Я тотчас же напомнила себе, что у нас не свидание. Несмотря на хорошее вино и фрукты, несмотря на то, что в этой части кафе-пещеры мы совершенно одни, несмотря на то, что Генрих сидит так близко, и у него какой-то новый одеколон, с приятным травянистым запахом — нет, это не свидание.
И те женщины, которые ему нравились и отвечали взаимностью, тоже большой кусок не моего дела. Незачем и думать об этом.
— Твой дядя сразу понял, что дело нечисто, — продолжала я. — Он был уверен, что Виктор и Милена Готти повешены в халифатах, а тут мы свалились ему на голову! Кравен сказал, что Гвен Бринн курирует наркоторговлю по всему Фаринту, и мы его, мягко говоря, заставили насторожиться. Какой-то белый лед.
— О, — понимающе протянул Генрих. — Серьезная вещь. В Аланберге стоит баснословно дорого.
— Пробовал? — поинтересовалась я. Генрих посмотрел так, словно я сказала невероятно глупую и обидную вещь.
— Ни в коем случае, — ответил он. — Я не такой дурак, чтобы разрушать себя собственноручно.
Я ободряюще улыбнулась.
— Поэтому ты и выстоял.
Генрих сделал глоток вина и спросил:
— Как ты себя чувствуешь? Ты сильно ударилась?
— Ты об этом спрашиваешь уже восьмой раз, — с улыбкой заметила я. — Все в порядке. Ушиблась, конечно, но без последствий. Думаю, моему соотечественнику можно верить.
У нас не свидание. Я сказала себе об этом еще раз. Но Генрих смотрел на меня так, словно это было именно оно. Словно это было что-то намного важнее и глубже, чем свидание.
— У Кравена остался портрет Ланге, — сказала я жестче, чем планировала. — Мы получим его новое лицо и отправимся на поиски. Честно говоря, мне хочется держаться подальше от нашего с тобой доброго дяди.
— Мне тоже, — признался Генрих и вдруг рассмеялся. — Забавно получается! Гвен Бринн ведет свои дела, живет спокойно, и тут вдруг мы. Я понимаю, почему он так напрягся.
— Говорил с ним сегодня? — спросила я. Генрих кивнул, и я неожиданно обнаружила, что он держит меня за руку. Мягко, осторожно, словно боясь причинить боль.
Это прикосновение одновременно успокаивало и заставляло дрожать. С момента нашей встречи прошло совсем немного времени — и мы стали слишком близки друг к другу. Слишком быстро, слишком близко.
Мне стало страшно, и я сама не знала, чего так боюсь.
— Говорил, — ответил Генрих. — Мы вели вроде бы деловую беседу, но он умудрился полностью меня проверить. Задавал важные вопросы вроде бы вскользь, но так, что не ответить было нельзя.
Мне сделалось холодно. Я села поудобнее и попробовала освободить руку так, чтобы это выглядело максимально естественно. Внутренний голос сказал с интонациями одной из моих клиенток, что надо перестать ломаться, когда рядом с тобой мужчина, который, возможно, скоро наденет корону.
Королевой станешь! На трон сядешь! Ничего себе прыжок из провинциальной грязи в иномирные князи, правда?
— А ты? — спросила я. Сейчас мне было страшно и за себя, и за Генриха. Но, судя по тому, что мы сейчас сидели в кафе, а не лежали где-нибудь в подвале с простреленными головами, все прошло хорошо.
— А я не оплошал, — признался Генрих с довольным видом. — И почти дословно пересказал ему то, что однажды говорил настоящий Виктор Готти перед тем, как уехать из Фаринта.
— Что же это было?
— То, что человек, который заменил ему и Милли отца и мать, обязательно будет им гордиться, — произнес Генрих. — И сказал, что я и сейчас не подведу его.
Я понимающе кивнула. Что ж, нам пока везло. Возможно, Бринн успокоился.
— Знаешь, что я думаю? Что Эбернати свел меня с доктором Кравеном как раз для того, чтобы он меня осмотрел и опознал Милену Готти. Возможно, у нее был шрам или родинка. А Кравен понял, что я его соотечественница, подал мне знак и решил не выдавать, — я вдруг поняла, что мой бокал опустел. — Мы оба живы, Генрих. Нам пока верят.
— Вот и замечательно, — улыбнулся Генрих. Над морем что-то мелькнуло, и я подумала, что это драконы снова начинают свой танец. Но нет, просто пролетела птица. Внизу, на площадке, огороженной перилами, собирался оркестр, и музыканты потихоньку готовились к выступлению.
— Тут будут танцы? — спросила я. Генрих кивнул.
— Будут. Любишь танцевать?
— Я не умею, — призналась я. — Не пришлось научиться, а теперь уже поздно.
— Не поздно, — улыбнулся Генрих. — И это совсем нетрудно, я тебя научу. А начать можно…
Когда я поняла, что он меня целует, то, кажется, перестала дышать. Прикосновение чужих губ к моим губам было таким любящим, таким трепетным, что струна, которая натянулась в моей душе, зазвенела и оборвалась. Я откликнулась на поцелуй и вдруг почувствовала, что мы с Генрихом скользим куда-то в сторону, падая и сбивая столик с бокалами и фруктами.
Бутылка вина разбилась, я обмякла на полу, и стало совсем темно.
Глава 5
Сознание возвращалось постепенно.
Сперва я услышала какие-то далекие тени голосов. Потом из белого марева, в котором я плавала, стали проступать серые пятна. Потом я услышала голос доктора Кравена:
— Сейчас придет в себя.
Я выскользнула из обморока и сразу же закрыла глаза. Надо было сориентироваться и для начала понять, где я, и что происходит. Подвела нас с Генрихом та бутылка вина, ох, как подвела…
Меня похлопали по щекам, и доктор Кравен сказал:
— Милена, я вижу, что вы очнулись.
Пришлось открыть глаза. Я увидела, что лежу на грязном полу, поняла, что онемевшие руки связаны за спиной, и заерзала, пытаясь подняться. Доктор Кравен помог мне сесть, привалил спиной к стене, словно куль. Я увидела, что нахожусь в просторном помещении без окон. Свет разгоняла маленькая лампа, в которой кружились золотые светлячки.
Я видела в кино, как герои оказываются в подвале у злодея, но и представить не могла, что сама сюда попаду.
— Что случилось? — шепотом спросила я и сразу же услышала тяжелые удары откуда-то из-за стены и сдавленный стон Генриха.
Генрих!
— У нас мало времени, — едва слышно произнес Кравен и молниеносным движением провел по моим губам, вложив в рот пилюлю, которая сразу же растаяла. — Сейчас вас начнут допрашивать. Рассказывайте только правду, все, как есть. Иначе я ничем не смогу вам помочь.
— Правду? — переспросила я. — Дядюшка Гвен хочет услышать о том, что я попаданка?
Кравен кивнул.
— И это тоже. Нам нужно выгадать время. И обязательно попросите у него воды!
Я больше не успела ни о чем подумать: из-за стены вышел добрый дядюшка Гвен в компании Эбернати. Сейчас милашка Гектор не выглядел убогим и жалким неудачником: это был хищник. Пусть мелкий, но все же.
— Ну как она? — спросил Бринн. Кравен выпрямился, выдернул из кармана белоснежный носовой платок и принялся вытирать руки.
— Пришла в себя, как видите. Я еще раз осмотрел ее, шрама там и в самом деле нет.
Бринн нагнулся ко мне и, уткнув горячую мокрую ладонь в затылок, пригнул мою голову чуть ли не к полу.
— У Милли был шрам на шее, — угрюмо произнес он. — Вы правы, доктор.
— Что вы делаете? — прошептала я, чувствуя, как на глаза наворачиваются вполне искренние слезы. — Что происходит?
Бринн выпрямился и некоторое время рассматривал меня с цепким интересом людоеда. Потом он поинтересовался:
— Хочешь выйти отсюда живой?
— Хочу, — с готовностью кивнула я. Еще бы я не хотела!
— А тогда рассказывай! — чуть ли не весело предложил Бринн. — Кто ты такая, кто он такой, что вам нужно на Фаринте, и кто вас сюда, таких ловких, отправил?
— Хорошо, — согласилась я. — Я все расскажу, только попить дайте.
— Дайте ей воды, — тотчас же поддержал меня Кравен. — Эфаол вызывает быстрое обезвоживание, она может умереть, ничего не рассказав.
Бринн кивнул, и Эбернати присел на корточки и поднес к моим губам флягу. Вода оказалась свежей и ледяной до ломоты в зубах. Я сделала несколько глотков и поклялась себе, что выберусь отсюда живой.
И Генриха вытащу. Нам оно не в первый раз.
— Я тебя внимательно слушаю, — чуть ли не дружелюбно произнес Бринн. Я села поудобнее, насколько это, конечно, было возможно, и ответила:
— Меня зовут Людмила Захарова, а не Милена Готти. Принц Генрих использовал магию, чтобы выдернуть меня из моего мира для того, чтобы я убила его отца, — в горле сделалось горячо и сухо, и на мгновение мне показалось, что я куда-то падаю.
Я качнулась и завалилась набок. Руки стало жечь.
Бринн посмотрел на меня так, словно я бредила.
— Что? — выплюнул он. — Из твоего мира?
— Да, — ответила я. — Я родилась не здесь. Не на этой планете. Генриху нужна была иномирная волшебница, чтобы пробить магическую защиту его отца. Ну вот она я…
Тяжелое лицо Бринна налилось красным. Некоторое время он стоял неподвижно, а потом принялся ходить по подвалу, словно не мог понять, говорю ли я правду, брежу или просто смеюсь ему в лицо. Наконец, он подошел ко мне и с размаху ударил ногой в живот.
Я заорала от боли. На мгновение перед глазами схлопнулся серый занавес обморока, но Бринн выбил меня из него еще одним ударом.
— Ах, ты, сука, врать мне решила? Сказки рассказывать? За дурака держать? — он побагровел от ярости так, что я подумала, что его вот-вот хватит удар. — Кто вас сюда послал? Малетти? Марвинская секретная служба?
— Я не знаю никакого Малетти! — прокричала я, обливаясь слезами. — Я не знаю никаких секретных служб! Меня выдернули из моего мира, и я просто… — жжение в горле сделалось невыносимым, но я все-таки смогла прохрипеть: — Я просто хочу вернуться домой!
Мне казалось, что еще немного, и я задохнусь. В горле словно поселился дракон, готовый выплевывать пламя.
— Господин Гвен! — испуганно прокричали из-за стены. — Смотрите! Что это с ним?
Бринн дернулся было в сторону выхода, но Эбернати придержал его за руку и, раскрыв от удивления рот, показал в мою сторону. Бринн замер, уставившись на меня, и я увидела, как мои ноги делаются прозрачными.
— Что за… — оторопело выдохнул Эбернати. Ощущение падения теперь было не призрачным, а настоящим — я уже летела куда-то во мрак.
Последним, что я увидела, было потрясенное лицо Бринна.
— Господин Бринн! — с ужасом прокричали из-за стены. — Он пропал!
И все померкло.
Я прокатилась по упавшему Генриху, пролетела вперед и очень больно ударилась плечом обо что-то твердое. Боль окончательно прояснила сознание, и я увидела, что мы с Генрихом, оказывается, вылетели из камина и теперь лежим на страшно затоптанном ковре в маленькой гостиной.
Кажется, здесь несколько лет не появлялся человек с тряпкой и чистящим средством. Окна заросли грязью, углы были богато украшены пылью и паутиной, и в высокой вазе красовались сухие стебли давно истлевших забытых цветов. В лунном свете, который заглядывал сквозь стекла, все было призрачным, словно нарисованным.
— Милли, — едва слышно выдохнул Генрих. — Милли, ты жива?
Я беспомощно обмякла на ковре, понимая, что могу сейчас только лежать. Кажется, даже моргать было больно.
— Жива, — просипела я. — Как ты? Тебя били?
Сил не было даже на то, чтобы обернуться в его сторону. Сейчас я самой себе казалась вареной медузой.
— Били, конечно, — рассмеялся Генрих. — Кравен сказал, что я должен молчать. Только так он сможет нас спасти.
— Пилюля? — спросила я. — Он тебе тоже дал пилюлю?
Генрих со вздохом завозился на ковре, и я почувствовала, как он взял меня за руку. Мне сразу же стало легче. Мы были вместе, мы были живы, мы были достаточно далеко от Бринна и его подручных, чтобы не беспокоиться.
— Нет. Никакой пилюли.
Желудок скрутило тошнотой, и я испугалась, что меня сейчас вырвет. Но обошлось, только все тело покрылось потом — зато я почувствовала, что теперь смогу сесть.
Получается, если Генрих не принял пилюлю, то Кравен дал ее мне для того, чтобы я смогла куда-то перебросить нас обоих? Пилюля, которая активирует магию?
В голове зазвенела боль.
Я села на ковре. Генрих поддержал меня; я увидела, что всю правую сторону его лица покрывает свежий синяк. Рубашка была разорвана, на груди и животе тоже были следы ударов.
— Живы, — прошептала я и рассмеялась. Почему-то мне вдруг стало очень-очень легко, словно я в любую минуту могла взлететь. В кончиках пальцев сгустился огонь, и, кажется, волосы стали подниматься дыбом.
Я прикоснулась к щеке Генриха и подумала, что ту боль, которая сейчас наполняет его, надо убрать, а следы, оставленные ею — стереть. Генрих вздрогнул и, взяв меня за запястье, закрыл глаза. Я рассмеялась от того чувства, которое сейчас переполняло меня, и увидела, как пятно синяка расплывается, светлеет и исчезает.
И чем легче становилось Генриху, тем большая легкость и спокойствие наполняли меня.
Потом все вдруг исчезло, словно лопнул воздушный шарик. Какое-то время мы сидели в тишине, глядя друг на друга, и постепенно вокруг меня начинал просыпаться мир. Я почувствовала запах пыли, услышала легкое цоканье дождя по подоконнику, поняла, что за окном почти наступила ночь, и подумала, что страшно проголодалась.
— Интересно, где мы? — негромко спросила я, почему-то не убирая руки от щеки Генриха. Мне нравилось к нему прикасаться. Мне нравилось на него смотреть.
— Не знаю, — так же тихо ответил он. — Пойдем посмотрим?
Поднявшись на ноги, мы вышли из гостиной, стараясь двигаться как можно тише. Дом выглядел заброшенным, но это не значило, что в нем не может быть засады или ловушек.
Но пока было тихо. Снаружи едва слышно цокал дождь, луна уходила за тучи, и дом погружался в непроницаемый мрак. Я подумала, что неплохо было бы раздобыть свечу, и на моей правой руке тотчас же вспыхнул огонек.
От неожиданности я ахнула. Огонек горел и светил, но не обжигал, и это было еще одно чудо. Генрих удивленно улыбнулся, а потом рассмеялся и произнес:
— Ну, теперь-то Ланге точно никуда от нас не денется.
Я в этом даже не сомневалась.
— Не жжется? — озадаченно спросил Генрих. Я отрицательно качнула головой и указала туда, где, кажется, когда-то была столовая.
— Нет, но ты лучше не трогай его. Что там?
Генрих пожал плечами.
— Не знаю. Посмотрим?
Это действительно была столовая, и, в отличие от остального дома, заросшего грязью и пылью, здесь было очень чисто. Хрустящая чистота, я бы сказала. Кран и мойка так и сверкали. Ножи, половники и щипцы едва заметно покачивались на крючках и выглядели, как новые.
— Не нравится мне все это, — произнес Генрих.
— Мне тоже, — сказала я. — Лучше бы уйти отсюда. Но я думаю, нас все же будет искать доктор Кравен.
— Не верю я ему, — проронил Генрих. — Кого, интересно, он принесет на хвосте?
Он прошел к стене, на которой висели ножи, и выбрал для себя такой тесак, которым можно было бы снести голову быку с одного удара. Стоило Генриху взять новое оружие в руки, как все залило светом, и под ногами дрогнул пол.
Огонь на моей руке погас.
Что-то тяжко бахнуло, отдавшись эхом по всему дому. Еще один удар в пол. Еще.
К нам шло что-то огромное. Тяжелое. Я бросилась к окну, пытаясь открыть раму, но ничего не вышло. Щеколда не поддавалась, и мне почему-то показалось, что окно нарисовано на стене.
Удар! Еще один!
Я обернулась и увидела, что в столовую вошла каменная глыба и, увидев нас, замерла на пороге.
Первым порывом было спрятаться за Генриха, зажмуриться и никогда не открывать глаз. Я бы так и сделала, если бы не застыла на месте от страха. Постепенно я различила в каменной громадине грубо вылепленное лицо, руки, почти достававшие до пола, и красный иероглиф, который был намалеван на лбу.
— Голем? — прошептала я. — Генрих, у вас что, есть големы?
Только сейчас я поняла, что Генрих, как говорится, вздохнул с облегчением и даже положил нож на стол.
— Есть, конечно, — ответил он. — А у вас разве нет?
— Нет, — сдержанно сказала я. Ноги все еще были ватными. Генрих заметил, как я испугала, и мягко обнял меня за плечи.