Особенно сейчас, когда все лишние деньги складываются в одну кучку, и есть у меня ощущение, что и той кучки на ремонт моей квартиры все-таки не хватит.
Но как мне было отказать своей дочери?
Нет, наверное, надо было, но я вот не смогла. Дарили-то не мне.
Поди объясни одиннадцатилетнему ребенку, что вернуть подарок нужно не потому, что ты недостаточно этого ребенка любишь. Ведь я знаю детей. Подарок — это подарок. Они даже отнятое мороженое за пятьдесят рублей запомнят, а “собаку своей мечты”, которую пришлось вернуть, тебе будут помнить до старости и не забудут припомнить, когда поднесут тот самый последний стакан воды.
И ведь, я уверена, Огудалов это все понимал. И подарки свои меня принимать заставлял вот таким вот образом. Не мытьем, так катаньем. И это было свинство, но на свинство такого рода обычно не жалуются. Жалуются обычно наоборот. На пополамщиков каких-нибудь. На тех, кто вообще ничего не дарит, ни без повода, ни с поводом.
Так чем я недовольна? По-прежнему хотите знать?
Ничем. В этом и проблема.
Я же точно знаю, то, что хорошо, — всегда заканчивается больно. И чем лучше — тем больней. В моей жизни только одно “хорошо” в результате закончилось действительно хорошо, у меня родилась Алиска.
Но сколько раз мне было плохо, тяжело и сложно по пути?
Сколько раз боялась, что именно я, я — та самая плохая мать?
Ведь поводов так считать у меня выше крышечки.
Я взяла и ушла от мужа, лишила ребенка стабильности и отца.
Я недодаю дочери своего внимания, потому что вечно по уши в работе.
Я, в конце концов, притащила в свой дом психопата, который считал, что “воспитание детей без ремня ни в коем случае обходиться не должно было”.
Да, это позади. Это было пять лет назад. Вот только из памяти это никак не вытрешь.
Но Верейский ведь тоже поначалу был добрым, обходительным, таким лапочкой…
Ни одна встреча не обходилась без роз для меня, мороженого для Алиски.
Наверное, после этого я розы на дух не переношу, ни в каком виде, кроме нарисованных мною же.
До сих пор помню только как сама ревела, как тряслась над её тонкими, покрытыми синяками ручонками, и клялась, что больше никому и никогда не позволю так себя обмануть, и так обойтись с моей Лисой. Что лучше до конца одной, чем вот так, подставлять под удар её.
Сейчас все хорошо. Но вдруг все-таки…
28. Не та точка опоры
Я почти дошла до класса Лисы. Оказывается, ужасно много можно прокрутить в голове, пока идешь по гулким школьным коридорам. Где-то в актовом зале бесятся наши дети, физрук обещала занять их волейболом во время собрания. Спасительница.
В моей ладони вибрирует телефон. Бросаю на него взгляд, смотрю на сообщение в Вайбере.
“Уже жду не дождусь, как ты вечером будешь меня бесить. Все-таки я совершенно точно мазохист. У тебя случайно плетки нигде не завалялось?”
Не успеваю ответить. Тут же прилетает еще одно сообщение.
“Если не завалялось, я знаю, у кого одолжить. Только сразу договоримся — будем пользоваться ею по очереди. Иначе я не играю.”
У меня нервно дергается бровь. И уголок губы.
Смешно. Чуть-чуть. Ну ладно, может, не чуть-чуть. Но я Давиду ничего не скажу, еще не хватало поощрять его лишний раз.
Но вот ведь, неуемный. Вот уж реально, без хирурга тут не обойдешься. А как иначе извлечь то шило, которое не дает Давиду Огудалову успокоиться?
Хотя ладно, наверное, я слишком откровенно сбежала. Поэтому он никак и не может уняться. Этот мальчик чудовищно чутко ощущает моменты моей слабости. И явно намерен не сдаваться, колупать меня упрямо до того самого момента, пока я не выброшу белый флаг.
Ну а что, после стычки с Верейским же сработало, да?
Я вспоминаю тот вечер — и мне становится жарко. Нет, не в эротическом смысле, в чувственном. Как сейчас помню то безумное щемление в груди. Шепот Давида, отдающийся в самых темных, глухих закоулках. Как хотелось глубже зарыться в тепло его рук, стискивающих меня так крепко, будто я и вправду была той синей птицей, которую он отчаянно боялся упустить.
Меня ведь никто так не обнимал… За мои тридцать четыре года, с такой алчностью, с такой страстью и самоотдачей — никто. Ни разу.
Такое я бы не забыла…
Вырубаю на телефоне звук и вибрацию, я знаю, что сейчас влипну в перепалку с Давидом, и он меня уболтает. До того, как я успею все обдумать. И у меня, в конце концов, собрание. Это важно! Хотя сосредоточиться у меня получается и не очень.
И все-таки на душе становится тепло. До странного. Как и всегда, когда я соприкасаюсь с ним. Может, все-таки стоит попробовать ему довериться?
В конце концов, есть же в этом мире презумпция невиновности, не могу же я всех мужиков этой вселенной судить по одному только мудаку. В конце концов, замуж меня никто не зовет. Никуда не торопит. Пять детей рожать не требует.
Могу же я просто позволить себе слабость в виде хорошего мальчика?
А собака… Я научу её грызть ботинки Давида, и он будет сам виноват.
А еще — куплю ему фикус! Три! И пусть сам их моет. При мне. Вот тогда-то моя садистская душенькая и будет удовлетворена. Ведь ничто так не расслабляет, как наблюдение за чужой работой. Так, например, от процесса сборки террариума для Зевса лично я ужасно протащилась. Зевс, впрочем, тоже. Правда уже постфактум. Когда жевал высаженный в этот самый террариум кустик салата. Изменения в микроклимате пошли ему на пользу. Он стал выглядеть бодрее.
Так, ладно, вот она — дверь Лисициного класса. Сейчас я её толкну, и не буду полтора часа думать о своем Аполлоне, буду думать только об успеваемости моей Лисы, где взять денег, на что-нибудь, на что мы опять скидываемся, и об очередной супер необходимой психологической мути, которую считает нужным залить нам в уши школьный психолог.
Ах, мечты-мечты.
Мир совершенно не хочет, чтобы я загружалась школьными проблемами.
Мир вообще явно хочет испортить мне настроение, говоря, что как бы ни старался Давид, реальность меня все равно сегодня не очень любит.
У самого класса Лисы сидит тетка. Я сначала её не опознаю, лишь только когда Люда Иванова вскакивает на ноги при виде меня, морщусь. Жена моего соседа. Долбанутого соседа, создавшего мне столько головняка. Честно скажем, я этому семейству и так “здравствуйте” сквозь зубы говорила, а теперь — теперь вообще даже не знаю, какие законные методы мести успокоили бы мое самолюбие.
Только одно. Суд! До последней капли крови, до последней копейки. Они мне заплатят за все. И того будет недостаточно.
Люда нервно кутается плотнее в цветастый платок, наброшенный на её плечи. Вполне очевидно, что она ждала меня, ведь её сын учится вообще в другом крыле школы. Впрочем, это ему не помешало в прошлом году угнать у Лисы самокат. Еле вернули.
— Надя, можно ли поговорить с вами? — голос у Люды срывается. Ну, еще бы. После “подарочка” от её мужа, вообще не очень понятно, как ей хватило решимости показаться мне на глаза. Впрочем, щадить её я точно не собираюсь.
— В суде пообщаемся, разумеется, — я киваю и пытаюсь пройти мимо, но Люда хватает меня за рукав. Глаза у неё красные, лихорадочно блестящие.
— Надя, пожалуйста, не надо суда.
Я фыркаю, только удивляясь этой святой простоте. Я из-за Ивановых, вполне возможно, влезу в кредит. А кредит мне, вольной художнице со статусом индивидуального предпринимателя, дадут не очень охотно, не все банки, и совсем не под демократичный процент. Да-да, за отсутствие босса надо чем-то платить. Я плачу недоверием банков к моему сомнительному финансовому статусу.
— Людмила, вы хоть понимаете, насколько я из-за вас налетела? Я что, по-вашему, дочь Рокфеллера и племянница Стива Джобса?
Судя по офигевшим глазам Ивановой она не знает ни первого, ни второго.
— Надя, у нас с Борей дети. И денег таких у нас нет.
Дивно. О детях думал ли Иванов, когда барагозил у себя на квартире пьяный? Давид же мне пересказывал характер “поломки”. У него было ощущение, что мой сосед поймал белочку и лупил по батарее ломом. Снес сливной кран, повредил трубу. И спать лег. Думая о детях, разумеется.
— У меня тоже ребенок, — я досадливо морщусь, высвобождая руку из хватки влажных пальцев соседки, — и Людмила, по-вашему, у меня деньги есть? Думаешь, я могу легко достать пару сотен тысяч из кармана и ничего не заметить? Точно, для меня же это ерунда, мелочевку из карманов вытряхнуть.
У Люды же при озвучивании даже этой суммы аж лицо вытягивается. Интересно, она не представляла, насколько они меня нагрели? У меня же сейчас впору выкинуть всю мебель из моей комнаты и все то, что стояло на полу и было деревянное. Спать на полу, потому что матрас после сушки уже далеко не ортопедической формы.
А в остальном… Ущерб уже мне обрисован. Профессиональными ремонтниками. Да я и сама своими глазами видела.
Ламинат, нам с мамой доставшийся вместе с купленной квартирой, вздулся и пошел волнами. Антикварным ему стать совсем не суждено. В моей комнате и прихожей из-за пара отошли обои. Причем в моей комнате был вообще страх. В Алискиной комнате и маминой вроде нормально, но мастера сказали, что лучше бы снять все равно и обработать от грибка. То есть косметический ремонт мне светит по всей квартире. А в моей, возможно, и штукатурку менять придется — она отваливалась кусками, когда снимали обои.
Короче, апокалипсис. Один большой финансовый апокалипсис. И это сейчас не задевая мои картины. Хотя и они денег стоят.
Я не упоминаю про то, что вышла из строя часть электроники, причем я даже не знаю, насколько много — проводку мне еще не восстановили. Тоже, кстати, беда. Но восстановление обойдется дешевле замены, уже ура. Даже с учетом этого, обойтись малой кровью мне не грозило.
Да, все это мне делали рабочие Огудалова. Я сама не поняла, как так вышло, мне не хотелось его напрягать, он же только кудрявой своей головой покачал и заявил, что его больше напрягает мысль о каком-то другом прорабе, с которым я буду видеться на регулярной основе.
Да, он не спрашивает с меня денег, я перевожу ему сама, просто потому что со мной реально случится истерика, если он мне еще и ремонт оплатит.
Но это же не значит, что Иванову должны его выверты сойти с рук. А дальше что? Дыру мне в потолке продолбит?
— Боря не виноват, — стонет измученно Люда, хватаясь за щеки.
Боже, и вот так о всем.
“Боря не виноват, это я суп пересолила, вот он и ругался на меня”.
“Боря не виноват, это его просто друзья напоили, вот он и не сдержался в подъезде…”
“Боря не виноват, это я сама с лестницы упала”.
Это не женщина, это сто тысяч оправданий одному конкретному уроду.
— Людмила, не перегибай, — я раздраженно качаю головой, — я прекрасно знаю, что в тот день никого, кроме твоего благоверного, у вас дома не было. Ты же с детьми только на следующий день от мамы приехала. Боря был дома. Один. Нажрался как не в себя, буянил, повредил трубу отопления. Я же знаю, мне все рассказывали. И в акте о затоплении все указано, и состояние твоего мужа, в котором он вышел к работникам управляющей компании, тоже.
— Это не он, — все так же упрямо талдычит Люда.
— А кто? Николай Второй? Зеленые человечки? Кто там Боре вместе с белочкой явился? — я бросаю взгляд на часы и понимаю, что, блин, вместо того, чтобы заняться родительским собранием, стою и слушаю эту чушь.
— Я не знаю, — шепчет Людмила, — я знаю, что стол был накрыт на двоих. И водка была дорогая, Боря такую не покупает. А еще Боря говорит, что уснул, и все в порядке было. А проснулся — уже в дверь звонят и орут, что мы топим.
Нет, это сюрреализм в реальной жизни, не иначе. Я моргаю, пытаясь как-то это переварить.
— Ты правда думаешь, что я в эту чушь поверю, а, Людмила? — холодно спрашиваю я и скрещиваю руки на груди. — Ничего веселее ты придумать не могла? Хочешь сказать, что кто-то напоил твоего мужа, повредил трубу и свалил в закат? Ну, конечно-конечно, так я и поверила. Не знаю, кто кому врет, ты мне или твой муж тебе. Но ты меня задерживаешь.
— А пуговица тогда откуда? — совершенно отчаянно воет Люда. На весь коридор. Черт, в классе наверняка слышно. Я спешно хватаю соседку за рукав и волоку её подальше от класса Лисы, чтобы, не дай бог, классная руководительница не услышала. Еще не хватало — мало того, что сама опоздала, так еще и других отвлекаю. И пусть орала сейчас не я, но у наших училок логика не всегда логичная.
За углом коридора останавливаюсь.
— Какая пуговица, Люда? — яростно шиплю я.
— Сейчас, — соседка начинает торопливо рыться в карманах серой куртки и суетливо мямлит, — я её сразу приметила, как домой приехала. Она была в зале, где Боря… Сидел.
— Где Боря бухал, честно скажем, — жестко обрываю я очередную попытку обелить Иванова. Людмила косится на меня чуть ли не обиженно.
— Вот, — она протягивает ко мне раскрытую ладонь, — я сначала думала, может, Боря бабу привел, а потом… Это же от мужского пальто пуговица, да?
— Да…
Тишина накатывает на меня внезапно. Пошатывая под ногами землю.
Меньше всего я ожидала, что увижу сейчас её.
Синюю крупную пуговицу от пальто.
С резными буковками “BAZIONI” по окружности.
Нет, это не эксклюзивный бренд, я знаю. Но все-таки… Я также знаю, что бренд этот довольно дорогой. И не каждый может себе такое позволить. Иванову, например, чтобы купить такое пальто, нужно продать обе почки — одной этот пропойца вряд ли обойдется.
А вот у моего дивного любовника есть такое пальтишко. Синее. Именно этой фирмы.
29. Точки над Й
Две тысячи шагов — вот что отделяет меня от дома, а Давида Огудалова от прощания с его безумной головой.
Если кто-то скажет, что я проявила себя как безответственная мать, сбежав с родительского собрания, то я могу послать его в баню. На групповушку к лешему и прочей озабоченной нечисти.
Нету у меня сейчас времени слушать это все. Извинюсь потом перед завучем, спрошу у классной руководительницы или Наташки — главы родительского комитета, что было важного. Знаю, паршиво, безответственно, но сейчас я совсем не смогу сосредоточиться, я насмерть выбита из колеи. Так что можно сказать, у меня есть проблемы поважнее, и решить их надо срочно!
У меня чертовы полтора часа для того, чтобы разобраться с Огудаловым до того, как надо будет забирать Лису. При ней разборки я устраивать не буду. Я просто сбегу, схвачу Лису в охапку и уеду к Ирке.
Со стороны, наверное, я, со сжатыми в яростную тонкую черту губами, торопливо шагающая в сторону собственного дома, могу показаться разъяренной фурией, но в душе у меня тоскливо воют волки.
Поэтому я забегаю в ближайший к моему дому универсамчик и первый раз за четыре года покупаю зажигалку. И Вог. Сигареты дамские, тонкие, с каким-то сладким ароматизатором. Слабые, что поделать, но сейчас, после долгой завязки мне хватит и их.
Хватит на то, чтобы замереть у своего подъезда, и как дура задохнуться горьким табачным дымом. Чтобы врать себе, что эта горечь на языке — она от курева, а не от того, что кислотой разъедает изнутри.
Я не хочу его крови.
Я не хочу его крови вот так.
И если бы меня кто-нибудь спросил — я бы предпочла и дальше забивать себе голову своими дурацкими заморочками, потому что я, блин, живой человек, а не чертов работ, и да, заморочки имеются, кому отгрузить лишний вагончик?
Но это!
Это за гранью. И я не хочу в это верить, но в голове складывается приблизительная картинка. Пуговицу я кинула в карман, нарочно — даже не касаюсь, но даже так она будто прожигает мне насквозь подкладку тренчкота.
Две тысячи шагов. Они слишком быстро закончились.
Три сигареты закончились еще быстрее. Больше нельзя, уже от трех меня отчаянно тошнит. И хочется умереть, сойти с ума, сдохнуть, только не подниматься наверх.
Но надо.
Мне кажется, что это я иду на плаху, что это мне сейчас выпишут смертельный приговор, а не ему. Не моему… ему.
И первый раз, стоя у двери собственной квартиры, я не хочу туда идти. Я не хочу говорить то, что должна. Казалось бы, я же должна рвать и метать, я должна хотеть кое-кого мучительно убить, раскатать в лепешку, уничтожить на корню, сдать в психушку, наконец.