— Ты дал папе ту запись? Со мной? — шепотом уточняет зайка.
— Мой человек смог восстановить небольшую часть записей, пока искал запись с вашей первой брачной ночью. Очень небольшую, но историю с Аней я увидел. Нашел её, очень долго хороводил вокруг, гарантировал защиту и все остальное. Вот её запись и запись с тобой я твоему папе и передал. Осталось заказать попкорн и понаблюдать, как старательно твой папа будет закапывать твоего муженька. А потом я еще сверху… Попрыгаю.
— Думаешь, — Соня выдыхает это несмело, на полуслове запинается, — думаешь, папа будет закапывать Баринова?
— Уверен. Не для того папочка от своей розочки отгонял мужиков двадцать с лишним лет, чтобы позволить вот такое. — Это Вадим отвечал с железобетонной уверенностью. Афоня с Бариновым по-царски налажал, но именно налажал. Уже по тому, скольких усилий Вадиму стоило откопать все это хорошо закопанное дерьмо, можно было понять — от кого конкретно прятали.
Интересно, а согласится ли Старик, если Вадим сам предложит ему помощь и на пару они утопят не только Сергея, но и его мамочку? Уж её-то Дягилеву очень хотелось разорить в прах, раскатать в тонкий блинчик, а потом добиться отправки куда-нибудь в места далекие, невеселые, поближе к лесоповалу.
Соня растерянно прикусывает губу.
— Сомневаешься? В папе?
— А вдруг он… — Соня ежится, а в глазах блестят слезинки, — вдруг…
Дягилев очень приблизительно представлял, как конкретно Соня поссорилась с отцом, но трещина между ними лежала явно глубокая. И с одной стороны, можно было бы поощрить это заблуждение, это могло принести выгоду, но с зайкой не хотелось играть настолько грязно. Между ними могла быть только искренность и ничего больше.
— Зайчонок, нет, — твердо возражает Вадим. — В папе можешь быть уверена. Он за тебя порвет в клочья.
— Откуда тебе знать? — вспыхивает Соня. Дурочка, вот снова в ту же воду. В день их знакомства она, кажется, вывезла что-то аналогичное. Ну действительно, откуда Дягилеву знать Афанасьева. Ой не десять ли лет Вадим уже со Стариком воюет? Поди не познакомился с дорогим конкурентом. Очень дорогим конкурентом, будь он неладен…
— Мы можем поспорить, зайчонок. — Вадим чуть улыбается. — Но сразу готовься проиграть.
Соня долго смотрит на Вадима, а потом снова еще крепче прижимается к нему. Маленькая напуганная зайка. Вот и что с ней делать после этого? Даже злиться уже не хочется, хочется только спрятать и отогреть.
— Спасибо, — тихо шепчет Соня. А за что? За то, что вырыл это все? Так не ради спасибо рыл, а ради того, чтобы переключить Сониного папеньку на действительно достойную расправы цель. Ну, и чтобы самому Вадиму никто не мешал прибрать свою зайку в загребущие лапы.
— Спасибо тебе, ушастая, — в тон девушке откликается Вадим, проводя пальцами по белой гладкой пряди её волос.
— Да мне-то за что? — Соня недоуменно моргает.
— За то, что ты теперь моя, — невозмутимо отвечает Вадим и тянет лицо Сони поближе к своим губам.
Теперь. И до последнего вздоха.
38. Без страсти жизни нет
— Эй, с добрым утром, зайка моя. — шепчут мне на ухо губы Вадима. Да-а, самое лучшее утро — это то, которое у меня начинается с него.
Иногда мне кажется, что Вадим может все. И не в плане возможностей, а в плане того, что он может со мной сделать.
Казалось бы — рассказанная им история должна надолго меня напугать, произвести впечатление, может быть даже — отвратить от секса, от всего того, что связано с той мерзостью, что довелось вынести Ане.
Он изгоняет мой страх. Растворяет его, до последнего клочка. Будто вплавляет в мой мозг мысль, что мне ничего не грозит, пока я рядом с ним. И все отпускает, все мои тревоги, все мои кошмары — все растворяется рядом с Вадимом.
Двух дней ему на это хватает.
Двух дней такого нежного и трепетного секса, на который, я была уверена, он просто не способен, потому что ему это скучно. И тем не менее — нет. Видимо, не скучно. Не скучно просто быть сверху, не скучно брать меня самым обычным, самым классическим способом.
Впрочем, сейчас мы вообще не об этом. Сейчас — никакой классики. Я вообще не могу представить, чтобы вот это было кем-то учтено в какой-нибудь энциклопедии. Кажется, Вадим пишет свою Камасутру,
Принадлежать ему не сложно. Нужно всего лишь делать то, что он хочет, чтобы я делала.
Например: одевать то, что он хочет на мне видеть.
Если утром воскресенья я вижу лежащие на кресле в спальне одни только красные кружевные стринги — да я буду все воскресенье ходить именно в них, и ни в чем больше. И их снимут с меня раз пять, не иначе. Ей богу — сумасшедшее ощущение, честное слово.
Самое важное: не спорить. Это не сложно. Серьезно. Стоит только вспомнить фразу “Я для тебя” и больше мне спорить с ним не хочется. Тем более, что у нас с Вадимом действительно немного поводов для споров. Ну серьезно, из-за чего нам с ним спорить? Из-за цвета трусов, которые мне надеть сегодня?
Я не лезу в его дела, я мало что понимаю в бизнесе, он с легкой насмешливой улыбкой, но без комментариев слушает мои учебные байки. Впрочем, если дело касается юриспруденции — тут моему чудовищу есть что рассказать уже мне. У него уже есть практика знакомства с некоторыми законами. А я слушаю, развесив свои длинные уши.
Сложное, но любимое — служить его желанию. Знаете как это? Это быть готовой как пионер, в любое время дня и ночи. Вот если ему приспичит — он приедет ко мне на ранчо, зажмет меня в раздевалке, пока там никого не будет и без малейших прелюдий вытрахает до глубочайшего затмения, зажимая рот ладонью. Когда он вывернул это в первый раз — я еле собралась после этого в кучку для тренировки. Впрочем, второй раз был не хуже…
Стыдно ли? Ну как сказать. Честно говоря, куда сильнее меня, бесстыжую грязную девчонку, волнует мысль о том, что Вадим действительно хочет только меня. Срывается ко мне. Вот как, скажите, этого можно стыдиться?
Хотя, когда во второй раз я, в компании Вадима, выгребалась из раздевалки растрепанная, будто уже упала с лошади — и напоролась на своего тренера, неловко все-таки было. Чуть-чуточку.
Самое любимое из моих новых “обязанностей” — встречать Хозяина с работы. Каждый день. Я жульничаю, регулярно сбегаю с тренировок пораньше, лишь бы успеть домой вперед него, и за это он один раз меня отшлепал. Да-да, именно так, положил животом себе на колени, содрал с меня джинсы и на практике доказал, что одну большую взрослую кобылу можно выдрать одними только руками до того, чтобы она умоляла о пощаде.
Боже, эти его руки… Мне иногда кажется, что ими он может все. И все это у него получается восхитительно. Ну, а иначе почему ту самую единственную лайтовую порку я до сих пор вспоминаю, и внизу моего живота скручивается колючий как ветви ежевики, и сладкий как ежевичное же вино, смерч. Увы, Вадим так сделал один только раз. На самом деле ему нравится, что я так стараюсь, чтобы успеть домой до него возвращения.
Домой.
Да — домой!
Я привыкаю к этой мысли слишком быстро. Я ужасаюсь этому на самом деле. Правда, чего хорошего, когда ты так прикипаешь к чужому месту?
А я прикипаю. С каждым днем все сильнее.
Привыкаю возиться с учебными работами в уголке кабинета Вадима. Тем более что рабочий уголок для меня там возникает буквально на второй вечер после того, как я заявилась на территорию Вадима со своим ноутбуком.
Привыкаю к шестиугольной плитке в ванной рядом с его спальной, я привыкаю что минимум утром одного из двух дней я упираюсь в эту плитку ладонями и лбом, и захлебываюсь от восторженного ора. Ей богу, у меня есть одна вполне конкретная плитка, чтобы охлаждать пылающую голову. И если в восемь тридцать утра мой лоб прижат к ней — ей богу, день пройдет восхитительно.
Привыкаю к тому что его будильник всегда срабатывает в семь сорок пять, а в семь тридцать можно вскочить, чтобы пробраться на кухню, и переругиваясь с добродушной поварихой сварить для Вадима кофе. Не велики мои кулинарные подвиги, конечно, но… Но приятно заниматься такой ерундой, приятно притаскивать чашку кофе к его постели, оставлять её на тумбочке, а самой нырять под одеяло, и прикидываться спящей.
Вадим делает вид, что мне верит. И сам делает вид, что спит, хотя я точно знаю — просыпается именно тогда, когда я вылезаю из кровати.
Иногда мне кажется, что я сошла с ума. Потому что серьезно, кажется, я согласна на любой его каприз. Лишь бы он не отводил от меня взгляд, потому что когда он на меня не смотрит я ощущаю себя двухмерной, плоской, нераскрашенной мультяшкой на белом листе бумаги. Без него я — палка-палка-огуречик, а с ним…
С ним я сейчас.
— Ты ж моя сладкая…
Его голос — это альтернатива предварительным ласкам. Он может сказать “на колени”, я послушаюсь, и трусы будут насквозь сырые. Просто потому, что это говорит именно Вадим..
Каждый раз с ним — это картина. Яркая, подробная, живая картина состоящая из множества штрихов. На сегодняшнем этюде — влажная от моей убойной течки простыня. Сегодня Хозяин превзошел сам себя, сегодня я чувствую себя сгорающей жар-птицей, но поделом мне, это за то что я вчера в беготне упустила его звонок и не ответила. Вымаливала ночью оргазм часа полтора, не меньше.
Ноги согнуты в коленях, разведены в стороны.
Что тут необычного? Ну, может быть только веревка на моем теле? Честно говоря, я к ней уже привыкла, без неё уже как-то не комфортно.
Шесть витков притягивают лодыжки к бедрам, а к лодыжкам прикручены запястья. Четыре витка на груди, и я только очень относительно представляю себе тот узор узлов, который сегодня вычерчивает на моем теле веревка.
За эти две недели в его доме с ним я привыкла к тому, что сегодня никогда не будет так как вчера. Вадим может связать меня, завязать мне в глаза и оставить одну на постели на целый час, будет просто стоять надо мной и смотреть, ожидая пока я совершенно потеряюсь в его отсутствии, пока я начну его звать, и вот тогда-то он придет, и обрушится на меня со всей своей беспощадностью.
Жестоко ли это? Ну может. В тот миг, когда ты связанная лежишь на прохладном шелке, когда лишена возможности видеть и весь твой мир составляет только слух и осязание, когда ты задыхаешься от желания ощутить уже наконец кому принадлежишь, чувствовать себя без него, без его рук, без его тела действительно одиноко и страшно. Но тем безумней миг, когда твоего измученного одиночеством тела касаются его пальцы. Тем он бесценней.
— Ну что, трахнуть тебя, зайчонок?
— Да-да, пожалуйста, Хозяин, и поглубже…
Вот и сейчас, я натянута как струна, Вадим специально сделал так, чтобы даже лежа на спине я была выгнута тугим луком, и сейчас нарочно давит на мои бедра ладонями, чтобы я развела ноги чуть сильнее чем могу. И эта легкая боль — как хороший соус к блюду, дополняет вкус этого раза делая его уникальным. Одним очередным уникальным среди моих раз с Хозяином.
Раз — его член во мне. Это повод восторженно ахнуть, это повод податься ему навстречу. Всем своим изнемогащим без него нутром.
Два — всякое движение беспокоит веревку на моем теле. Всякий толчок, всякое шевеление — это тысячи маленьких иголочек, что колют мою кожу. Я хочу, я буквально телом умоляю Вадима, чтобы в следующий раз он церемонился со мной еще меньше, чтобы связал меня еще изощреннее, чтобы взял еще бесцеремоннее, просто потому что я — для его удовольствия. Думать об этом томно, думать об этом жарко, и хочется только вжиматься в его ладони всем своим существом, скулить: “Хозяин” и не покидать его ни на одну секунду. И какая же жалость, что это невозможно.
Дальнейший расчет можно не продолжать, слишком много цифр, они просто не держатся в моей голове. Просто, каждое его движение — мой восторг, мой звездопад под сжатыми веками, моя невесомость, в которой я парю.
Будь моя воля, я бы к нему приросла. На веки вечные.
Мы передаем от языка к языка жажду, переливаем из губ в губы наш с ним голод друг по другу.
Мы передаем поцелуями собственное безумие, которым питаемся из ночи в ночь, за счет которого только держимся от утра и до вечера.
Не знаю, как все это время выносит он, я — умираю каждую секунду без него.
— Как же я тебя люблю. — Эта фраза звучит только в моих мыслях. Уже не первое утро, и далеко не первый вечер.
Я не позволяю себе говорить это вслух. Хочется, очень хочется, но мне кажется — ему это не нужно. Ну серьезно, кому интересна влюбленная глупая зайчиха вроде меня? Вряд ли ему от меня нужно это.
Впрочем, я вообще слабовато представляю что ему от меня нужно, потому что секс — ни в коем разе не эксклюзивная услуга, будь его желание — он получил бы абсолютно любую, какую бы захотел.
А он хочет меня!
Серьезно, только это для меня — самый эффективный допинг, то, что заставляет вставать с кровати, делать то что он хочет только ради одного лишь приподнятого одобрительно уголка губ. И он — мой, исключительный, всепоглощающий бзик. Любимый…
До спазма в горле любимый, до черноты под сжатыми веками, до остановки дыхания.
Кто тут сумасшедший? Правильно, это я.
Это чересчур, да, я знаю.
Это наверняка закончится и я боюсь этого самым лютым образом. Каждое утро, когда только открываю глаза. А потом мои шеи касаются его губы. Губы Хозяина. И страх исчезает.
Я верю Хозяину. Верю Вадиму. До последнего вздоха.
Одного я боюсь больше всего на свете.
Что ему нужно больше, чем я ему даю…
39. Не успела кошка умыться
Воевать с Афанасьевым было весело, но затратно. Наблюдать, как методично Афоня начинает операцию по утоплению кого-то другого — это бесплатно и восхитительно. Дягилев век бы любовался этим зрелищем, если бы не надо было работать, и нагонять упущенное время с Соней.
Ей богу, наблюдая за тем с каким жестоким упорством Афанасьев взялся за Бариновых, Вадим даже удивлялся, насколько Старик оказывается экономил свой ресурс в войне с ним. И только с Бариновым и его мамочкой в ход пошли все резервы. Поневоле просилась шахматная аллюзия, в которой Марго была вертлявым слоном, регулярно выскальзывшим из передряг, Афанасьев — тяжелой ладьей, с характером тарана, а сам Вадим… Ну, Дягилев себя меньше чем в ферзя и не оценивает. И как же приятно сидеть в зрительном зале и наблюдать этот дивный цирк. Который только-только начинал разгораться.
Баринов спешно и довольно быстро покидает город, поняв, что теперь ему строить из себя обиженного мужа не полуится. Правда его догоняют, и привозят в полицию буквально через неделю некие “народные мстители”. Хорошо что те “мстители” не передрались между собой, выясняя, кому именно отчитываться в поимке опального Сергея. Договорились.
Правда помяли “подопечного” по дороге так, что по одним только снимкам просочившимся в соцсети стало ясно — на смазливую физиономию щенка Марго сейчас заплывшую синяками девушки взглянут ой не скоро. Впрочем, что ему там с ним делать-то? С гипсом на обеих руках?
Примерно раз в неделю Вадим сам набирает Афанасьева. Но Старик явно не в настроении общаться, трубки пока не снимает. И нет, так нет, рано или поздно и Афанасьев придет к мысли что дальнейший игнор смысла не имеет. И разговор Дягилеву и отцу Сони нужен. И не то чтобы срочно, но оттягивать его категорически не хотелось. Хотя, не горит. Вадиму есть чем заняться и без болтовни с Афанасьевым.
Его зайку что-то беспокоит. Это ощущается. Странное напряжение то и дело проскальзывает в её лице. Сначала Вадим думает, что дело в том, что он по драконьи не выпускает зайку из своей пещеры, что его девочка засиделась, но и посещение выставки дела не решило. Хотя, конечно Соня ощутимо расслабляется, выставка-то была посвящена эротической абстрактной скульптуре. Ну, для разнообразия в следующий раз можно будет и приличных авангардистов посмотреть, но тогда Вадим не удержался от того, чтобы не вогнать зайку в краску именно таким способом.
Но это не помогает. Соня будто даже задумыется еще плотнее. И если Вадим что и напрягает, так это замороченная проблемами молчащая женщина. Лучше бы открыла рот и сказала, что там у неё за проблемы, он бы их уже решил. Нет, у Вадима имеютя соображения на тему заморочек его ушастой прелести и хорошо, если бы он не ошибался.