Что ж, у неё нет выбора.
Как и у Каспиана. Его дядя Мираз владел пакетом акций «Нарнии» много лет — будучи другом отца Сьюзен, он был в курсе всех дел компании. Но теперь его дядя стар, и не то чтобы он хотел доверить Каспиану управление компанией от своего имени, а пришлось.
Галстук чертовски душит. Каспиан изо всех сил старается слушать, что говорит глава юридического отдела о новой форме договора поставки материалов, но нить разговора теряется, будто клубок Ариадны закончился раньше, чем Тесей добрался до центра Лабиринта. Юридические тонкости для Каспиана — тот самый Лабиринт, а их главный юрист — Минотавр, готовый сожрать с потрохами.
Он переводит взгляд на Сьюзен. Кажется, она внимательно слушает, что-то записывает, задает какие-то вопросы. Каспиан думает: хочет она или нет, это теперь её жизнь. Сердце у него сжимается, потому что на свете нет никого прекраснее Сьюзен, так похожей на розу, покрытую тонкой корочкой льда. Её хочется беречь от всего мира, согреть в объятиях, целовать, пока она не оттает, пока её боль не уймется… но разве можно усмирить боль от потери родных?
Вряд ли. Каспиану тяжело судить. Своих родителей он не помнит, а о смерти дяди Мираза не будет сожалеть. Всю жизнь ему приходилось делать, что скажет Мираз, и ни разу дядя не спросил, чего же хочет его племянник? Поначалу Каспиан бунтовал, но быстро понял — это бесполезно, дядя за шкирку притащит его домой, даже если Каспиан уедет жить на ферму в Австралии, разводить кенгуру. И пусть в глубине души он не смирился, тактику пришлось поменять.
Каспиан ждет. Он знает, что, как только пакет акций «Нарнии» перейдет к нему по наследству, он сможет продать его. Денег будет не много, но ему не нужна роскошь — только свобода.
Он смотрит на Сьюзен, с каждой минутой сильнее увязая в охватывающем его желании и тягучей, как мёд, нежности к хрупкой, но сильной девочке, которую он знал с детства… и с детства же любил и продолжает любить, каким бы идиотом он себе при этом ни казался. Как бы ни старался забыть её, понимая, что Сьюзен оставила их детские чувства в прошлом — уже давно, ещё когда улетела в Нью-Йорк учиться актерскому искусству.
Что ж…
Теперь ей пришлось вернуться. Каспиан встречал её в аэропорту, и Сьюзен бросилась ему на шею, обняла так крепко, что едва не задушила, и расплакалась прямо в зале прилета. Единственный раз за последние полгода она плакала на людях, и больше Каспиан никогда не видел её такой.
Однако он знает Сьюзен, они почти ровесники, и он чувствует: она играет роль. «Нарния» для неё — сцена, устланная битым стеклом. Она режет ноги, но всё равно лицедействует, потому что именно этого от неё ждут. А ещё — ждут, когда она заплачет, сломается, когда больше не сможет идти вперед.
Вот уже полгода Каспиан не может отделаться от донимающих его эмоций. Он гордится Сьюзен, он с каждым днем влюбляется в неё всё сильнее, он хочет её до дрожи в коленях и до эротических снов под утро, когда он просыпается весь в поту, кусая губы, и идет под холодный душ. Сьюзен кусает колпачок ручки, волосы у неё забраны в высокий хвост, а Каспиану хочется растрепать их, зарыться в них лицом. Они были детьми, когда в первый раз поцеловались — в зоопарке, у клетки льва, пока Люси, младшая сестренка Сьюзен, повизгивала от радости, глядя на благородного хищника; ей всегда нравились львы. Правда, Люси же потом их и заложила родителям, не со зла, конечно.
Люси больше нет.
Их всех больше нет. А Сьюзен осталась.
Каспиан думает, что отгоревать по добродушным, гостеприимным и открытым Пэвенси невозможно, эта рана всегда будет болеть, никогда не станет шрамом. Быть может, Сьюзен думает так же.
Он решает навестить её вечером. Каспиан избегал её полгода, полагая, что Сьюзен нужно время пережить её трагедию без лишних напоминаний о прошлом вне рабочих встреч, но ему все больше кажется, что на самом деле он предал её своим молчанием, своей отстраненностью. Может быть, Сьюзен нужен старый друг, а она слишком горда, чтобы сказать об этом прямо. Может быть, он поступал, как кретин.
Питер, после её отъезда в Нью-Йорк, шутил, что сестренка стала глупой, как и все актрисы, и просто хочет нравиться мальчикам — но он делал это не со зла, просто подкалывал. Питер больше никогда не отпустит ни одну из своих шуточек.
У Каспиана в сердце — такая же рана, как и у Сьюзен. Пэвенси были его душой, его семьей, пусть и не по крови. Он чувствует, будто второй раз осиротел. И, может быть, им стоило бы справляться с этим вместе.
Всю дорогу до дома Пэвенси Каспиан терзается: может ли он явиться без предупреждения? Не ранит ли он Сьюзен ещё сильнее? Он паркует машину в одном из соседних переулков и, выйдя на вечернюю улицу, подставляет лицо колкому осеннему ветру, кутается в шарф плотнее. Он и так избегал Сьюзен слишком долго, он больше не может… и не имеет права.
Маргарет, служанка Пэвенси, ставшая уже почти членом семьи, открывает ему дверь. Молча впускает в дом, но, судя по её предупреждающему взгляду, он не должен ожидать теплого приема. Каспиан вообще не знает, чего ожидать. Он просто хочет обнять Сьюзен. Сказать, что он рядом. Что ему стыдно. Что он больше не может оставаться в стороне.
Сьюзен пьяна. Не в стельку, но достаточно, чтобы плакать — навзрыд, над альбомом с фотографиями, на которых семья Пэвенси выглядит счастливой. Рядом стоит бутылка вина, и Сьюзен прикладывается к горлышку. Оборачивается на шаги.
— Каспиан… — она шмыгает носом. — Я… Каспиан, они мертвы. Они мертвы уже полгода, а я всё ещё жду, что откроется дверь, и Эдмунд закричит, что это всё… д-дурацкая шутка! — Она заикается, слезы текут по её щекам. — К-Каспиан…
Он бросается к ней, обнимает, прижимая к себе, забирает бутылку. Сьюзен утыкается ему в шею и плачет — горько, безнадежно, тоскливо.
— Они даже не снятся мне… — всхлипывает она. — Я помню, как Люси говорила, что после смерти она попадет в страну Нарнию, где правит Лев Аслан и пятеро королей и королев, а животные… ум-меют разговаривать, и… — она задыхается, отстраняется, заглядывая ему в лицо. — Т-ты тоже б-был там… Т-ты был п-принцем, и…
— Ш-ш-ш, — Каспиан гладит её по спине, обтянутой плотной тканью домашнего платья. — Сьюзен… тише. Тише, моя девочка…
Он успевает прикусить язык, с которого почти сорвалось «любовь моя». Сьюзен не замечает. Она цепляется пальцами за его рубашку, вымоченную её слезами.
— Люси… она б-была в т-тебя влюб… влюблена, — она шмыгает носом снова. — Знаешь, так п-по-детски… но это б-было мило, и я знаю, она злилась на меня, что мы встречались… П-помнишь?
Ещё бы.
Каспиан помнит всё. Ладонь Сьюзен в его руке, когда они сидели рядом на семейном ужине. Поцелуи украдкой, пока не видят её родители, ведь Сьюзен всего пятнадцать, а вот ему уже восемнадцать стукнуло. Помнит, что был её первым мужчиной, хотя она, в принципе, не была его первой женщиной. Если бы они тогда знали, что расстояние сыграет с ними злую шутку, если бы он знал…
Если бы он знал, что её письма станут редкими, сухими. Если бы он знал, что сам решит поставить точку, потому что её судьба, как ему казалось, была не с ним. Если бы он знал, что они потеряют друг друга…
А что бы он сделал? Не отпустил её?
Вряд ли. Он точно знает, он чувствует: если ты любишь кого-то, ты даешь свободу, а не запираешь в клетку. И если твой любимый человек уходит — смиряешься. Даже если тебя разрывает на части от боли. Боль проходит. И очищает прежде всего тебя самого.
Но сложно думать об этом, когда от ноющей, тупой боли в сердце плачет Сьюзен, которую он, как бы ни старался, так и не смог разлюбить.
Каспиан обнимает её, пока она не затихает в его объятиях, и он не надеется даже, что она выплакала всё, что копилось у неё на душе.
— Тебе нужно отдохнуть, — он осторожно убирает с её лица вьющуюся темную прядь. — Прости, что не был рядом так долго.
«Прости, потому что я был идиотом. Потому что это всегда была ты, это всегда была любовь. И я должен был быть с тобой. Хотя бы эти полгода»
Вряд ли Сьюзен, в одиночку выхлебавшая почти полную бутылку крепкого старого вина из отцовских запасов, осознает, что происходит. Она засыпает, едва её голова касается подушки, а Каспиан зовет Маргарет, просит помочь мисс Сьюзен раздеться. Маргарет кивает, и, кажется, уже не в первый раз ей приходится переодевать пьяную новую владелицу «Нарнии» ко сну.
Кто бы ещё мог Сьюзен за это винить? Только не Каспиан.
Дом Пэвенси полон воспоминаний. Духи Питера, Эдмунда, Люси и их родителей здесь повсюду: вот с этой лестницы Каспиан едва не полетел головой вниз, пока сражался с Питером на воображаемых шпагах в детстве, а Эдмунд вечно катался с этих перил. Сьюзен закатывала глаза и смеялась, делала уроки, сидя у камина. Люси таскалась повсюду со своим огромным плюшевым львом Асланом. У Люси с детства были яркие сны о стране, которой никогда не существовало, и Питер всегда подшучивал над ней, Сьюзен хмурилась, а Эдмунд фантазиям сестренки потакал и разделял. Каспиан чувствовал себя среди них своим… и чужим при этом, ведь связь, что всегда тянулась между Пэвенси, была ему недоступна, как бы он ни желал обратного.
Каспиан шумно сглатывает, смаргивает слёзы.
Он боялся возвращаться в этот дом. Он боялся, что его сердце разорвется, стоит ему зайти. Но сейчас он понимает: его сердце полно светлых воспоминаний и нежности. Ему всё ещё больно, однако от этой боли он не умрет.
И Сьюзен выкарабкается. Выберется. Будет улыбаться, как раньше. Он сделает всё, чтобы смогла.
Наутро Сьюзен появляется в офисе — темные волосы в привычном хвосте, строгая блузка и юбка, так не похожие на её прежние легкие платья, которые она обожала. Под глазами залегли тени, которые не может скрыть даже косметика, но Сьюзен цепляет маску фарфоровой куклы с трещиной, видимой только Каспиану.
Она куда сильнее, чем думает сама. Его Сьюзен.
— Спасибо, — шепчет она Каспиану на ухо, улучив минуту после очередного совещания с главным архитектором компании. — Что я делала бы без тебя?
«Справлялась бы, — думает он. — Тебе это по силам. Но я здесь, и я буду рядом»
Всегда.
========== Rewrite the stars (“Хроники Нарнии: Принц Каспиан”, Каспиан/Сьюзен) ==========
Комментарий к Rewrite the stars (“Хроники Нарнии: Принц Каспиан”, Каспиан/Сьюзен)
Логическое продолжение предыдущего драббла, которое завершает дилогию. Да-да, я всё еще пытаюсь закрыть гештальт.
Aesthetic: https://vk.cc/bZoYaQ
What if we rewrite the stars?
Say you were made to be mine
Nothing could keep us apart
You’d be the one I was meant to find…
Сьюзен в жизни бы не подумала, что домой возвращаться будет на похороны своей семьи. Когда ей позвонили, она собиралась на репетицию, бегала по квартире в одном белье, а телефон, поставленный на беззвучный режим, трезвонил где-то в ванной комнате. Она бы и не услышала звонок, если бы не забежала за оставленной у зеркала помадой.
Она помнит, как увидела на экране номер профессора Керка, старого папиного друга, и удивилась: почему мистер Керк звонит ей? Помнит, как приняла вызов. Помнит, как зазвенело в ушах, стоило ей услышать, что её любимых людей больше нет. Сьюзен тогда завыла, осев прямо на кафельный пол, а мобильный выпал из её руки.
Этого не могло быть. Этого не могло быть, этогонемоглобыть, этогонемогло…
Билет в Англию она взяла в тот же день. Ей всё чудилось, что она просто оказалась в кошмарном сне, и, стоит ей открыть глаза, как искаженная трагедией реальность исчезнет, и она проснется в своей постели. За окном будет новый день, а в мессенджерах — фотографии Питера с его девушкой, Эдмунда и Люси, машущих ей руками с побережья Бали.
Если бы Сьюзен согласилась лететь с ними, она бы тоже погибла. Если бы ей не нужно было репетировать финальный спектакль перед каникулами…
Она собиралась присоединиться к семье чуть позже.
Каспиан встречал её в аэропорту. Сьюзен увидела его, и у неё подкосились ноги — осознание, что она вернулась, что её семьи больше нет, что она теперь единственная из Пэвенси уничтожили её. Она помнит, как рыдала, прижимаясь к Каспиану, прямо в зале прилета, и ей было плевать, что подумают люди вокруг, она имеет право, она сирота, она… Каспиан гладил её по волосам и молчал.
Все эти месяцы он был рядом. Пусть и не приходил к ней, пусть они виделись лишь в офисе, пока она пыталась вникнуть в дела, заниматься которыми у неё не было никакого желания, но Сьюзен знала — он рядом. Он подставит ей плечо или встанет с ней спина к спине. Они, в конце концов, остались вдвоем, только вдвоем.
Каспиан был её первой любовью когда-то. Всё случилось так просто: вот они друзья, а вот ей четырнадцать, а ему семнадцать, и её сердце точно знает, что она влюблена по уши, даже если Эдмунд, вот дурак, подшучивает над ними и зовет их «тили-тили-тесто, жених и невеста». Каспиан целовал её так, что у Сьюзен голова кружилась, и он знал её, как никто другой не знал, и он держал её за руку, и…
«Прости меня, Люси»
Она не сразу догадалась, почему Люси злится на неё, почему рассказала родителям, как Каспиан поцеловал Сьюзен в зоопарке, почему обижается. Сестренке было десять, и Сьюзен думала, что она просто рано входит в переходный возраст, но всё было проще: Люси по-детски влюбилась в Каспиана. Люси видела его своим принцем. Но что Сьюзен могла поделать?
Может быть, родители даже думали, что они с Каспианом поженятся. Может быть, этот выход казался им идеальным.
Родителей больше нет.
Сьюзен каждый день собирает себя по частям. Ей кажется, что её сердце превратилось в открытую рану, и, как бы она ни старалась её залечить, края раны не стягиваются и не заживают. Первые несколько месяцев после похорон жить в доме Пэвенси кажется невозможным, и Сьюзен снимает квартиру в Сохо. Каждый день она думает, что вот-вот уже вернется домой, но не может себя заставить и, подъезжая к знакомым с детства улицам, разворачивает машину обратно. Каждый день она обещает себе, что завтра-то уж точно…
Когда она впервые почти_приближается к дому, её начинает тошнить. Едва успев завернуть машину в переулок недалеко от их городского дома, она открывает дверцу, высовывается наружу, и её начинает рвать. Сглотнув горечь, Сьюзен долго сидит в машине и так и не решается выйти.
Она впервые открывает двери дома Пэвенси только через три с половиной месяца после страшной даты. Ходит по знакомым с детства комнатам, чувствуя, как болезненно сжимается что-то в груди. Стискивает зубы, чтобы не разреветься. Слуги предусмотрительно не беспокоят её.
В спальнях всё по-прежнему, будто владельцы вот-вот вернутся домой, только пыль заботливо вытерта со всех поверхностей да кровати заправлены. Эдмунд в жизни так красиво постель себе не заправлял! Сьюзен проводит ладонью по пледу, горло у неё опасно сжимается. Она обхватывает плечи ладонями и поспешно выходит.
Следующая по коридору — спальня Люси.
Плюшевый лев смотрит на Сьюзен стеклянными глазами. Потрепанный, с заплатой на спине, там, где Эдмунд ткнул в него ножницами. Как Люси тогда рыдала!
— Аслан говорит, что, когда мы умрем, мы все попадем в Нарнию, — лепечет Люси, прижимаясь лицом к жесткой гриве плюшевой игрушки.
— А священник говорит, мы в Рай попадем! — не соглашается Эдмунд.
Питер закатывает глаза.
Сьюзен ломается. Она сползает вниз по косяку двери и ревет — в голос, навзрыд, закрыв лицо ладонями.
— Люси… — шепчет она. — Люси, прости меня, Люси…
Домой она всё же возвращается, но отцовский погреб с винами становится её другом. Бокал-другой, иногда третий — перед сном, иначе призраки семьи начинают преследовать её. Сьюзен слышит их смех, ей всё время кажется, что, повернув за угол, она увидит дурачащегося Эдмунда. Услышит голос мамы. Шелест страниц газеты, которую по утрам читал отец.
Три бокала превращаются в четыре.
Потом — в целую бутылку.
И спасает её Каспиан. Тот самый, который полгода был рядом, прикрывал её спину, но не навязывал свое общество. Тот самый, которого она любила — и, кажется, продолжала любить, отшивая в Нью-Йорке парня за парнем, потому что каждый из них был не_Каспиан, — но отношения с которым не выдержали расстояния в океан, потому что любви требовалась подпитка, а не редкие электронные письма. Потому, что она была глупая и юная, и ей хотелось веселиться, а на Скайп или мессенджер потом перестало находиться время.