Я давлю в себе приступ радости и желание, если не бежать, то хотя бы просто подойти, и демонстративно утыкаюсь в ноутбук.
— Я никуда не поеду!
— Тогда мне придется позвать тебя громче. Вот так, — он слегка поддает газу, и его мотоцикл начинает надрывно ругаться, вынуждая меня встать.
— Прекрати! — фыркаю я и кошусь на входную дверь. — Ты хочешь, чтобы кто-нибудь вышел?
— Я хочу, чтобы ты вышла ко мне.
— Ни за что!
Он снова нахально газует, поднимая пыль на тропинке.
Его самонадеянный вид и настойчивость, которую я давно оценила, провоцируют меня на улыбку:
— Ты не понимаешь?
Но он, кажется, не слышит:
— Не заставляй меня подключать к уговорам твоих родителей.
— Что? — мягко усмехаюсь я и в порыве несправедливости сбегаю с порожков. — А не слишком ли ты…
— Вот так-то лучше, — довольно улыбается он, не дав мне договорить. — А теперь иди сюда и прыгай ко мне в седло.
Я смеюсь:
— Ты серьезно думаешь, что я стану с тобой кататься?
— Кататься? — хмыкает он. — Если это еще одна твоя жаркая фантазия, то хорошо, я принял к сведению и отметил на будущее. Но извини, сейчас мы должны будем решить одно важное дельце, касающееся нас двоих. Так что садись и поехали!
— У меня нет с тобой общих дел!
Он ухмыляется. И не сводит с меня своих бесстыжих черных глаз, которые в буквальном смысле пожирают, раздевают, оставляя на коже жгучие следы:
— Ошибаешься. Есть.
Он дразнит меня! И снова проворачивает ручку на мотоцикле, тем самым заглушая всю ту тираду ругательств, которую я на него обрушиваю. А потом, прекратив газовать, с невинным лицом переспрашивает:
— Что ты сказала? Прости, я не расслышал.
Неожиданно для себя я оказываюсь в двух шагах от него, и теперь, когда это отчетливо осознаю, мне трудно отступить или отвести от него взгляд. Без шлема, верхом на этой железной бандуре, он кажется таким привлекательным, что я начинаю злиться всерьез.
— Когда-нибудь я прибью тебя! И похороню в коробке из-под холодильника!
— Тих-тих-тих-тихо, — улыбается он и ловит меня за руку. — Мы обязательно сыграем во все твои любимые ролевки. Чуточку позже. — И вмиг делается серьезным: — Но для начала съездим в гости к некоему Ромочке.
Опешив, я слегка зависаю и еще некоторое время наиглупейшим образом таращусь на него:
— Зачем?
И даже не вырываюсь.
Прочувствовав, с какой нежностью и аккуратностью он перебирает мои пальцы, я с головой ухожу в ощущения.
— Расставишь все точки над i в своих незавершенных отношениях, прежде чем мы начнем новые. Иначе я расставлю их сам.
Да он с катушек съехал?!
Я одергиваю руку. Но осознав всю комичность проблемы — кажется, приставала меня ревнует, он меня ревнует! — решаю слегка усугубить ситуацию.
— Новые? — с придыханием переспрашиваю я. Подхожу к нему ближе, опираюсь на его плечо и сажусь позади. — Хм…Тогда нам придется заехать еще и к Вовику!
Он в недоумении оборачивается:
— А что у тебя с Вовиком?
— А с Вовиком у меня… — я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться, — …в пятом классе я сидела с ним за одной партой!
— М-м. То есть… ты хочешь сказать…
Я киваю и ловко спрыгиваю с мотоцикла:
— О, а ты, оказывается, сообразительный! Молодец, — машу ему я и ныряю обратно в калитку, — возьми пирожок с полочки!
— Какой еще пирожок? — смеется он и глушит мотор. Соскакивает следом за мной, дергает калитку…
Я слышу, как он бежит. Его шаги эхом отзываются во мне. И пока я лечу от него по бетонной дорожке, мое сердце сладко сжимается, подбивая разум на всякие глупости.
Хохотнув, я ухожу резко вправо, к гаражу, заставляя его притормозить на повороте, но просчитываюсь. Он успевает схватить меня за запястье, и я совершенно неожиданно — очень даже ожидаемо! — оказываюсь в его крепких объятиях, лицом к лицу. Глаза в глаза.
— Может, хватит уже от меня бегать, Джонни? — тихонько спрашивает он и большим пальцем руки осторожно убирает прядь волос, упавшую мне на лоб.
Его шепот обжигает. Взгляд пытливо скользит по мне. Широкая крепкая грудь, в которую я упираюсь ладонями, напряженно вздымается. Где-то под ней размеренно стучит что-то горячее, непоколебимое, мужественное. Но я смотрю на его губы и думаю только о них.
— Нет, — коротко выдыхаю.
— Нет? — И он наклоняется. И прислоняется ко мне лбом, носом, слегка колючей щекой, отчего я теряю твердую почву под ногами. И плыву. И парю. — Ты хочешь свести меня с ума окончательно? — И легко целует в висок.
Кажется, он знает о моих желаниях все…
15. Антон
Едва я успеваю коснуться ее непослушных жарких губ, слегка приоткрытых, немного сомневающихся, но таких манящих и желанных, как свет фар проезжающего мимо автомобиля на миг ослепляет нас. Желтым полотном, скользнув по дому и стене гаража, машина медленно катит по дороге вдоль забора.
Я отвлекаюсь, я чувствую, как испуганно бьется ее сердечко. И тогда, легонько прижав рыжую бестию к себе, вместе с ней делаю шаг вперед, в темноту, сгустившуюся у гаража. Но Джонни не отступает, не вырывается, не убегает от меня.
В очередной раз взглянув в ее глаза с немым вопросом о разрешении, я наклоняюсь и осторожно, боясь, что мог не так понять, короткими поцелуями от уха до подбородка подбираюсь к ее пылающим губам.
Дверцы машины хлопают. В затуманенное сознание вторгаются голоса:
— О, Антохин байк…
— Че это он тут его бросил?
И я понимаю, что это Тим, Гарик и кто-то еще, но не хочу сейчас думать о них. Все мои мысли растворяются в ней, в этой дерзкой, но такой уютной девчонке.
— Тони, ты там?
Я не собираюсь реагировать на их оклики. Но она выдыхает:
— Черт! — и, обернувшись в сторону калитки, подставляет мне щеку. — Если эти кретины придут сюда, я их покалечу!
Ее воинственный шепот заставляет меня улыбнуться:
— Не сомневаюсь, что когда-нибудь ты перекалечишь здесь всех, — и первым отступаю. Но только для того, чтобы взять ее за руку: — Но не сейчас.
Легонько сжимая в своей ладони ее тонкие пальчики, я тяну Джонни в сад, в гущу летнего вечера, плавно перетекающего в ночь. В эту теплую, совершенно неповторимую звездную ночь!
— Ты рехнулся? — смеется она. — Куда ты меня тащишь? Я же сказала, я никуда с тобой не пойду! И не поеду тоже!
А сама бежит, бежит и даже не спотыкается.
— Это я уже понял, — хохотнув, продолжаю увлекать ее за собой.
— Я серьезно! Что ты задумал? — мягко фыркает она. — Если во двор выйдет мама, тебе не поздоровится.
— У тебя прекрасная мама, не наговаривай. Она не будет против!
— Не будет против чего?
— Того, что ее дочь со своим парнем, — я останавливаюсь и, вновь оказавшись с ней лицом к лицу, сознательно подначиваю ее, — занимается кое-чем приятным.
— Ты! — вспыхивает она. — Похотливое животное! — И стремится ударить меня.
Но я уворачиваюсь, не выпуская ее руки.
— Не знаю, о чем ты подумала, маленькая извращенка, — смеюсь я, — но вообще-то я имел в виду перекус. — И достав из кармана куртки пакетик с фисташками, трясу им перед ней. — Но мне приятно, что ты, каждый раз оказываясь рядом со мной, постоянно думаешь об этом.
— Я об этом не думаю!
— Ладно-ладно, не думаешь. Но, по крайней мере, не возражаешь, что я твой парень.
Я твой.
Она теряется. Но быстро находит, как оправдаться:
— Ты такой твердолобый, что тебе нет смысла возражать!
— Рад, что ты это усвоила.
И наконец-то оторвавшись от ее озорно поблескивающих глаз, снова тяну Джонни за собой, к пристройке. Там есть отличная лазейка для того, чтобы…
На мгновение я оставляю ее вместе с упаковкой фисташек, а сам одним махом забираюсь на бочку.
— Я не понимаю! Что ты задумал?
— Просто доверься мне, — упираясь в покатую крышу, подаю руку чертовке.
Та мешкает, но доверяется.
Ты моя.
И, оказавшись с ней рядом на этом крошечном пятачке диаметром не более пятидесяти сантиметров, на метр выше уровня земли и едва ли ниже небес, отчетливо ощущаю вращение планеты вокруг своей оси.
Поддавшись порыву, я аккуратно притягиваю Джонни к себе:
— Эй, Ковбой, — шепчу ей на ушко, — а ты рисковая. Мы лезем на крышу, ты можешь упасть.
— Если ты станешь распускать свои загребущие лапы, обещаю, мы упадем с тобой вместе!
На что я смеюсь:
— Мне нравится прогресс в твоих угрожающих фразочках! — И веду бровью: — Так значит, вместе?
Она живо переводит разговор в другое русло:
— Что мы будем там делать?
— Я же сказал: перекусывать. И смотреть на эти лживые лампочки!
— Какие еще лампочки? — хихикает она.
— Вот те!
Я указываю пальцем вверх, и как только рыжая бестия задирает свою прелестную головку, успеваю чмокнуть ее, прежде чем смачно получаю по лицу.
— Что? — деланно возмущаюсь я и взбираюсь на крышу пристройки. — Я думал, мы уже вышли на новый уровень.
— Какой к черту уровень! — хмыкает она. Но ее негодование слишком уж развеселое. К тому же, Джонни покорно принимает от меня помощь, и вот уже мы продвигаемся вперед, к основной части кровли. — Ты серьезно? Ты собрался устроить здесь планетарий и показать мне созвездия Кассиопеи, Центавра и Гончих Псов? Очень оригинально! — ехидничает она.
— Ты же ждешь от меня романтики, — продолжаю подтрунивать я. — Тебе ведь не нравятся мои навязчивые ухаживания, — и, сняв с себя куртку, расстилаю ее, чтобы одна обворожительная попка могла с комфортом разместиться в первом ряду новоявленного планетария. И сам присаживаюсь рядом. — Тогда я буду дарить тебе звезды, сладости и цветы. — Не церемонясь, я забираю из ее рук пачку с фисташками, вскрываю упаковку и сразу же приступаю к перекусу: — Вот только извини, цветов у меня нет. Да и сладостей для тебя тоже. Только лживые лампочки… Смотри, — сосредоточившись на неподдающейся скорлупке, я, не глядя, киваю куда придется, — там созвездие Гончих Псов. А вот там… как ты сказала? Кассипопея?
— Кассиопея, — смеясь, поправляет она. — Эй! Ты стебешься, да? — И отнимает у меня приличную горсть фисташек.
Но я все еще продолжаю казаться серьезным:
— Нет. Я искренне надеюсь произвести на тебя впечатление.
— Прекрати! — хохочет она. — Тебе это не идет!
— Да-а? А если я все-таки подарю тебе цветы?
Я достаю из внутреннего кармана куртки ручку-брелок, беру Джонни за руку и, не спрашиваясь, принимаюсь выводить на тыльной стороне ее ладони то ли мимозы, а то ли ромашки. А когда заканчиваю — букет получается так себе, — она премило улыбается:
— Ты идиот!
— Тебе придется с этим смириться, — без обид хмыкаю я. — Но в том есть одно большое преимущество для тебя.
— Для меня? — смеется она. — И какое же?
— На моем фоне ты будешь неотразима.
— То есть… ты намекаешь, что я… так себе?
— Нет, нет, нет!
Она замахивается, но я успеваю увернуться и, перехватив ее руку, потянуть на себя. Джонни заваливается, ее прекрасный носик утыкается мне в грудь.
Тогда я слегка наклоняюсь и целую ее в рыжую макушку:
— Ты прекрасна!
После чего отпускаю.
— В глазах идиота? — прищуривается она, вернувшись в вертикальное положение.
— В глазах твоего парня. Я же не виноват, что ты запала на такого.
Я твой.
— Что-о? Я на тебя не западала!
— Тогда зачем приняла цветы?
Она смотрит на мои художества и улыбается:
— Ты не оставил мне выбора.
— Разве? Ты могла бы их выкинуть…
Чертовка громко хохочет. Ссыпает в пустую упаковку скорлупки, оставшиеся от фисташек, и демонстративно отряхивает ладони перед моим лицом.
— Считай, что я это сделала!
— Звучит убедительно, — смеюсь я. И дразню ее: — Так же, как «я никуда с тобой не пойду!». Да, Джонни?
Ее очаровательный ротик искривляется в забавной усмешке, она собирается сострить что-то в ответ, но ее перебивает телефонный звонок.
Еще не успев узнать, кому я вдруг так сильно понадобился в этот час, я прикладываю палец к губам:
— Тих-тих-тих-тихо, — наклоняюсь к рыжей бестии, слегка толкнув ее плечом. — Или стоит заставить тебя замолчать другим известным мне способом?
И вскользь взглянув на фотографию на экране, бесцеремонно отвечаю на входящий звонок.
— Да, Тань… — и улыбаюсь, глядя на чертовку. — Хотите поехать завтра?… Да не вопрос. Посижу, конечно… Ночевать буду дома… Нет… Хорошо, давай. — А потом, убрав телефон в карман своих джинсов, с серьезностью спрашиваю: — Какие планы на следующие выходные?
Потому что на завтра я вне расписания «товалищ комадил».
— Ты это мне? — беспечно хмыкает она.
— Распорядок дня других куколок меня мало интересует. Но если ты сомневаешься, я уточню. — И, прильнув к ней как можно ближе, почти касаясь лбом ее виска, шепчу в самое ухо: — Мы могли бы исполнить одну из твоих жарких фантазий уже через неделю, Джонни.
— Отвали! — фыркает она и отстраняется. — Думаешь, если я проторчала с тобой десять минут на крыше, теперь растаю и потеку?
— Ну ты же посмотрела на лампочки, приняла букет, умяла фисташки… — Я вытягиваю губы вперед, изображая поцелуй, и подаюсь ей навстречу: — Нет?
— Нет!
— Тогда придется поторчать здесь еще немного.
Она смеется:
— Пока я не дозрею?
— Пока ты не посвятишь меня в свои планы.
— А что ты хочешь знать о моих планах? — с вызовом бросает она.
— Я хочу знать, — серьезно спрашиваю я, — поедешь ли ты в пятницу в клуб?
Рыжая стервочка соблазнительно улыбается:
— Вижу, тебя это бесит? — и дергает головкой, встряхивая волосами. — Тогда я точно буду там! И в пятницу, и в субботу! И, может быть, даже в воскресенье!
— Вижу, тебе понравилось ломать каблуки…
— Если бы не один питекантроп, с каблуками все было бы нормально!
— То есть, по-твоему, нормально, когда к тебе пристают, насильно куда-то уносят, ты кричишь, просишь о помощи, а за тебя никто не заступается: ни охрана, ни подруга, ни ее накрахмаленный хахаль? — не на шутку вспыхиваю я. — А если бы это был кто-то другой? Твои ночные покатушки не доведут тебя до добра! Ты никуда не поедешь, и точка!
— Ха-ха-ха, — театрально храбрится она. — И что ты мне сделаешь? Приедешь пораньше и привяжешь меня к батарее?
— Зачем? Я просто познакомлюсь с твоим отцом. Но если ты так настаиваешь… — недвусмысленно веду бровью я. — Кажется, мне уже пора заводить специальный блокнот, чтобы записывать все твои тайные желания.
— Хватит льстить себе! — злится рыжая бестия. — И вообще! Какое право ты имеешь… — но запинается. С опаской озирается и, видно, что-то заметив, договаривает уже шепотом: — Указывать мне…
Я тоже прислушиваюсь: кажется, скрипнула дверь.
— Ну? И что же ты замолчала? — хохотнув, спрашиваю.
И наблюдаю, как она, откинувшись назад, спиной прилипает к черепице, а потом, потянув меня за плечи, увлекает за собой:
— Антон, пожалуйста, — умоляет торопливым шепотом. — Кажется, кто-то вышел…
Но меня не нужно уговаривать, я легко подчиняюсь. Разворачиваюсь и, опираясь на локоть, принимаюсь рассматривать ее милое личико вблизи:
— О-о, ты уже дозрела? — смеюсь я. — Решила не ждать следующих выходных?
А сам схожу с ума по ее пылким губам.
— Тихо. Перестань. Не время для твоих дурацких шуточек. Ты можешь заткнуться или хотя бы не орать?
— А я разве ору? Но если тебя это так напрягает, ты знаешь, как заставить меня замолчать, — и позволяю себе пробежаться пальцами по ее шее.
— Дурак, — вполголоса ворчит она и брыкается. — Хватит паясничать!
Но по реакции ее кожи я догадываюсь, что чертовке очень даже приятно.
— Джонни, — я улыбаюсь. И, пользуясь ее беспомощным положением, вновь проделываю тот же трюк, вкладывая в него всю свою нежность. — Только не говори, что ты боишься щекотки. — После чего опираюсь на две руки и нависаю над ней: — Это не то, Джонни. Ты меня не обманешь.