Мария стоит тихо и неподвижно, неприятности ей не нужны.
– Надеюсь, недоразумений не будет, – говорит Сигваль отцу, вскакивает в седло. – Уберите ее.
– Да, ваше высочество.
И пытается увести старшую дочь, взяв за локоть. Но Каролине не хочет, упирается.
– Едем, – тихо командует Сигваль.
Они трогаются. Копыта стучат по брусчатке.
– Ведьма! – кричит Каролине им вслед. – Как ты сделала это? Почему он выбрал тебя? – и еще, громко всхлипывая. – Ты сдохнешь!
Сигваль останавливается. Оливия видит, какое у него напряженное лицо, он пытается решить. Еще немного и… Он ведь не сделает этого? Нет! Он уже почти собирается ехать…
Отец силой тащит Каролине прочь.
– Ты обещал жениться на мне! – орет она. – Ты не держишь свои обещания?!
Сигваль глухо и страшно рычит.
– Я обещал еще кое-что! – говорит громко.
Спрыгивает. И идет к ней. Таким широким размашистым шагом.
И вот тут, наконец, до Каролине доходит.
С визгом она вырывается из рук отца и бросается прочь. К дверям. Она бежит, рыдая.
Сигваль идет за ней. Кажется, он не торопится. Но так неумолимо. Стремительно.
– Нет! – кричит Каролине. – Ты не посмеешь!
Поздно.
Она еще успевает влететь за дверь и даже захлопнуть, но вот запереть – уже нет. Пытается, но… Сигваль успевает навалиться на дверь плечом.
Хватает ее, вытаскивает за волосы во двор. Не церемонясь.
Потом так же, не церемонясь, прижимает ее к стене и задирает юбку. Каролине кричит, вырывается. Так страшно кричит. Он насилует ее. Прямо здесь… И плевать на все.
Смотреть на это Оливия уже не может.
Даже пытается в ужасе зажать уши ладонями, не слышать… Сердце разрывается.
Как бы там ни было – Каролине ее сестра. Только не так.
Сложно сказать, сколько это длится. Все вокруг замирает. Словно время останавливается. Все смотрят. В оцепенении. Невозможно поверить. У Оливии темнеет в глазах.
Это чудовищно.
И все же – быстро. Ровно столько, сколько нужно, чтобы обозначить выполнение обещания, и не более того. Он сделал это.
И отпускает.
Каролине падает.
Он поправляет одежду, поворачивается.
Каролине рыдает, захлебываясь.
– Убейте его! – судорожно выдыхает король.
Гвардейцы хватаются за оружие.
Но…
Сигваль медленно кладет ладонь на рукоять меча.
– Не стоит, – тихо, но очень внятно говорит он. И эти слова отдаются громом в ушах.
Гвардейцы замирают.
Если они решат выполнить приказ – Сигваль умрет. Как бы мастерски он ни дрался, но он не справится. И даже те трое, что с ним – не справятся тоже. Их слишком мало.
Но убить Сигваля… это снова война.
Тишина.
И в этой тишине Сигваль делает шаг. Потом еще один. Он идет к лошади. Не торопясь. Без резких движений. У него каменное неподвижное лицо.
Гвардейцы провожают его взглядом.
По щекам короля текут слезы. Гнев и ужас… и отчаянье.
В полной тишине Сигваль вскакивает в седло.
На Оливию старается не смотреть.
– Поехали, – тихо говорит он.
10. Ингрид, жар-птица
До Бейоны и до Оливии.
Когда птица раскинула крылья.
После ночи танцев в таверне Таллева, Ингрид не приходила два дня. Сигваль не звал, и она не навязывалась. Подумала уже, что ничего не будет, они оба получили друг от друга все, что могли.
Огонь…
Она ведь даже намекнула ему. На прощанье. Она держала его ладонь в руках, левую, с красным пятнышком ожога. Она осторожно, с легким нажимом провела по этому пятнышку, чувствуя, как вздрагивают пальцы. Больно.
«Если тебе больно, значит – ты еще жив», – сказала тихо.
Он так посмотрел на нее… Ничего не ответили. Но, кажется, понял.
Не захотел.
Но в тот день он подошел сам. Нашел Ингрид в тенистом уголке сада, в окружении придворных дам и в обществе королевы. Милые светские прогулки, все очень благопристойно.
Подошел, никого не стесняясь, шепнул ей на ухо: «Приходи вечером. Ты мне нужна». И все. Королеве только вежливо кивнул. Ушел.
Сигвалю плевать на чужие взгляды и чужое мнение.
Ингрид, пожалуй, тоже.
Все смотрели на нее.
И вот, вечером, она снова здесь.
И он сам открывает ей дверь.
– Заходи, – говорит тихо.
Камзола на нем нет, только тонкая сорочка. И сапог тоже нет, он босиком.
Он выглядит совершенно обычным, спокойным. И все же, что-то в этом настораживает… Его спокойствие. Что-то не так.
– Садись, – предлагает ей кресло.
Наливает вина, себе и ей… и там в кувшине уже остается на донышке. Подает ей бокал, но сам пока не пьет, только смотрит, как она берет, пробует. Хорошее вино… Чуть улыбается.
Огонь свечей поблескивает в его глазах.
Да он напился уже! Понимание приходит так неожиданно. Ингрид смотрит на него… Да нет, он не пьян, он молодой и сильный мужчина, и чтобы напиться ему нужно больше, чем вот тут в кувшине было. Сейчас где-то на грани, когда разум еще вполне ясный, но появляется такая расслабленность…
– Хочешь поговорить? – спрашивает она.
Он фыркает, качает головой.
– Я еще не настолько пьян, чтобы начать жаловаться на жизнь.
Ингрид заглядывает под стол.
– У тебя там еще бочка, – говорит она. – Можно наверстать. Или завтра с утра у тебя снова дела?
– С утра нет, – говорит он. – Ближе к вечеру. С важным я пока разобрался, остальное может подождать. Послезавтра я еду в Бейону. Но наверстывать и жаловаться все равно не планирую, как-то пока не готов.
Он поднимает, чуть покачивает в руке бокал, отпивает немного. Ставит на стол.
– А вот я бы напилась и пожаловалась… – неожиданно говорит Ингрид. Не собиралась ведь, но вырвалось.
– Да пожалуйста, – щедро говорит он. – У меня там еще бочка под столом, и мы никуда не торопимся. Хорошее вино, можно пить спокойно, я уже кувшин вылакал за вечер, так что никаких неожиданностей, – он морщится. – Хочешь, у меня печенье есть… с орехами, – пододвигает к ней мисочку. – Бери.
Что-то есть в этом такое…
– А какие могут быть неожиданности? – спрашивает она.
Сигваль устало пожимает плечами.
– Я знаю, что твой отец приехал, – говорит, словно пытаясь сменить тему, – и что собирается отправить тебя в Олейв. Я говорил с ним.
Но Игнрид так просто не сбить.
Она даже слышала какую-то историю…
– Подожди. А что может быть не так с вином?
– Да все нормально с ним, не бери в голову. Это мои личные заморочки, – видно, как ему с трудом удается подавить желание встать и уйти. – Ингрид, я тебя не для этого позвал.
Хорошо…
Не стоит давить.
– Тогда что ты хочешь? Поиграть со мной? Трахнуть меня? – она пытается улыбнуться непринужденно и соблазнительно.
– И то, и другое, пожалуй, – говорит он. – И ты права, иногда только боль помогает почувствовать, что ты еще не сдох. Что еще хоть немного человеческого осталось.
Он разворачивает левую ладонь, показывая ей.
Огонь.
– Ты хочешь боли? – осторожно спрашивает Ингрид.
– Я хочу почувствовать хоть что-то, – говорит он, и вдруг становится страшно. – Почувствовать, и не забывать, что людям может быть плохо. А то мне начинает казаться, что им так же плевать, как и мне. Одна сухая шкурка… Ожоги ведь долго напоминают о себе.
– Хочешь научиться смирению?
Он усмехается.
– Смирению? Нет. Это уж точно не про меня. И вообще, это была твоя идея. Я просто ухватился, потому, что больше хвататься не за что.
– Ты все-таки жалуешься на жизнь, – говорит Ингрид.
– Пожалуй, – он улыбается, только совсем не весело. – Выходит, докатился и до этого.
Он сидит перед ней, ждет ее решения.
И все равно, это не его игры.
Ухватиться хоть за что-то, потому, что больше хвататься не за что. Не потому, что хочет, а потому, что больше ничего нет.
Что же там происходит?
– А если я откажусь? – говорит она. – Что будет?
Просто пытаясь понять.
– Ничего не будет, – говорит он. – Ровным счетом ничего. Это ничего не изменит. Хочешь, мы просто поболтаем сейчас, выпьем и завалимся спать, хоть вместе, хоть по отдельности.
Почему с ним все не так?
Она ведь для этого и пришла. Чтобы играть с ним. Она начала это.
И он согласен.
Так что теперь?
– Нет, – говорит Ингрид. – Не хочу поболтать и выпить. Хочу увидеть, как далеко принц Сигваль может зайти.
Он кивает. Даже не сомневался.
Достает и кладет перед ней нож. Длинный, тонкий, с почерневший деревянной рукоятью, со старой окалиной у обуха.
– Тогда вот. У Хаука спер, он любит такие штуки.
Ингрид кажется, у нее руки начинают дрожать. То ли от ужаса, то ли от возбуждения.
Это куда сильнее, чем плетка.
– Поцелуй меня, – говорит она.
Сигваль встает, обходит столик и наклоняется к ней. Целует в губы – так страстно и горячо. Профессионально.
– Я разожгу огонь, – говорит совершенно буднично.
У камина, не смотря на лето, лежат дрова. Он велел принести… Не на свече же греть.
– Подожди…
Она вскакивает, подбегает, обнимает его сзади.
Просто обнимает.
«Тебе же совсем не это нужно! – хочется крикнуть. – Ну, почему…»
Обнимает, прижимается к нему.
Выходит неуклюже.
Его сердце часто бьется.
– Не стоит, – говорит он. – Так не выйдет.
11. Ингрид, пепел
Ингрид плачет.
– Хватит с меня! – всхлипывает, и слезы текут по ее щекам.
Он сидит у стены, привалившись спиной, закрыв глаза.
Весь мокрый.
Это она окатила его водой.
Он потерял сознание, и она не знала, что делать. Нашла кувшин с водой и окатила его.
– Хватит! Я больше не могу с тобой! Ты ненормальный! Так нельзя…
Она даже не уверена, что он понимает ее. Наверно, слышит, но… Ему плохо. Частое поверхностное сбивчивое дыхание…
Так нельзя.
– Придурок! Почему ты не остановил меня?!
Он облизывает сухие губы, фыркает с усмешкой.
Слышит. И понимает.
Но как в первый раз: «не дернусь и не попытаюсь остановить, пока ты сама не захочешь. Даже если ты решишь забить меня до смерти». Словно испытание – как далеко он сможет зайти. Далеко. Слишком. Через край.
Нет, это она виновата, на самом деле. Она перестаралась, увлеклась. Она понимала умом, но не видела, что ему больно.
Нет, понимала, конечно. Раз за разом прикладывая к коже раскаленный нож. Иногда он едва заметно вздрагивал. Иногда, чуть вздрагивали крылья носа. Но ни единого стона, почти спокойное лицо, ничего…
Птица… Она рисовала птицу на нем. Это вышло случайно… просто один, два, три раза приложив, она поняла, что похоже на крылья и решила… Он не пытался ее останавливать. А она… о чем она думала? О чем-то своем… о своем муже… нет, не стоит оправдываться. О том, что она может делать, что хочет. Глядя на него – кажется, что все можно.
Нет, Ингрид старалась касаться совсем легко, эти ожоги сойдут без следа. Большая их часть. Иногда, все же, дрогнув, рука оставляла яркие отметины. И чем дальше, наверно, тем ярче.
Она пыталась спросить, понять – «Тебе что, не больно? Не страшно?» Не верила. Нет… Она даже… думала, что это такая шутка… Дурацкая шутка. «А если я решу выжечь тебе глаза?» «Попробуй». Чертов придурок. Конечно, он понимал, что она не сделает этого. И все же, Ингрид поднесла нож совсем близко, так, что затрещали волоски на брови. Он не попытался остановить ее даже тогда. Он просто до хруста сжал в кулак пальцы.
Она психанула.
Сунула нож в огонь, и потом уже приложила по-настоящему. Не в лицо, конечно, на груди.
И еще раз… пока он не потерял сознание.
Ничего…
После всего этого трясутся руки.
– К черту! Отец уже приехал со мной. Он отправит меня в монастырь, и я больше тебя никогда не увижу! Никогда не думала, что буду так радоваться этому!
– Не отправит, – хрипло говорит Сигваль.
– Отправит! Он за этим и приехал.
Она уже хочет сбежать.
– Нет, я говорил с ним. Сказал, что ты мне нужна и он не может тебя забрать.
Ухмыляется, гад. Так и не открывая глаз.
– Нет! Да пошел ты! – сейчас Ингрид все равно, и она не боится. – Я больше не приду к тебе! Не могу! Ты можешь трахать меня. Но никаких больше игр! Понял! Никаких!
– Договорились. Никаких игр. Я все равно скоро женюсь.
Ингрид сама не понимает, всхлипывает она или смеется.
– Мне искренне жаль твою жену.
– Мне тоже. Ей придется нелегко. Ингрид… – он все-таки открывает глаза, поворачивается к ней. – Тобой очень интересуется один человек. Патрик Арнхильд, Олфский барон. Может быть, ты видела его, такой высокий, рыжий, немного старше меня, больше всего любит петь и пить, хотя ни того ни другого не умеет. Но в целом, хороший парень.
– Я не понимаю…
– Он женат, но дома в Олфе почти не бывает, и не слишком стремится. Его жена – редкостное чопорное бревно, а Патрик любит женщин, которые царапаются и кусаются в постели, словно кошки. Потом он бегает и радостно показывает всем царапины на плечах. Нравится человеку. Заводит. Ничего серьезного, ему хочется именно игр, не переходящих никакие грани, – Сигваль снова облизывает губы, видно, что в глазах у него слегка плывет. – И вот я намекнул ему, что знаю девушку в его вкусе. Про плетку твою рассказал. Но не называя имени… если тебе вдруг это будет не интересно. Но у него аж слюни потекли. И он жаждет встречи. Он никогда не женится на тебе, хочу, чтобы ты понимала это. Но может вполне достойно содержать как любовницу. И он не обидит, даже если вы не сойдетесь с ним.
– Ты это серьезно сейчас?
Невозможно поверить. Это дико. И именно сейчас…
Почему?
– Возможно, это лучше, чем монастырь.
– Почему ты делаешь это?
– У нас с тобой все равно ничего бы не вышло, Ингрид. Не сходится… А Патрика я знаю давно. Почему бы не намекнуть.
Ингрид уткнулась носом ему плечо. Правое, подальше от ожогов.
– Ты ненормальный, Сигваль. Ненормальный. Я боюсь тебя.
– Ты не хочешь?
– И ты так просто отдашь меня?
Он почти улыбается.
– Ты не моя собственность, – говорит так убедительно. – Ты пришла сама, когда захотела. И это твои игры. И тебе нужен совсем не я.
Не он. Не так.
Всего этого она не выдержит долго.
Даже еще одного раза она не выдержит.
Но и он…
Тюленьи ласки. Это ведь было по-настоящему тем утром, от души, а не попытка бегства от каких-то своих проблем.
– Тебе тоже нужна не я, – говорит Ингрид. – тебе нужна женщина, которая будет нежно и искренне обнимать тебя по утрам. И даже не спорь со мной, принц Сигваль. Тебе нежности не хватает и тепла, а не вот этого вот. Тебе нужна женщина, которая будет любить тебя. Даже не столько желать, сколько любить. Чтобы ты мог опереться на это чувство, понимая, что кому-то очень нужен. Как ты нужен сестрам, я видела… Только не маленьким девочкам, а взрослой женщине, которая все понимает про тебя, принимает как есть.
Он зажмуривается, сглатывает.
– Такого не бывает, – говорит тихо. – Не со мной.
– Это не просто, я понимаю, – говорит Ингрид. – Ты очень хочешь казаться плохим, страшным, огромным, жестоким и неумолимым. Чтобы доказать им всем, что ты имеешь право делать то, что делаешь. А заодно и себе доказать. Хочешь казаться чудовищем. Еще немного, и ты действительно им станешь.
– Уже стал, – говорит он без всякого выражения. – Я собираюсь убить человека, который всю жизнь был мне другом. Я собираюсь взять в жены женщину, которую буду презирать и без сожалений перережу ей горло, когда ее отец нарушит договор. И буду, пожалуй, даже молиться, чтобы он побыстрее нарушил. К черту… Я желаю смерти собственному отцу, и даже не просто желаю, а строю планы… И мой отец не упустит ни единого шанса убить меня, у него есть еще два, более покладистых сына. Да дохрена всего. Какая, нахуй, нежность, Ингрид?