— Домработница, живет во флигеле, — откликнулся Антон и ушел куда-то в тьму собственного дома.
Вернулся быстро, не один — но в компании бутылки с джином, двух стопок и двух тарелок с нарезанной закуской на столике-подносе.
Джин… Довольно странный, но хороший выбор под ситуацию. Вино было бы не в тему, коньяк или абсент — слишком попсово, водка — сильно перебор, я её не любила. Либо у парниши хорошие осведомители, либо его вкусы в алкоголе удивительным образом похожи на мои.
Антон разливает неторопливо, глядя на пламя, пляшущее по поленьям.
— За Алекса?
— За него.
И не чокаясь…
Чистый джин — не очень-то популярен: слишком крепок, его куда чаще льют в коктейли. А я люблю эту травяную терпкость, раскатывающуюся по горлу. До сомелье мне далеко, с каких холмов собирали можжевеловые ягоды — ни за что не скажу, даже привкус вереска я едва разбираю.
И нет в этом мире сейчас ничего, только полумрак, что топит этот дом, боль — что мы разливаем на двоих по стопкам, и прогорающие поленья в камине.
На самом деле я не была права — после нескольких глотков джина становится очевидно, что Антон переживает из-за смерти Алекса. По своему, по-мужски, молча — но переживает. Возможно, сотрудничество с апельсинкой — младшим Козырем — не приносит ему особого удовольствия. Ой, только попадись мне, мелкий хрен, я тебе откручу все, что у тебя боле-менее выступает за пределы тела. За то лишь, что не дал попрощаться.
— Как вы с Козырем вообще познакомились? — спрашивает Антон после третьей стопки. Он уже содрал с шеи пижонский галстучек, расстегнул и закатал рукава на рубашке и вообще сидит на шкуре скрестив ноги. Расслабился. Я в своем платье ему немного завидую. Я-то так не могу.
— Ночь, притон, фонарь, аптека… — я пожала плечами, прихватывая с тарелки ломтик апельсина.
— Я серьезно, — недовольно буркнул Антон, снова наполняя стопки. — Если это секрет или компромат какой…
Да нет, это не был секрет. И тем более это не был компромат. Я вообще не могу представить, что могло бы оказаться компроматом на меня. И я была как раз настолько пьяна, чтобы болтать о личном с первым попавшимся под руку собутыльником.
— У меня была сессия в клубе, — протянула я, припоминая. — Когда я уже уходила — Алекс задел меня машиной. Отвез в больницу. Там было весело, кстати.
— Почему?
— Ну а представь! — я хихикнула. — Привозят в больницу сбитую малолетку. Двадцать три — это малолетка, отвечаю. Она такая снимает плащик, а под ним — кожаный корсет, ботфорты, а из сумки моей, пока я искала паспорт, выпал флоггер.
Одна медсестричка шлепнулась в обморок, а Алекс сидел и смотрел на меня, охреневая.
— А потом?
— А что потом? — голова уже дивно кружилась, и боль почти не плескалась в груди своим кислотным прибоем. — Две недели он навещал в больнице сломавшую руку меня. Потом — возил на учебу. К исходу второго месяца нашего с ним знакомства Алекс предложил мне место любовницы.
Ну точнее он меня тогда оприходовал на заднем сиденье своей машины. А я чуть не вышибла ему пяткой стекло. А еще через неделю мы съехались…
— Ты была ему ванильной любовницей?
— Ванильной, поначалу, да, — я кивнула. — Без порок и даже без воспитания. Только мы же все равно не удержались.
— Ты знала, что у него семья?
— Антон, ты меня поишь или исповедуешь? Какая семья? У него сын мой сверстник. Даже старше, если я правильно помню. Ладно бы там было что разрушать и кому наносить моральные травмы, тогда я бы поугрызалась совестью. Хотя, судя по всему, я его переоцениваю. У юноши явно куча моральных травм образовалась.
— Ну, допустим. А жена?
— Антон, — я вздохнула. — Ты же сам Дом, если, конечно, не врешь. Ты же должен понимать — у садистов есть потребности. И что лучше — садист, который пытается сдерживаться, а потом срывается на нормальной жене, или садист и мазохист, которые помогают друг дружке получать необходимые эмоции. Алекс был садистом. Его жена мазохисткой не была. Она просто не могла обеспечить его потребности, и это же хорошо, что он не бил её, а искал удовлетворения там, где мог его получить и не навредить кому-то.
Это была очень длинная речь, но во мне, чем больше я целовалась с джином — тем больше просыпалось красноречие и желание поучить одного конкретного раздолбая жизни.
Антон промолчал, а потом залпом опустошил еще одну стопку. А бутылка-то почти обмелела…Хорошо мы её уговорили.
Я глянула на профиль Антона и обомлела.
То ли это джин мне здорово влиял на зрение, то ли так странно играли отсветы огня на лице Антона, но…
Он был похож на Алекса. В профиль это было особенно заметно. Еще бы волосы были потемнее (этот хаер цвета пшеницы жутко меня раздражал) и рост чуть пониже… Божечки…
Хорош… Может, мне больше не наливать? Но… Бутылка еще не пустая. И сыр еще тоже остался, и даже пара долек апельсина.
В какой-то момент я заметила, что не только я украдкой поглядываю на лицо Антона, гадая — это мне так в алкогольном кумаре кажется, или, может, он Алексов внебрачный сын. Сам Антон пялился на мои ноги. Причем почти не отрываясь.
Я бы пошутила, что мои глаза гораздо выше, но решила, что просто не выговорю эту шутку до конца. Язык завязался бы в узел на первом же слове.
— Я все думаю… — медленно произнес Антон. — Почему на фотографии не было татуировки.
О-о-о. У меня пьяной развязывался язык еще сильнее, чем обычно, у Антона — просыпались мозги. Ну, надо же, как бывает. Света, окстись, нельзя так по-издевательски думать про собутыльников. Хотя он прав. Татуировки действительно тогда не было. Ни одной. Наблюдательны-ы-ый!
— Фотографиям почти три года, — неторопливо протянула я, отчаянно борясь с желанием растянуться на бедном медведе, раз уж он тут валялся, — татуировке — год.
— Радикально. А если бы Козырь вернулся? Разве тебе бы за это не досталось?
Я прикрыла глаза и все-таки легла. Пьяная — не всегда бревно. Даже наоборот. От слез меня сейчас отделяли только мои же веки. Если бы…
— Я — мазохистка, Антон, — медленно произнесла, раскрывая глаза, и уставляясь в потолок. — У меня есть потребность в боли. Два года эту потребность приходилось удовлетворять без Темы. Уж как справлялась. Но я бы перед ним ответила, ты же понимаешь?
Антон ложится рядом. Шкура широкая — мы помещаемся.
— Ну и где там твоя не одна кровать? — фыркаю я, перекатываясь на бок и подпирая голову локтем.
— Мы не дойдем, — отвечает Антон мне в тон и сам ко мне поворачивается.
Вот сейчас он смотрел мне в глаза. Все так же пристально и упорно, и взгляд не скользил ниже.
У тишины есть разные сорта. Есть тот, который звенит горем и пустотой, сжимает пальцы на твоем горле, выдавливает из твоей души вздохи — до последнего.
У этой — которая сейчас вибрирует между мной и Антоном — вкус разбавленной горечи одиночества. Я могу все что угодно говорить о нем, но сейчас я ему благодарна.
И все-таки похож… Плевать на светлые волосы и глаза, но форма носа, очертания губ…
Когда ладонь Антона ложится на мое бедро — замираю я, замирает и он, пытливо вглядываясь в мое лицо, будто высматривая в нем протест.
Смешной. Предсказуемый — донельзя, я догадывалась, что он провернет этот маневр, и даже планировала, как пошлю его нахрен, но…
Усталость и тоска сжимают меня в тиски. Я знаю — он мне ни для чего не пригодится, слишком мажор, слишком бабник, местами все-таки мудак, да и просто не в моем вкусе, но… Снова это «но». И никаких оправданий я себе не дам. Даже «два года не было секса» — не повод. Повод совсем в другом.
— Хочешь меня? — вопрос-ритуал, вопрос для того, чтобы услышать ответ, а не узнать его.
Давление его ладони на мое бедро усиливается, он придвигает меня к себе. И становится еще безумнее, еще теснее, еще темнее.
— Хочу, — отвечают мне Его губы.
И мир катится.
В бездну.
Только на эту ночь…
Глава 10. Неторопливый
Это был молчаливый и неторопливый танец в светло-рыжих отсветах догорающих поленьев в камине.
Я тебе нужна, малыш? Ну, давай, распаковывай, а там посмотрим, что с тобой делать. Все равно же у тебя ничего не получится, но так и быть — я сделаю вид.
Вместо кипящей крови — плещущаяся в венах боль.
Вместо того, кто нужен, — тот, кто изъявил желание быть.
У меня от выпитого кружилась голова, и я даже забыла, что с мальчиками для траха не целуюсь вовсе. Нет — все эти навыки растеряла за четыре-то года. Потянулась вперед, опрокидывая Антона на спину, наваливаясь на него сверху, практически вгрызаясь в этот наглый рот.
Его губы — я их хотела. Хотя бы целовать, и чувствовать, как вздрагивает в сердце странная болезненная горечь. Лучше бы откусить, чтобы не смел походить на Него, но это ж были мои проблемы, что я по пьяни нашла, что Антон похож на Алекса.
Антон целовался вкусно, без лишней спешки, заставляя меня жмуриться.
Не Он.
Не то.
Плевать.
Все это вынесем за скобки.
Я это помнила и так. Антон — не Алекс. Но похож. Этого мне сейчас более чем достаточно.
Среди актуальных фактов — медвежьи ладони, скользящие по моей спине. Вальяжные, неторопливые, будто приватизирующие меня каждым прикосновением. Наглость редкостная, но вообще — я люблю таких.
Молния на спинке платья разъезжалась неотвратимо и медленно, давая мне проникнуться этим ощущением. Ни за что ему не скажу, но вот именно сейчас во мне и начало что-то шевелиться. Если что и может меня отвратить — так это поспешность. Когда мужик из трусов выпрыгнуть норовит, лишь бы поскорей засадить. Такие не думают обо мне, а на кой черт мне трахаться с подобным экземпляром? Нет, я не постеснялась бы встать и уйти… Если, конечно, смогла встать. Есть подозрение, что с «Не дойдем» мне Антон ни разу не приукрасил… Мир штормит…
Платье он с меня стащил вот так же, настолько не торопясь, будто только мой рот его и занимал. Я даже почти не заметила, как осталась в одном только белье. Хотя, что там на мне из одежды-то было — платье? А оно вообще считается? Это одежда для раздевания, так всегда говорил Алекс. Потому я и надевала их только для него.
Антон мягко перекатился, укладывая меня обеими лопатками на медвежью шкуру. Прошелся взглядом по моему телу, от лифчика до трусов, а потом уставился на живот.
Ага, не женщина, а картинная галерея. На боку — шоколадное надкушеное эскимо, на лопатках — россыпь стрекоз.
Это были долгие два года. Очень, очень долгие. И в какие-то моменты я уставала ждать, что настанет мое сегодня, и шла в салон к тату-мастеру. Какая разница? Мужчинам не нравятся татуировки на женщинах? А мне есть до этого дело, да?
Влажный язык коснулся моей кожи, будто проходясь по шоколадной глазури мороженого, а потом на этом же месте сомкнулись зубы.
Поцелуи закончились, началась боль. Молодец, малыш, соображаешь, что мазохистка — не ванилька. Поцелуи — для влюбленных, а какие чувства между нами? Да и долго ты будешь меня заводить ванильными прелюдиями, даже пьяную — точнее, особенно пьяную. А вот боль…
Нет, это не сессия, это не то, к чему я привыкла, но давайте честно — ко мне два года никто не прикасался, не то что не порол, болевой порог снижен, сейчас мне достаточно и зубов. Тем более, что Антон не церемонится, никакого флирта и легких покусываний — от его укусов остаются четкие отпечатки, а завтра на этих местах будут засосы. Красные, черные, синие — такие разные следы того, что было этой ночью. И нет, мне будет не стыдно. В общем-то и сейчас не стыдно. Мне сладко и больно. И воздуха потихоньку начинает не хватать, приходится глотать его через рот, судорожными хриплыми вздохами.
Господи, как давно этого не было. Как давно я не чувствовала себя настоящей, живой.
Пальцы в волосах Антона — волосы у него сухие, будто пережженные. Грех не оттянуть назад и, уставившись в его глаза, впиться зубами в нижнюю губу. Как тебе твоя микстура, сладкий? Мне не жалко. Можешь включать жесткого самца, я не против.
Включил.
Укусы стали настолько сильными, будто он действительно пытался отгрызть от меня кусок. А между укусами — язык, зализывающий всякое свежее больное место и по странной кривой траектории скользящий к новой точке.
Господи, какой кайф, а…
Истома разливается — из груди и до кончиков пальцев, с каждым укусом, с каждым лишним прикосновением — колет кожу изнутри все сильнее и сильнее. В мыслях я уже тысячу раз простонала, вымаливая еще порцию боли, а вслух — ой нет, обойдешься, Антон.
Боже, зачем ты дал мне такие ватные пальцы? Пьяной расстегивать на мужике рубашку — хренова пытка, но я победитель по жизни во всем, что не касается любви, что мне каких-то семь пуговиц?
Медведь — во всем медведь. Плечи широченные, спина мощная, мускулистая, приятно впиться в неё ногтями и услышать приглушенное рычание. Чего ты там ждал, мальчик, что у меня будут пальчики трястись, а? Хотел меня — получай меня. Все жалобы выслушаю потом, утром, пока буду красить губы.
Это танец. Это по-прежнему танец.
Только один танцор — высокомерная сука. И нет, мне по-прежнему не стыдно. Я знаю, что его бесят мои улыбающиеся губы. Вижу по глазам, чувствую по хватке жадных пальцев. Бесится — но лезет дальше. Наконец-то. В трусы. Горячая новость — я заждалась!
— Забей на них, — шепнула я насмешливо. Серьезно — можно же было просто сдвинуть трусы в сторону, и поехали… Антон же оторвался от моего плеча (чувствую, в понедельник на работу придется идти в водолазке). Заглянул мне в лицо, прихватил за волосы на затылке.
— Помолчи. А то схожу за кляпом.
— Не дойдешь, — ехидно напомнила я.
— Значит, обойдемся доступными средствами, — Антон-таки дернул мои трусы вниз по ногам, а затем красноречиво скомкал.
— Фу, банальщина какая, — фыркнула я. — Порнухи пересмотрел?
— Света! — Ну, наконец-то тон доминанта. А я-то уж думала, что он врал. Не то чтобы мне прям хотелось его услышать, но интересно все-таки было.
Перекатиться, сваливая мужчину на лопатки — не так и сложно на самом деле. Куда проще расстегнуть на нем джинсы, спустить боксеры, сжать в пальцах дыбом стоящий член…
Не врал. Действительно хотел меня — и сейчас хоть и охренел от моей наглости, но воздухом захлебнулся, стоило только пальцы сжать. То-то же.
— Резинки есть, или мы закончим на этом? — Ну, вот не могу заткнуться. Прости, Антон, не могу.
Он шипит, раздражённо — ну да, момент я ему испортила, но запускает пятерню в карман джинс.
Не знаю эту марку, какие-то космически тонкие… Ну, если порвется — то кому-то придется познакомиться с такой процедурой как массаж простаты.
Здравствуй, веселая наездница, я скучала — хоть и не догадывалась об этом. В первую секунду, когда я усаживаюсь на раскаленный член Антона — вскрикиваю и сама. И все-таки… Все-таки вибратор — это не все. Горячий член живого мужчины заменить сложно…
Медведь — медведь во всем… И в объемах, да-а-а…
Медвежьи лапы на моей талии, давят, заставляют насадиться на мужскую плоть так, что еще чуть-чуть — и он заденет мне членом печенку. А я… Блин, я отвыкла… Слишком давно не трахалась, слишком… Будто в первый раз, только без дефлорации. Стыдно признаваться, но от количества ощущений я аж замерла, и видимо — затянула с тем, чтобы уже начать.
— Шевелись, раз оседлала, — недовольно хмыкнул Антон, и одну ладонь с размаха опустил мне на бедро.
Твою же… ма-а-ать!
Как же звонко…
Вот тут уж я бы и рада молчать, а не получилось — вскрикнула. Негромко, но слышно. Мне бы срезать его наглый тон, но вот конкретно сейчас я не только не испытываю желания это делать, но и издаю умоляющий стон.
— Еще…
Не дурак, понимает. И еще один хлесткий удар приходится мне на ягодицу, обжигая, усугубляя, вновь опрокидывая волной ощущений. А я — я захлебываюсь, я кричу, я сгораю, и начинаю свои возвратно-поступательные движения.
Танец продолжается — жаркий, энергичный, по дрожащей доске — от начала и до конца, до падения в раскаленное жерло вулкана.