– Выйди ко мне! – не в силах больше сдерживаться, закричала она темнеющей реке. Подняла руки, потянулась, изогнулась, томимая жаждой самой земли-матери, и снова закричала: – Выйди ко мне!
Прямо перед ней в воде возникло движение. Сперва показалось, что это лишь колебание волн, но нет: сколько она могла видеть в темноте, из глубины к ней приближался кто-то живой. Уже стало слишком темно, чтобы рассмотреть плывущего, и Мальфрид было видно его гораздо хуже, чем ему – ее на границе берега.
Чью голову она увидит, когда пловец приблизится – человека? Или змея? Но поздно было тревожиться. Мальфрид бросилась навстречу тому, кого вызвала из глубин. Вода охватила ее по бедра, потом до пояса, потом до груди; дрожа от холода и возбуждения, она даже не думала замедлить шаг. Последние мгновения до встречи оказались самыми невыносимыми. Каким бы он ни был – сейчас они сойдутся наконец.
Когда вода дошла ей до плеч, темная голова все еще мелькала в десятке шагов впереди. И Мальфрид поплыла навстречу, отдаваясь родной стихии своего жениха – той, где он должен встретить ее, чтобы принять человеческий облик. Таково условие: в человеческом мире волшебный жених – зверь, а чтобы увидеть его человеком, нужно шагнуть из мира людей прочь.
Вот ее протянутые вперед руки коснулись чьих-то плеч: она ощутила холодную от воды гладкую кожу, но даже не пыталась распознать, человеческая ли она или змеиная чешуя.
Чьи-то руки обвили ее стан, чье-то крупное тело прижалось к ее телу и толкнуло к берегу. Она подалась назад, потом гость из глубин вновь притянул ее к себе. Теперь он стоял на дне, и вода покрывала его по грудь. Мальфрид, уступая ему ростом, погружалась по плечи, и здесь было наилучшее место для их встречи: дочь земли держалась почти на плаву, а сын воды прочно стоял на тверди.
Он вновь притянул ее к себе, она обхватила руками его шею и приподнялась, так что их лица оказались на одной высоте.
Если бы Мальфрид могла задуматься, что такое она видит, то легко узнала бы лицо Дедича, несмотря на облепившие его мокрые волосы. Это были его черты с полузакрытыми глазами, но отрешенное выражение их внушало Мальфрид жуть и одновременно восторг. Духом его владел некто иной – тот, ради встречи с кем она затеяла все это. Сошла к нему, в его стихию, чтобы дать ему то, чего он ждет от каждой своей невесты, но никогда не получает.
Господин вод подался к ней и жадно поцеловал – как будто хотел поглотить ее этим поцелуем. Мальфрид так же горячо отвечала ему, словно крича без слов: да, я твоя! Его язык проник ей в рот, как огненный змей, и движение это отдалось пламенным ударом изнутри до самого затылка.
Сильные руки подхватили ее под ягодицы и приподняли; будто зная заранее, что нужно делать, она обвила ногами его торс и крепко прижалась к нему.
И вскрикнула, когда сама мощь стихии вошла в нее снизу, из воды, будто сама вода собрала всю свою силу, чтобы овладеть ею. Сама вода держала ее в объятиях, создавая ощущение легкости, от каждого мощного толчка внутри нее по жилам прокатывался жар, и от этого жара она совсем не замечала холода воды. Она словно воспаряла, вскрикивая от ярких, неведомых ей ранее ощущений, и хотелось, чтобы это продолжалось еще и еще. Пока она не очутится среди звезд – тех, что наверху, или тех, что внизу, дрожат и перемигиваются на колышущихся вокруг волнах. Стоны ее разносились над темной водой, словно призывая весь мир в свидетели ее торжества.
Когда наконец она, обессилев, склонила голову к плечу господина вод, он тоже замер, тяжело дыша ей в ухо. Кожа его была холодна, но дыхание тепло. Потом он двинулся вперед, осторожно шагая к берегу и неся ее на себе. Мальфрид все так же обвивала руками его шею, а ногами – стан, но теперь стала ощущать, как холодны волны вокруг. Однако с каждым шагом вода опускалась все ниже и ниже. Воздух ранней ночи поначалу казался теплым, но, когда река совсем ушла вниз, стало зябко.
Не спуская на землю, господин вод внес ее под какой-то полог и только потом, склонившись, положил спиной на что-то мягкое. Она не сразу расцепила объятия, и ему пришлось почти лечь на нее. Так они замерли, переводя дыхание и заново осваиваясь для жизни в человеческом мире.
Немного опомнившись, Мальфрид вспомнила: белый шатер. Кожу ее щекотала косматая шерсть медвежьей шкуры. Вот они где. Оторвавшись от мужчины, она нашарила рядом овчину и прижала к груди. Завернулась в нее, обтирая с тела воду, потом дрожащими руками кое-как отжала волосы.
Господин вод взял ее за плечи, уложил на медвежину и натянул на них овчинное одеяло. Прижался к ней, чтобы скорее согреть. Мальфрид снова обняла его, прильнула губами к его шее. Теперь она ясно понимала, что это живой человек, чувствовала биение горячей крови в его жилах. И понимала, кто именно. Но ее по-прежнему наполняло лихорадочное блаженство и чувство свершения. И единения – даже разомкнув объятия, они оставались единым целым.
Свершилось именно то, к чему она стремилась. В Перыни нашелся человек, способный одолжить господину вод свое человеческое тело для встречи с невестой на ее, земной половине мира. Погрузившись в глубину реки, он вынес господина Волха к ней, туда, где она могла соединиться с ним, не лишаясь дыхания. Облегчение и торжество наполняли каждую частичку ее тела, а с ними и любовь к тому, кто подарил ей эту встречу.
В темноте шатра он склонился лицом к ней на грудь. Мальфрид обняла его голову, провела пальцами по мокрым волосам. С них еще текло, но теперь в ее объятиях был земной человек. Сейчас она не смотрела на него снизу вверх, как раньше, а сделалась равна ему. Он стал жадно целовать ее грудь, теплом своего рта обжигая озябшую кожу, Мальфрид глубоко вздохнула и призывно провела ладонями по его крепкой спине. Он потянулся к ее лицу, и она, подавшись вперед, жадно прильнула к его губам. В этом поцелуе она будто ощутила его всего как живого, земного человека – того, с кем говорила, кому смотрела в глаза. Подняла колено, призывно скользя бедром по его сильному бедру.
Ни одна невеста на берегах Волхова – ни та, что ложится с живым супругом на сорок ржаных снопов, ни та, которую бросают в волны в свадебном венке и со связанными руками, – не переживала ничего подобного. Пусть уже не в объятиях воды, а на медвежьей шкуре она сливалась со своим волшебным возлюбленным, но ее человеческое существо вновь растаяло, сметенное силами более могучими. Она ощущала себя не женщиной, а деревом, в жилах которого течет огонь, нисходя от земли к небу. Чем более зрелой душой и телом она становилась, тем больше раскрывалась навстречу силам любви, и вот теперь цветок распустился в полную мощь. Ушло томившее ее чувство пустоты, сладостная наполненность заменила его.
Дедич издал короткий крик и склонился над ней, глубоко дыша. Мальфрид тоже замерла, обхватив его руками. В этот миг в ней сгорели последние остатки тьмы, вынесенной из леса и воды; теперь она принадлежала только жизни и свету.
Они лежали, закутавшись в овчины; Дедич обнимал ее сзади, Мальфрид было тепло, но возбуждение не давало заснуть. Иногда она немного дремала, но все время чувствовала прижавшееся к ней сильное тело и старалась не упустить ни одного мгновения, пока это продолжается. По его дыханию она знала, что он тоже не спит. Но разговаривать не хотелось. Все важное, случившееся этой ночью, было трудно облекать в слова, а для неважного было не время.
Тьма слабела, уже виднелась светлая щель у входа в шатер. Дедич пошевелился и сел. Мальфрид повернулась на спину. Потом он опять склонился к ней.
– Вот, возьми, – услышала она знакомый голос, немного хриплый после всех усилий. – Пока у себя подержи. На Купалии боги добрые знаки давали – пошлют хлеба. Но оно только к Дожинкам будет ясно. С этим все равно что сам Перун с тобой – что бы ни вышло, никто тебя не тронет.
Он вложил ей в ладонь что-то небольшое, жесткое. Мальфрид сжала пальцы, потом поднесла руку к лицу, пытаясь рассмотреть подарок.
Это была та кремневая стрелка, оправленная в серебро, которую Дедич всегда носил на шее. Разглядывая ее, Мальфрид ощутила рядом движение. Повернула голову, но успела лишь заметить, как мужчина, обнаженный, словно змей, исчезает за пологом.
Она легла поудобнее и закрыла глаза, сжимая в руке Перунову стрелку. «Что бы ни вышло, никто тебя не тронет…» Он знал, что у них все получилось, как задумано, – еще бы им двоим было этого не знать! Но сумеет ли он убедить других – жрецов и старейшин, – что жертва принесена и господин доволен? Жертвоприношения успокаивают народ, когда происходят у всех на глазах. А верность того, что творится в тайне, могут подтвердить только сами боги. Только после Дожинок можно будет сказать, что угроза голодного года миновала.
Мальфрид еще немного подремала, но, вновь открыв глаза, обнаружила, что щель полога уже совсем светла. Откинув овчину, она встала, провела рукой по коже, будто проверяя, ее ли это привычное тело. Улыбнулась, ощутив, как влажно и липко между бедер. Волосы еще не высохли.
Было прохладно, и Мальфрид оглянулась, отыскивая свою одежду. Вспомнила, что сорочку и пояс Зари оставила на берегу. Однако, высунувшись из шатра, обнаружила их возле самого полога.
Над Волховом лежал туман, словно сама река укуталась в одеяло, отсыпаясь после ночного безумства. Сверху на нее молча взирало бледное утреннее небо. Было зябко, и Мальфрид хотела поскорее одеться.
Но сначала она снова вышла к воде и умылась, обмыла бедра и вытерлась подолом сорочки. Долго расчесывала спутанные влажные волосы. Странно было заплетать косу – будто налагая оковы на ту силу, что в эту ночь вырвалась на волю и от воли значительно возросла. Вчерашний день и все привычное в мыслях виделись как-то странно – как будто она выросла за эту ночь и смотрит на прежнюю жизнь откуда-то с вершин деревьев. И с каждым новым предметом, который Мальфрид на себя надевала: чулки, черевьи, хенгерок, очелье, накидка, – она будто клала еще один камень в стену между собой и теми стихиями, в которых совершенно растворилась этой ночью.
Из шатра она вышла уже обычной девой – одетой, причесанной, умеющей себя держать. Прошла по тропе к бору, оглянулась. Белый шатер стоял на прежнем месте. А казалось, должен растаять, как видение, едва она его покинет.
По пути к причалу Мальфрид никого не встретила, зато Кальв с отроками уже сидели в лодке. При виде нее все встрепенулись. Мальфрид ступила на причал и пошла к ним; шаги ее по широким плахам отдавались в утренней тишине, как первые звуки вновь сотворенного мира.
Вдалеке за бором заиграл пастуший рожок, словно приветствуя ее.
– Будь жива, госпожа! – Кальв поклонился. – Ты…
Взгляд его упал на громовую стрелку на груди Мальфрид, и отрок запнулся, только поклонился еще раз. Во всем Поозёрье всякий отлично знал эту вещь.
Спрашивать Мальфрид отроки ни о чем, конечно, не могли, но Мальфрид видела в их глазах настороженность. В Хольмгарде никто, кроме Сванхейд, не знал, что именно девушка собирается делать одна ночью близ Волховой могилы, но всем было ясно: она отправилась на встречу с такими силами, о которых лучше не любопытствовать. И встреча состоялась, о чем говорила громовая стрелка в серебре.
Над рекой дул ветерок, понемногу сдергивая со спящего великана туманное одеяло. Когда впереди показался Хольмгард, Мальфрид подняла голову, вдруг сообразив, что на рассвете не шло никакого дождя. Воздух был чист, но полон ощущением воли – подними лицо, и его не усеет холодными каплями. И небо, по мере того как светлело, наливалось все более яркой голубизной.
«Да ведь будет ясный день!» – сообразила Мальфрид, когда лодка подходила к причалу Хольмгарда.
Вдруг она ощутила усталость от бурной и почти бессонной ночи. Глаза слипались. Глубоко втянув свежий воздух, Мальфрид взглянула на небо.
Солнечный луч упал на воду реки и заиграл, перебирая блестящие чешуйки, как будто и сам господин Ящер удовлетворенно потягивался исполинским телом.
Часть вторая
Вторая половина лета выдалась теплой. Разговоры о жертве Волху затихли: в Перыни на вопросы отвечали, что жертва была принесена и господин вод смиловался. Что это правда, всякий видел своими глазами. Вскоре после Перунова дня оратаи начали жать озимую рожь, вскоре затем – сеять. Из хорошо промоченной земли со скрипом полезли грибы, поспела лесная малина, потом брусника. Собирать ягоды – девичье дело, и подруги из Словенска часто звали Мальфрид с собой в лес, но она редко покидала дом. Ей недомогалось, и по утрам она долго оставалась в постели, выходила иной раз лишь к полудню. Словенские знали, что невеста Волха участвовала в обряде изыскания милости Ящера; говорили, что священнодействие утомило ее, оттого и хворает. Многим хотелось ее повидать, но Сванхейд никого к ней не пускала. Старая госпожа твердила Беру, что грядущей осенью непременно заставит его жениться, а до тех пор сама вновь принялась за хозяйство и еще ухаживала за внучкой, как та прежде – за ней.
Косили овес, поспевший заодно с брусникой. Под кровлями изб краснели развешанные гроздья рябины. Журавли собирались на болотах уговор держать, каким путем в Ирий лететь. Однажды днем, когда Мальфрид все же вышла в лес с Бером и челядинками по грибы, она видела удивительное: над болотиной старый журавль учил молодого летать. Две птицы парили над прогалиной, делая в воздухе развороты, снижаясь почти до земли и вновь взмывая ввысь. Молодая следовала за старой, подражая ей. Мальфрид тихо ахала от восхищения: за всю свою жизнь она провела в лесу только две осени и такого ей наблюдать еще не приходилось.
Конец ознакомительного фрагмента.