. Кто отсутствует?
В туалете Сёма первым делом снова тщательно вымыл руки. Затем долго тёр лицо, лоб, вымыл шею, и, секунду подумав, засунул под струю воды голову целиком. Холодная вода стекала по волосам и приятно холодила кожу. Сёма подумал, что теперь можно не возвращаться в класс, а пойти сразу домой. Он не боялся новых шуток по поводу неоттиравшегося рисунка на лице — сегодня он был отстранен от всего происходящего — ему просто нужно было снять с себя всю одежду, залезть в душ и отмыться от преследующего его запаха.
Этот запах был неприятен, но в некотором смысле он был знаком того, что росло у него в груди. Знаком большой и пылкой любви, о которой шутил Комов, не имевший ни малейшего понятия о том, что угадал Сёмину сокровенную тайну. На секунду Сёма задержался у зеркала и, не обращая внимания на въевшиеся в кожу следы маркера, отметил, что по крайней мере у него нет прыщей. Он был сутул, волосы свисали на лицо сосульками, широкие плечи терялись в большом растянутом свитере, но это было ничего. Мама всегда говорила, что важно, чем он является внутри, и по-настоящему хорошие люди, с которыми только и стоит иметь дело, всегда сумеют разглядеть за невзрачной оболочкой алмаз. Сёма в это не верил, но, как ни странно, это оказалось правдой, ведь она, девочка, переехавшая в первый подъезд около года назад, сумела это в нем разглядеть. Она разговаривала с ним как с равным, не подшучивала и не кривила презрительно губы. И ведь она первая обратилась к нему тогда, в первый раз, и с тех пор иногда с ним разговаривала. Даже вчера, когда Сёма осмелился зайти за ней, чтобы поболтать в подъезде, она смутилась, но вышла. Совсем ненадолго, потому что у неё были ещё какие-то дела. Потом Сёма весь вечер просидел на скамейке под её окнами, потому что она сказала, что, возможно, выйдет вечером гулять с собакой. Она так и не вышла, с собакой гуляла её сестра, но он всё равно был ей благодарен за вчерашний вечер. Ведь в том, что произошло, была и её заслуга.
При воспоминании о Марине, так её звали, и о том, что произошло позже, в Сёме снова стало расти то стыдное и сладкое чувство, которое уже не раз за сегодня заставляло его скрываться в кабинке туалета, чтобы снять напряжение. «Хорошо, ещё разок и домой», — разрешил он себе, опускаясь на унитаз и приспуская брюки.
Спустя несколько минут Сёма вышел из кабинки и снова тщательно вымыл руки. Отражение в зеркале удовлетворенно улыбалось.
========== II ==========
Ради неё он захотел стать сильным. Ради неё он решил измениться. Каждый раз при встрече Сёма спрашивал Марину, что ей в нем не нравится, и старался это в себе изменить. Это оказалось не так-то просто. Он легко отказался от игр с младшеклассниками и стал всюду таскаться за сверстниками, которые сначала его гнали, а потом, как и одноклассники, привыкли и шпыняли уже скорее по привычке, чем из злобы и раздражительности. Сёме они не нравились, но ради Марины он готов был терпеть. Он стал чаще мыть волосы и надевал теперь только самую чистую одежду. Старался меньше сутулиться и улыбаться «не так глупо». Она хвалила его, но чем больше он старался, тем больше отдалялась от него. Хуже всего было то, что Марина его стыдилась. Сёма замечал это по её бегающему взгляду, по тому, как она вздрагивала и отодвигалась, стоило кому-то хлопнуть дверью подъезда. Так и вчера, услышав знакомые голоса наверху, она, словно встревоженный выстрелом олень, быстро оглянулась на лестницу, на мгновение её лицо приняло насмешливое выражение, будто пробуя маску на случай, если её застанут с недоумком, но сразу же раскаялась и уже с сожалением посмотрела на Сёму.
— Прости, Сём, я не могу. Ты — хороший, добрый, но я не могу.
— Что не можешь?
Она только тоскливо посмотрела на него и, помотав головой, пошла по ступеням вниз к своей квартире.
— Ты ещё выйдешь?
— Нет, не знаю. У меня много дел. Уроки…
— А с собакой гулять выйдешь?
— Наверное, я не знаю. Но ты не жди меня лучше, — она остановилась, держась обеими руками за перила, — и не заходи за мной больше, хорошо? Вообще лучше не разговаривай со мной…
— Но почему?
— Потому что мы слишком слабые. Слишком зависим от чужого мнения. По крайней мере я.
Быстро проговорив это, она, не оборачиваясь на Сёму, зашла в квартиру и заперла за собой дверь.
Ватага подростков шумно промчалась мимо, отпустив пару шуток о ромео-квазимоде (зря она боялась, о его чувствах к ней давно уже все знали), снова оставляя Сёму одного.
Он некоторое время оставался в опустевшем подъезде один, думая над её словами, а потом побрел прочь. Не может же быть так, что она не хочет его больше видеть? Нет, иначе она бы так и сказала, но она сказала по-другому. Марина сказала, что Сёма хороший и добрый, но слишком слабый. Она говорила «мы», но она — женщина, они и должны быть слабыми, значит, она хотела, чтобы сильным стал он, Сёма.
Сидя на лавочке под её окнами на первом этаже, Сёма кусал ногти, мучаясь от желания её увидеть и от страха, что она больше никогда не заговорит с ним. Он смотрел в её окна и думал о том, где же найти такую силу, которой хватило бы на них обоих.
В тот вечер она больше не вышла. Сёма видел её тень — колыхание шторы у окна — будто она хотела от него спрятаться, и уже этого ему было достаточно. Сёма угадывал в этом её подглядывании из-за шторы на улицу кокетство: она пряталась там, зная, что он узнает её тень из тысячи, найдет её, как пёс, по запаху, где бы она ни пряталась.
Когда стемнело, и из подъезда вышла её сестра с собакой на поводке, он встал и медленно побрел вдоль дома. Неожиданно для себя он прошел мимо своего подъезда, завернул за угол и ещё долго шёл по притихшим темным улицам, петляя между домов, пока не остановился у одинокого киоска недалеко от автобусной остановки. Железная дверь с левой стороны киоска была растворена, а рядом, подпирая её спиной, курила вульгарно накрашенная полная брюнетка лет тридцати пяти и о чем-то горестно вздыхала. Сёма остановился в темноте, куда не попадал свет киоска и фонарей, и, ничем себя не выдавая, наблюдал за ней. Докурив сигарету, женщина выбросила окурок, но продолжала стоять, глядя перед собой печальным коровьим взглядом. Устав стоять на одном месте, Сёма сделал шаг впёред, и женщина подняла голову, щуря глаза и пытаясь разглядеть, что там в темноте. Она стояла в круге желтого света, и по тревоге на её лице Сёма понял, что она его не видит. Осознание превосходства над ней, над этой глупой коровой, приятно щекотало его изнутри, и он сделал ещё шаг. Ему казалось, что это был шаг к тому, что требовала от него Марина — к тому, чтобы стать сильным.
— Кто там? — испуганно спросила женщина, отступая назад. Сёма понял, что сейчас она зайдет в киоск, запрёт дверь, и тогда ощущение силы пройдет. Он снова станет слабаком, перед которым закрывают двери.
— Никто, — ответил Сёма и поспешно добавил: — Я хочу купить сигарет.
Плечи женщины опустились, расслабляясь.
— Так чего тогда крадёшься? Фу, испугал меня до чертиков.
Сёма вышел на свет и заискивающе улыбнулся, не зная куда деть свои ставшие лишними руки.
— Простите.
Его улыбка и извинения подействовали на продавщицу привычным образом: на лице мелькнуло разочарование, тут же сменившееся скукой и пренебрежением. Её полные бедра заколыхались из стороны в сторону, когда она повернулась, чтобы зайти в свой ларёк.
— Иди домой, молокосос, рано тебе ещё курить.
— Не рано, — тихо ответил Сёма, опуская голову. Его вдруг затопило чувство неприязни к этой женщине, которая ещё недавно дрожала перед ним, а теперь отвечала с таким высокомерием. Из-за неё он снова перестал быть сильным и стал ничтожеством.
— Что? — переспросила женщина, оборачиваясь, — вали-ка подобру-поздорову, приятель. Сейчас хозяин киоска придет, будешь здесь тереться — наваляет тебе по первое число.
— Я — никто?
— Что? — снова переспросила эта глупая корова.
— Я — никто? Невидимка? Меня нет, да?
— Ты что, обкурился?
— Не-ет, — протянул Сёма. Он поднял голову, продолжая улыбаться. — Ты, тупая корова, ещё не продала мне сигареты, помнишь?
— Вали, я тебе говорю! — в голосе продавщицы появились визгливые нотки, и Сёма снова ощутил, что перевес на его стороне. Как просто. Чтобы тебя заметили, чтобы с тобой начали считаться, нужно только как следует разозлиться.
Женщина, стараясь не терять достоинства, зашла в киоск и хотела закрыть за собой дверь, но Сёма, сам удивляясь своей силе, схватил её край и дернул на себя, так что продавщица по инерции двинулась следом и вывалилась наружу.
— Так значит, я, по-твоему, никто? — снова спросил Сёма, и теперь она испугалась по-настоящему.
— Нет, я этого не говорила, — забормотала она, — ты хотел сигарет? Какие тебе?
Теперь она улыбалась той улыбкой, которая всех раздражала в Сёме. И он понял, что эта улыбка действительно безобразна.
— Я выберу сам.
Оттолкнув женщину, Сёма зашел в киоск и не глядя набил карманы сигаретами, жвачкой, шоколадками и всем, что попадалось под руку. В глубине души он сознавал, что совершает преступление, но в эту секунду он был так счастлив, что не хотел об этом думать. Завтра он расскажет всё Марине, она сначала не поверит, но потом он вывернет перед ней карманы, и она поймет, что он больше не тот слабак, которого она стыдилась. Марина его похвалит. Возможно, она даже возьмет его за руку…
— Выворачивай карманы и вали отсюда, молокосос! Слышишь? Я вызову милицию!
Обернувшись, Сёма с удивлением обнаружил, что продавщица сжимает в одной руке древний телефонный аппарат с дисковым набором, в другой — ножницы, направленные лезвиями к нему.
— Вам будет неудобно, — заметил он, улыбаясь.
— Ничего, я справлюсь! Убирайся! — визжала женщина, и хотя Сёма ещё минуту назад хотел поступить именно так, как она того требовала, он остался стоять на месте. Вопреки ожиданиям Сёма не чувствовал страха. Он сомневался, что она сможет его заколоть, а чтобы позвонить, ей пришлось бы опустить ножницы, и патовая ситуация, в которую она себя загнала, его забавляла. Странное умиротворение разливалось по его телу, похожее на то, что он ощутил стоя в темноте перед киоском, но намного сильнее, ярче. Теперь она знала, что это он, нескладное ничтожество Сёмушка, и никто другой, теперь она видела и боялась именно его. Осознание силы и превосходства переполняло его, но всё же он не был до конца удовлетворён. Он чувствовал кое-что ещё: похоть, почти такую же, что охватывала его при виде голых коленок Марины, коротких соблазнительных юбок одноклассниц, но в то же время другую: сильнее, агрессивнее. В этой похоти было что-то древнее и могучее, то, что казалось смутным воспоминанием детства, но не его детства, а детства всего живого — всего животного.
Сёма двинулся к продавщице.
— Убирайся! — завопила она, видимо, прочитав что-то в его взгляде, но когда он схватил её запястье, замолкла. Гримаса боли исказила её лицо, и она разжала пальцы, роняя ножницы.
— Пожалуйста, уходи… Сейчас придёт…
— Больше никто не придёт. Я уже здесь.
Она снова открыла рот, чтобы закричать, и тогда он ударил её в лицо.
========== III ==========
Когда Марина пришла из школы, дома никого не было. Разувшись и повесив куртку на вешалку, она прошла через зал в свою комнату, закрыла за собой дверь и, бросив сумку на пол, легла на сложенный диван лицом к спинке. Поджав под себя колени и закрыв голову руками, она представила, что её нет. Это была такая игра, но иногда ей хотелось, чтобы это было правдой. «Меня здесь нет», — писала она на партах и подписывалась: «Никто».