— Это нормально, что парень высказался, — замечает Оньянкопон. — Станет легче. Пока вы не вернулись домой, нужно снять всё напряжение.
Армин утыкается виском в кулак и прикрывает ненадолго глаза:
— А ведь Конни во многом прав. И пусть эта правда причиняет боль, лучше уж так… Мы ведь действительно эгоисты, и сами того не замечаем. Но хоть кто-нибудь… скажите мне… кто-нибудь подумал сейчас о Микасе? Как ей должно быть тяжело там, совсем одной! Я даже представить этого не могу.
— В письмах она говорит, что всё в порядке, но я чувствую, что она прячет от нас свои страдания. А я… как подумаю о том, какую ответственность Эрен взял на себя, чтобы нас спасти… в мыслях такая каша… Армин! Я правда хочу всё исправить! Все смерти, все лишения, которые мы пережили — неужели всё будет напрасно? — Жан качает головой. — Я думаю об этом. Каждый день. И вы все, наверняка, тоже. Я не хочу быть эгоистом. Но и жертву Эрена обесценивать не хочу. Поэтому надо идти до конца.
Пик хмурится и начинает бездумно водить пальцем по узору бежевой скатерти. По правую руку от неё Оньянкопон кивает в ответ на слова Жана. Энни, подпирая рукой подбородок, отворачивается в сторону; так ей видно облака на горизонте. Фалько, сидящий рядом с Армином, некоторое время смотрит лишь на Габи, затем вздыхает и произносит:
— Я не ненавижу господина Йегера. Мне кажется, для ненависти уже достаточно времени прошло… Насколько надо быть смелым, чтобы ради своих близких превратиться в монстра?
У Райнера лицо становится мрачнее тучи. Он отставляет свою кружку в сторону, прячет лицо в ладонях и бормочет что-то, чего не может расслышать даже Пик. Остальные молчат, прислушиваясь к шелесту листьев.
Комментарий к 6. Каждый из нас. Часть 1
**7.** Одетый с иголочки, как будто знал, что они приедут: https://www.instagram.com/p/COmoaVCBhS9/
**8.** Парочка фактов о Леви, подтверждённых Исаямой, о которых вы могли не знать:
«Были моменты, когда Леви пытался подбодрить своих товарищей, но его речь всё равно звучала грубовато и невнятно; только Ханджи могла пояснить солдатам значение его слов».
«Хотя в большинстве сиуаций Леви проявляет себя стойко и холодно, когда речь заходит о романтике/любви, он ведёт себя довольно неловко и неуклюже».
«Узнав об истинной причине одержимости Эрвина тайной титанов, Леви действительно ощутил себя преданным».
========== 7. Каждый из нас. Часть 2 ==========
Всё как-то слишком сложно. Будто из нахлынувших эмоций скрутился вихрь, и теперь пытается унести их всех прочь с тёплых насиженных мест. А ведь они уже не раз поднимали эту тему: кто кому враг, и были ли действия Эрена правильными… Леви устало вздыхает, глядя Конни в спину. Возможно, он уже отвык их воспитывать. Возможно, он вот так стареет.
Ветер чуть усиливается, становится прохладнее. После такой жары ночью точно придёт гроза. Леви наблюдает, как Конни украдкой утирает глаза, но так и не поворачивается к ним спиной. Верена, всё ещё стоящая позади инвалидного кресла, негромко кашляет в кулак, и Леви, наконец, будто отряхивает себя от лишних мыслей. Утешать он никогда особо не умел, подбадривать тоже. У Эрвина вот неплохо получалось, да так, что ты даже на смерть готов идти с улыбкой на губах. Было бы, ради чего…
— После своей первой вылазки за Стены, я тогда только вступил в разведкорпус, кое-что произошло, и я потерял нечто очень ценное. Это изменило мою жизнь. — Леви не отводит от Конни глаз. — Все вокруг, как заведённые, пытались меня утешить. Как же это бесило. Как назойливые мухи, крутились рядом, соболезнуя и уговаривая жить дальше. Я их не слушал и слал, куда подальше.
Конни выпрямляет плечи и чуть оборачивается, так что Леви замечает: у парня покрасневшие глаза.
— Тогда один мой друг, видимо, уставший наблюдать, как я медленно начинаю выходить из-под контроля, сказал кое-что: любой, кто станет убеждать тебя, что эта боль уйдёт, просто понятия не имеет, каково это. Ты всё равно ничего не забудешь. Куда ни посмотришь — тебе будет больно. С каждым новым вздохом — будет больно. Сделаешь очередной шаг — будет больно. Ты от этого не убежишь, кто бы что ни говорил…
Верена позади него отводит глаза в сторону. Его слова и её заставляют вспомнить о том, что причиняет боль. Если бы только ей удалось уговорить тогда Флока остаться… Сколько всяческих «если бы» существует и не даёт покоя! Но Леви прав, от этого уже не избавиться. Когда отставной капитан говорит снова, она лишь крепче сжимает рукояти поручней и неотрывно смотрит Леви в затылок.
— Делай, как считаешь нужным, Конни. Злись, испытывай ненависть. Это нормально. Не притворяйся, ты не обязан. Но вопрос в том… А ты сам-то способен так жить?
Наверное, это помогает в какой-то степени, потому что вскоре Конни бормочет извинения, от смущения приглаживает рукой заметно отросшие волосы и возвращается к столу. Верена везёт Леви следом и по-кошачьи улыбается. Он спиной чувствует её настроение.
— Ты опять? — произносит отставной капитан мрачно.
— Я молчала…
— Я знаю, что ты делаешь.
— Почему вы так себя ведёте? И вообще, ваше кресло в моих руках! Я ж могу вас скинуть!
Ненадолго мужчина поднимает голову и глядит на неё, улыбающуюся, с откровенным вызовом:
— Попробуй.
— Э-э-эх, вы такой… такой… — она долго пытается подобрать нужное слово, но вместо этого лишь хихикает. — Вы наверняка были отличным командиром. Ребятам с вами очень повезло.
Леви ничего не отвечает. Он вовсе не смущён, нет. За его заслуги благодарности сыпались и прежде, но во время войны всё это воспринималось по-иному. В те годы любая бытовая ситуация воспринималась иначе, за пару прошедших лет он успел это осознать. И он никогда не жил в одном доме с женщиной и, пожалуй, никогда прежде себя так не ощущал.
За столом мрачная атмосфера немного рассеивается, спасибо Оньянкопону и его умению рассказать пару тройку жизненных историй. А там, где есть место историям, найдётся местечко и для крепкого вина. Когда Леви вдруг первым осушает залпом свой стакан, в воцарившейся за столом тишине мигом раздаются ободряющие возгласы.
— А я был убеждён, капитан, что вы, как бы это сказать, — произносит Армин не без удивления, — равнодушны…
— То, что я не засиживался с вами, молокососами, допоздна, лакая остатки запасов командирского вина, ещё ничего не значит.
— О, так вы всё знали!
За этим следует и смех, и смущение, и попытки вспомнить парочку забавных случаев из жизни разведкорпуса. Все хохочут, когда Конни рассказывает, как Армина однажды выдали за Хисторию. Сам парень смущается до багрового цвета лица и предлагает всем, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля, выпить ещё.
Время от времени звучат тосты за успех их будущей миссии, за надежду на мирное сосуществование эльдийцев с другими народами. Больше всех, как это ни странно, болтают Жан и Пик, которых уже ближе к ночи мало, что смущает.
— Слушай, ты вообще знаешь, кто такой наш капитан Леви? Так я скажу тебе, кто он! Он… засранец! — голос у Жана всё ещё уверенный и твёрдый, а вот движения заметно вялые; он обнимает правой рукой свою не столь пьяную соседку, пытающуюся то и дело отстраниться. — О-ох, он тот ещё засранец! Как часто мне хотелось вмазать по его наглому капитанскому лицу… Это он заставил меня и Армина тогда притвориться Хисторией и Эреном… Ты хоть представляешь, как это было унизительно?!
Верена кивает и краснеет, как рак, потому что молодому человеку абсолютно наплевать, что этот самый «засранец» сидит за его спиной и сверлит его убийственным взглядом.
— Ну и методы у него, ну и методы, — бормочет Жан дальше возле её лица. — Но на самом деле… на самом деле… он такой заботливый, очень заботливый. Его отряд… это его семья… А ещё чертовски верный! Самый сильный солдат человечества… ты об этом знала? Я так его уважаю…
— Кирштейн! — раздаётся суровый голос Леви, да так, что остальные мигом замолкают. — Спятил что ли? Ты чего себе позволяешь?
— Эй, Жан, ты вообще как? — Конни подскакивает к другу и буквально отцепляет его от художницы. — Давай я отведу тебя в дом, полежишь чуток…
— Да-да, идея отличная… пойду блевану заодно.
Остальные хохочут, пока Леви пытается мысленно прикинуть, где в доме после этой знатной гулянки разместить гостей на ночь. Не проходит и часа, а Пик уже начинает дремать, уронив голову на руки. Габи и Фалько шепчутся о чём-то своём, когда неожиданно, сидящий до этого смирно Райнер вдруг вскакивает на ноги и пытается вызвать Леви на бой. Вернее, на бой на руках. Те, кто ещё способен здраво мыслить, пытаются его отговорить, но упёртый Райнер настаивает на своём.
— Я как-то раз слышал, что вы были лучшим в этом деле. Слухи ещё из Подземного города пошли. Так что, готовы? Или уже не осталось былых силёнок?
— Т-ты чего удумал?! — Армин тянется через весь стол, пытаясь ухватить Райнера за руку. — Сядь уже! Ты пьян!
— Ну давай, — Леви пожимает плечами. — Но потом не жалуйся.
Им хватает и двух подходов, чтобы понять, кто здесь лучший. После второго проигрыша Райнер похож на шокированного мальчишку, которого по его же глупости ограбили в переулке. Когда он начинает возмущаться и говорить о реванше, игнорируя всеобщие просьбы успокоиться, неожиданно кто-то толкает его в спину, скручивая руки позади, и Райнер падает на стол, едва не задевая лицом чью-то тарелку.
— Господин Браун, возьмите себя в руки. Вы пьяны. — Верена держит его на удивление крепко, надавливая локтём на его поясницу. — Сейчас я отпущу вас, и вы сядете на место, хорошо?
— Л-ладно…
Под общее удивление художница отстраняется, и Райнер, извиняясь, плюхается на свой стул, почти разбудив Пик.
— Надо же! И откуда столько сил в тщедушном тельце? — произносит Леви; он смотрит на Верену, пока она усаживается на место Жана. — Неплохой приём.
— Просто я достаточно прожила одна, чтобы уметь за себя постоять, — отвечает она.
— Нормальный боец, — бормочет себе под нос Энни, но так, чтобы никто не услышал, затем опрокидывает очередную порцию алкоголя.
Немного времени спустя, кое-как уложив большую часть ребят на первом этаже дома, Леви и Оньянкопон наблюдают с веранды, как дети и Верена прибирают со стола. Издалека уже явственно слышатся раскаты грома, и на горизонте то и дело сверкают молнии. В воздухе заметно пахнет приближающейся грозой, но Габи и остальные не торопятся в дом. Им не хочется спать, хочется ещё немного понаблюдать ночь в тишине и покое.
— А она славная. Не без странностей, конечно, но милая, — замечает Оньянкопон вдруг, когда иные темы для разговора просто иссякают. — Знаешь, почему она не дала Брауну задираться? Чтобы он оставил тебя в покое.
Он опирается на поручни веранды и, улыбаясь, смотрит, как Верена с детьми носится вокруг стола, смеясь над какой-то глупостью. Леви сидит рядом с ним в своём кресле.
— К чему это было сказано?
— Да так… Боже, Леви! У тебя что, дыра вместо сердца? Нравишься ты этой дамочке.
Отставной капитан даже не смотрит на собеседника, но в ярком свете лампы над их головами Оньянкопон явственно замечает на изувеченном шрамами лице смущение.
— Вы с ней славно смотритесь вместе, — говорит он как бы совсем буднично.
— Хм, ну да. Превосходно. Я обожаю выступать в роли дополнения к людям, — отвечает Леви саркастично, притом потрясывая правой рукой без двух пальцев. — Раньше я был просто коротышкой, а теперь ещё и с полным набором всяческих увечий. Не смеши меня. Я ей вовсе не нравлюсь.
Оньянкопон едва сдерживается, чтобы не высказать вслух всё, о чём он думает. Леви, может быть, и сильнейший солдат человечества, но он до сих пор остаётся самым вредным парнем, какого только можно поискать. У него действительно мало опыта в общении, не говоря уже о женщинах. Но что-то подсказывает Оньянкопону, что в любом другом случае Аккерман был бы куда смелее. Леви не из тех людей, кто стесняется своих шрамов или смущается хромоты. Видимо, всё дело в ней, в женщине. Наверное, она-таки его чем-то задела. Оньянкопон улыбается, глядя на Габи. Девчушка оказалась права. Этим двоим просто нужен был хороший повод.
— Ну не всё же так безнадёжно! — говорит мужчина. — Ты ещё можешь очаровать её парочкой своих коронных финтов!
Леви смотрит на него с откровенным подозрением:
— Чего, прости?
— Ну все эти ваши военные приёмы, главные фишки разведкорпуса, а? Как тебе? Девушки любят гибких парней! Как поставим тебя на ноги, совершишь пару полётов на своём стареньком УПМ, и дело в шляпе.
— Почему говоришь ты, а стыдно становится только мне?
Леви, кажется, искренне не понимает, почему Оньянкопон начинает смеяться. Конечно, он шутит. Он не сваха, да и Аккерман свою голову на плечах имеет. Только вот он не знает, что перед тем, как снова сюда приехать, художница то и дело болтала о нём, так что Габи, которой лишь повод дай, обо всём догадалась. Порой, взрослые не столь дальновидны и проницательны, как дети. Но Габи уже знает, что Фалько в неё влюблён, и сама, кажется, ничуть не смущается.
— Вот уж странно! Чего ты тогда полвечера взгляд от неё не отводил?
— Тебе померещилось, — Леви не сдерживает ухмылку. — Просто мой правый глаз сильно косит.
— Нет, приятель. Тут ты меня не обманешь.
— А что мне оставалось? За этой дурёхой только и делай, что присматривай. Это моя дурацкая привычка ещё со времён разведкорпуса. — Леви смотрит куда-то вперёд, затем на свою изувеченную правую руку, и его голос становится совсем тихим. — За каждым из них приходилось присматривать, пока кто-то не умирал в пасти титана… И эта девица. Сказала как-то, что хотела пойти с Флоком на службу. Вот чокнутая!.. Она неуклюжая. Того гляди, споткнётся или расшибёт себе лоб. Я не хотел, чтобы она испортила всем вечер. Хватит и одного инвалида в этом доме.
Оньянкопон очень внимательно глядит на Леви, долго что-то обдумывает, затем кивает собственным мыслям и улыбается.
— Да, приятель. Как скажешь.
Примерно полчаса спустя Верена стоит в полутёмном коридоре и долго всматривается в портрет Эрвина Смита и Ханджи Зоэ. Она немало усилий приложила, чтобы воссоздать их лица на холсте. Тогда она несколько месяцев провела на Парадизе, общаясь с дальней роднёй Флока и военными. Даже кое с кем из йегеристов, хотя её предупреждали о возможной опасности, ведь эти ребята шутить не любят и всерьёз настроены переманить в свои ряды любого новичка. Но игры в политику оказались ей неинтересны.
Когда портрет был закончен, первой, кто его увидел и оценил, была Микаса. Лишь взглянув на картину, она разрыдалась, попросила простить её и два дня не выходила из дому, не соглашаясь на разговор. Слишком мало времени прошло тогда со дня, когда жизнь Эрена Йегера оборвалась. И Верена всё понимала. Наверное, реакция Микасы оказалась той самой гарантией, что её работа выполнена хорошо.
— Ну и чего ты там забыла, в темноте?
Верена оборачивается на голос хозяина дома. Леви стоит возле лестницы, ведущей на второй этаж, опирается на трость, в другой руке держа свечу. В комнатах уже совсем тихо стало, видимо, остальные заснули. Только кто-то очень тихо похрапывает, наверное, Райнер или Жан.
— Поможешь? — спрашивает Леви, и Верена кивает.
Она помогает ему подняться наверх, хотя раньше он никогда о подобном не просил, и ей кажется, что всё дело в выпивке. Мужчина опирается на неё, и Верена изо всех сил старается не споткнуться случайно, иначе они вместе полетят с лестницы вниз. В его спальне окно зашторено и постель всегда аккуратно заправлена. Обычно он на ней не спит. Но сегодня Леви усаживается на самый край кровати, откладывает трость в сторону и долго-долго молчит. Верена чувствует внезапную неловкость, и она не уверена, стоит ли ей попрощаться или уйти без лишних слов. Она даже не уверена, хочет ли уйти.
— Что ты теперь будешь делать? — звучит, наконец, его внезапный вопрос.
Она думает недолго:
— Видимо, поищу себе на ночь коврик помягче и лягу спать… — когда их с Леви взгляды встречаются, Верена понимает, какую глупость сморозила. — Ох, вы о другом! Ну, кто-то говорил мне, что на Парадизе открывается всё больше учебных заведений с тех пор, как приюты получили поддержку Её Величества… Это был бы неплохой вариант для меня.