Я бесшумно прикрываю за собой дверь, но тут же распахиваю ее нарочито громко, имитируя свой выход из комнаты по будильнику, и в наипрекраснейшем расположении духа заглядываю на кухню. Там я пью, звеня стаканами, протираю от брызг столешницу, придвигаю стулья плотнее к столу и понимаю, что мне даже спать не хочется! Такой неописуемый прилив сил, что, кажется, сейчас я смогу свернуть горы, выполнить любые немыслимые поручения, проделать самую непосильную работу и ни разу не заикнуться о том, что пора бы передохнуть.
Я хватаю горстку орешков из чашки, кладу их в карман шорт, забираю из-под раковины мешок с мусором и уже собираюсь выйти на улицу, как на полпути, возле обувной полки в прихожей, замечаю что-то вроде… бретельки бюстгальтера? И испытываю некий конфуз, хотя стопроцентно уверена, что ничего подобного не теряла. Поэтому наклоняюсь и поднимаю, а потом, внимательно рассмотрев, осознаю, что эта деталь гардероба принадлежит явно не мне. Похоже, это мамино. Вероятно, когда она заносила в дом постиранное и высушенное белье, бретелька отвалилась. Надо бы вернуть. Но немного подумав, решаю положить пропажу туда, где я ее и нашла, иначе привлеку к себе ненужное внимание.
Я выношу мусор, захожу в загон к козам, чтобы напоить их и вывести на пастбище, но по жалобному блеянию животных понимаю, что я первая, кто к ним сегодня заглянул. Бедняги не доены.
Черт возьми, что происходит?!
— Мам, — поспешно вернувшись в дом, я легонько стучусь к родителям в комнату. — Мам! — негромко зову ее я. — Кажется, ты проспала.
За дверью слышится недовольное ворчание, а спустя несколько мгновений мама в шелковом халатике, запахнутом наскоро, уже бегает по коридору и в беспричинной панике хватается за все, что плохо лежит.
— Давай завтраком займусь я, — едва сдерживая улыбку, предлагаю и, не теряя времени, лезу в шкаф за сковородой. — Как насчет сырников? Можно со сметаной или свежими ягодами, — говорю и оборачиваюсь, потому что мама молчит. Мама вообще выглядит очень и очень странно! Я ни разу в жизни не видела ее такой: рассеянной и приятно-неловкой, смущенной и сонной, в бордовом коротеньком халатике-кимоно. Где она его взяла? И мне приходится снова отвернуться, чтобы перестать рассматривать ее конфузное лицо. — У нас козы не доены.
— Точно! Козы! — охает мама. И кидается, в чем есть, к дверям. Запоздало спохватывается и с прытью малолетней девчонки пускается в обратную сторону, в комнату.
Масло уже трещит на сковороде, а творожные заготовки, обваленные в муке, ждут своего заветного часа, чтобы стать румяными и загорелыми, когда мама в своем привычном обличии — в просторной тунике невзрачного цвета и трикотажных лосинах — пробегает мимо кухни к выходу.
Папа все еще спит, и я решаю, что мы с мамой можем позавтракать и на террасе. Поэтому поддеваю лопаткой сырники, снимаю их со сковороды и раскладываю на широком блюде, в центр которого помещаю розетку со сметаной, а по краям — ежевику и малину. Если мама такая необычная сегодня, пусть ее негласный праздник продолжается. По случаю у нас и чай особенный имеется — сладковато-терпкий, белый, с кусочками ананаса. Я завариваю его в прозрачном пузатом чайничке, который тот час же становится янтарным, и собираюсь вдоволь насладиться самым теплым и уютным утром.
Но на запах чая и сырников к нам заносит вездесущую тетю Любу.
— Смотрю, прям идиллия! — с порога отвешивает комментарий она. — Сидят, две кумушки!
— И ты присаживайся, — вежливо откликается мама.
— Да нет уж, — хмыкает соседка, а сама грузно плюхается на лавку, за стол. — Спасибо, я позавтракала. — Но глаз не сводит с блюда. — А с чем творожники-то, с изюмом?
— Нет, обыкновенные.
— А-а, — тянет нараспев она, — тогда можно. — И окунает самый толстенький в сметану. — А чаю не надо.
А чай вам никто и не предлагает!
И тетя Люба как чувствует, что я не больно-то расположена к ее компании: жуя, искоса смотрит на меня, будто изучает, будто я ей чем-то обязана. Ну и выдает под занавес:
— А ты, Женьк, чего такая помятая? Малина кислая или не выспалась? — глотая еще один румяный сырник, облизывает пальцы соседка. А потом гогочет, тряся двойным подбородком: — Мы с милёнком y метpа целовались до yтpа, целовались бы ещё, да болит седалищо! — И от ее развеселеньких напевок я в буквальном смысле закашливаюсь, в то время как тетя Люба все еще смеется, как ненормальная: — Га-га-га! Да это я так, — лупит меня с размаха по спине своей пудовой пятерней, — частушку одну вспомнила!
— Ну и юмор у вас… — сдавленно хмыкаю я, вымучивая улыбку. И мысленно молюсь, чтобы мама не провела никаких параллелей.
Но мама, кажется, и не собирается этого делать.
Ее лицо покрывается пунцовыми пятнами, она даже привстает из-за стола:
— Постеснялась бы такие частушки вслух вспоминать! — строго осекает утреннюю гостью.
И я замираю, в ожидании развязки ситуации. Только кошусь осторожно то на соседку, то на нее.
— Хых! — масляно улыбается склочница. — А чего мне стесняться? Мне-то как раз стесняться нечего. Я еще с самого ранья Ромку в город спровадила, — без мук совести тянется за очередным сырником она. — Нормальные люди с утра уже на ногах. Потому что ночью, как и положено, спят. В отличие от некоторых!
— Ага! — с неприкрытым презрением вспыхивает мама. — Нормальные-то, видно, спят, а ненормальные — за другими подсматривают!
23. Антон
Хотел набрать Джонни, как только приехал домой, ведь за каких-то пятнадцать минут одиночества уже успел соскучиться до чертиков, но подумал, что она наверняка легла спать, и не стал ее беспокоить. А спустя полчаса сам прилег и вырубился, даже не слышал, как Степка в моей комнате погром устроил. Так, ничего криминального, но в ящиках компьютерного стола, в котором у меня флешки, всякие переходники и прочие провода, изрядно похозяйничал.
А вечером из бокса позвонили — срочно подорваться пришлось и помочь. Зато с надписью на моем мотоцикле похлопотали, да к тому же среди недели пообещали выходной. После трех дней непрерывной запары такой уик-энд сродни отпуску.
Около полуночи разделываемся с последними колесами, и я сразу же хватаюсь за телефон — мне не терпится услышать давно желанный голос, от которого внутри все в крепкий горячий узел завязывается:
— Привет!
— Привет.
— Не разбудил?
И если еще пару дней назад я думал о том, как не потревожить ее понапрасну, не застать врасплох или еще что-то подобное в том же духе, то сейчас мое безрассудное желание оказаться рядом, пусть даже посредством мобильной связи, гораздо сильнее всяческих разумных доводов.
— Нет, — мягко отзывается она, и по интонации ее голоса я чувствую, как моя рыжая бестия улыбается. И мне хочется прямо сейчас сорваться и лететь к ней вопреки здравому смыслу.
Но я держусь из последних сил.
— Скучала? — наигранно весело спрашиваю я, как будто собираюсь подурить или подначить ее. — Как сильно по шкале от одного до десяти, м? — А на самом-то деле жду максимально искренний ответ. И поэтому признаюсь ей первым: — Моя тоска по нашим кувыркашкам с трудом умещается в десяточку.
На что чертовка смеется:
— А у меня с кувыркашками как раз таки все в порядке.
— Эй! Как ты могла, Джонни? — показательно негодую я. — Как могла хулиганить где-то без меня? Или… у тебя появились новые фантазии, не терпящие ожидания?
— А что, если появились? Ты разрешил бы мне воплотить их в жизнь с кем-то еще?
— С кем-то еще?! — хохотнув, деланно вспыхиваю я. — Ты издеваешься? Да я отвинчу руки и башку любому, кто окажется рядом с тобой и поддастся на твои провокации! Только со мной! Слышишь? — А потом сменяю гнев на милость: — Но мне нравится, что ты такая неуемная, и не перестаешь генерировать ролевки, готовясь к нашему свиданию. Это ведь так? Ты уже измаялась от тоски и успела распланировать, чем мы могли бы заняться в ближайшие дни? — И вспомнив, как искрился воздух между нами, как обжигало кожу каждое прикосновение, какими разгоряченными были ее губки и мечты, негласно соглашаюсь на любые эксперименты. Поэтому добавляю: — Давай, не стесняйся идей! Мы реализуем все, что поселилось в твоей прелестной дурной головке…
— Одиннадцать, — невпопад произносит она.
— О чем ты? Ты подготовишь список из одиннадцати новых фантазий?
— Ну-у…
— Что ты задумала?
— Одиннадцать из десяти!
— То есть… — аккуратно переспрашиваю я, боясь спугнуть ее своими догадками, — это твоя оценка по десятибалльной шкале?
Но чертовка, кажется, едва ли смущается.
— Если говорить о кувыркашках, то я действительно немного соскучилась.
— Немного?
— Да.
И мне удивительно, что она умеет сознаваться.
— Самую малость?
— Самую малость, — повторяет она.
— На одиннадцать из десяти?
— Да.
— Что? Я не расслышал, — я намеренно провоцирую ее.
— Да!
— Громче!
— Да! Да! Да!
И я, осчастливленный, улыбаюсь:
— Выходит, ты скучала по мне, Джонни?
— Да, — тихонько выдыхает она.
Ее признание врывается прямиком в мое сердце, ее вкрадчивый голос ласкает мой слух.
— Скучала больше, чем я по тебе? — смеюсь я. — Нет! Это невозможно!
— Спорим?
— У тебя есть доказательства?
— Кое-что есть, — интригует она.
— Тогда мы просто обязаны встретиться завтра.
Да будь оно проклято, это завтра! Бесконечно далекое завтра! И я готов раскрутить планету, как сумасшедшую юлу, чтобы только ускорить медлительное время.
— Чтобы покувыркаться? — хихикнув, мурлычет рыжая бестия.
— А у тебя на меня были какие-то особенные планы?
— Ну да. По возможности я хотела бы тебя поэксплуатировать: доставка прокисшего молока, подработка в «такси», чужая собака и все такое. Но раз ты соскучился по кувыркашкам…
Я представляю ее хитрющее лицо и решаю поинтересоваться:
— С каких это пор ты прислушиваешься к моим желаниям?
— С тех самых пор, когда твои желания стали совпадать с моими.
— И ты предлагаешь… завтра обойтись без прелюдий?
От ее откровенных признаний мне трудно устоять на месте.
— Почему бы и нет? — игриво отзывается она.
— Тогда я ловлю тебя на слове, Джонни! Я заеду за тобой в пять. Я помню, что ты занята до шести, но я бы подождал тебя, скоротав время за чаем в компании твоих родителей. Они же думают, что у нас любовь, поэтому я как-то должен подпитывать их впечатления. Влюбленный парень их дочери — достойное прикрытие фигни, царящей между нами. Что скажешь?
— Скажу, что я согласна и на любовь.
— Атон! Атон! А мы в палк севоня падём? — жужжит над ухом Степка вместо будильника. — Атон! Мама казала, сто падём. Падём?
Я сонно потягиваюсь:
— Раз мама сказала, значит, пойдем, — высовываю нос из-под одеяла и… вновь погружаюсь в вязкую дремоту. Но тут же сбрасываю ее с себя вместе с одеялом, потому что наконец-то включается мозг, пусть и запоздало: — Степ, а почему ты не в садике? Сколько сейчас времени?
Вскакиваю и кидаюсь из стороны в сторону: неужели так долго проспал, и уже давно пять? Но поймав на прицел стрелки настенных часов, недоуменно заваливаюсь обратно.
— Ты службу, что ли, прогулял? — интересуюсь у племянника, который с невозмутимым видом тянет меня из кровати за руку.
— А?
— Почему дома, спрашиваю?
— Патамуста с табой в палк падём.
— Антон, — заглядывает в комнату Таня, вероятно, забежавшая домой на обед. — Слышу, проснулся? Ты извини, вчера не дождались твоего возвращения, легли спать. Приходится сейчас огорошивать. Я забрала Степана из сада пораньше, чтобы тебя хотя бы этим не напрягать. Дело в том, что у нас в офисе сегодня корпоратив… Вообще-то мы не хотели идти, но Вадим узнал, что у тебя выходной, и вот… Надеюсь, не нарушаем никаких твоих планов?
Я пытаюсь сосредоточиться:
— Вроде бы нет.
Потому что могу позвонить Джонни и предупредить, что немного задержусь. Обычно рабочий день Вадима заканчивается где-то около шести — как раз моя маленькая стервочка успеет припудрить носик и подготовиться к нашей встрече.
— Ну вот и хорошо. Посидишь со Степаном?
— Да не вопрос. А пораньше вернетесь?
— Думаю, да. К десяти точно будем дома, — пожимает она плечами. — День рождения коллеги… Вряд ли надолго задержимся. Это же не Новый год.
— К десяти? — вырывается из меня. Ч-черт! Но я осаждаю себя и начинаю поспешно прокручивать в голове варианты возможной рокировки.
— Антон, что-то не так? — Похоже, признаки моего смятения написаны у меня на лице, и Таня без труда читает их. — Если тебе…
— Да все нормально.
Я прекрасно понимаю эту парочку, которая, хоть и обзавелась семьей, но не перестает нуждаться в личном пространстве. А поскольку у Степки всего лишь одна единственная бабушка, да и та далеко, я просто обязан подставить плечо ребятам. В конце концов, не так-то часто они просят меня понянчиться.
— Привет! — решив не тянуть до последнего, уже через полчаса набираю рыжей бестии, слышу ее голос и начинаю сомневаться в том, что поступаю правильно. Мне хочется немедленно сорваться, послав к лешему все, что может помешать мне увидеть ее. И обнять, прикоснуться, поцеловать. — Эй, Джонни, а ты не сойдешь с ума без меня, если я нарушу свое обещание?
— Что-о? Что за намеки? — возмущенно смеется она, и я до безумия счастлив от такой ее реакции. — Антон, ты рехнулся? Ты собираешься дать заднюю?
— Ну прости меня, — улыбаюсь ее прекрасному голосу, а сам ощущаю, как трудно мне даются любые слова, — но вечером я никак не могу, потому что…
— А сейчас можешь? — перебивает меня решительно настроенная стервочка.
Я оборачиваюсь и смотрю на Степку, как тот в предвкушении скитается по моей комнате. И поджимаю губу:
— Прости, Джонни…
— Нет? — удивляется она. — В чем дело, Антон? Что за…
— На мне ответственность за племянника, я не смогу приехать к тебе. Он еще мал оставаться один даже на такое короткое время, за которое я бы мог смотаться в Озерки и обратно, чтобы привезти тебя сюда.
— Я поняла, — шутя, укоряет меня чертовка, — ты хочешь заманить меня в свое питекантропное логово?
И я, представив этот идеальный вариант, еще больше злюсь на себя: вот если бы не спал так долго, действительно, успел бы сгонять за ней, пока Таня не ушла.
Я прикрываю глаза на мгновение и с тяжестью выдыхаю:
— Не знаю, как ты, а я уже схожу с ума без тебя, Джонни.
— Эй! Хватит разводить меня нагляцким образом! — хохочет она. — Актеришка ты никудышный! Скажи еще, что вывел на прогулку целый детсад…
Я бросаю взгляд на часы и измаянного бездельем Степку, безмолвно киваю ему, чтобы шел следом за мной, и, сняв с полки его микроскопические кроссовки, по-доброму усмехаюсь в ответ:
— Пока еще нет. Но ты угадала, мы как раз собираемся в парк. Качели, карусели, сладкая вата… — И коротко взглянув на мелкого, пыхтя, расправляющегося с обувью, слегка понижаю голос: — Правда, не такая сладкая, как ты.
— Не думай, что я куплюсь на этот ванильный развод! — смеется рыжая бестия. — В парк собираетесь, говоришь? Ну, хорошо. Я как раз тут, недалеко, у Олега.
— Та-ак. Я не понял, — меня будто простреливает. — И что за Олег?
Чертовка изводит меня:
— Племянник!
— Какой, твою мать, племянник? — хохотнув, прикрываю я глупую ревностью. — Давай, рассказывай! — А потом смещаю акцент на другое и до меня вдруг доходит… — Джонни! Плутовка, — расплываюсь в улыбке я, — то есть ты в городе?
Наклоняюсь, чтобы помочь с кроссовками Степке, а сам еле сдерживаю в себе рвущуюся наружу радость.
— Да! — показушно ворчит она. — Хотела сделать тебе сюрприз, но ты умеешь обламывать.
— А-а, — смеясь, тараню плечом пацана и предлагаю ему, уже обутому, забраться мне на спину. — Так это в корень меняет проблему! Давай встретимся в парке!
— Думаешь, я желаю увидеть тебя с твоей, — лукаво мурлычет она, — племянницей?
Тогда я отстраняю от уха телефон, одной рукой подсаживаю мелкого повыше и прошу его сказать погромче кое-что важное. Но тот морщит лоб и тупит в силу своего возраста.
— Сто?… Сто?… — обнимая меня за шею, вроде бы даже стесняется. — Ты кутял? Мне казать, ты кутял? — И немного подумав, оглушительно добавляет: — Я тозе по тебе кутял, Атон!