- Зачем ты приехал? - спросила хозяйка шепотом.
Не хотела, чтобы дочь раньше времени услышала…
- Это долго рассказывать, госпожа, и лучше не говорить об этом на пороге, - я тоже понизил голос. - Дозволь мне войти и передохнуть!
Геланика сделала шаг назад, пропуская меня в дом; но она все еще не давала мне дороги.
- Ты приехал к моей дочери? - требовательным шепотом спросила она.
Отпираться я не мог и не хотел: и кивнул.
- Да! Но не только!
В глазах Геланики выразилось огромное облегчение; хотя страх из них не исчез вполне.
- Поликсена дома. Идем со мной, - распорядилась она и, повернувшись, пошла впереди.
Это была уже постаревшая, поблекшая женщина; но когда-то она, без сомнения, пленяла многих мужчин. Ее волосы все еще блестели золотом, и фигура сохранила почти девическую стройность. А глаза такого дивного зеленого цвета, - цвета моря в его глубине, - я, кроме Геланики, видел у одной только Поликсены.
Геланика провела меня в общую комнату и усадила за стол.
- Сейчас позову дочь.
- Нет… постой, госпожа!
Я умирал от жажды; а при мысли о Поликсене во рту совсем пересохло.
- Прошу тебя, дай мне сперва пить. И разреши мне объяснить, почему я приехал!
Чувство долга не позволило мне повести себя иначе. И Геланика поняла, что я могу оказаться не лучшим из женихов для ее детища: она помрачнела и кивнула.
- Хорошо, сиди здесь. Я сейчас вернусь.
Она быстро вышла. Я обвел взглядом комнату, пытаясь унять свое волнение, - большой стол и две длинные лавки, на одну из которых усадили меня; пестрый ковер на полу с изображением красного солнца, решетчатые ставни на окне. Что изменилось за время моего отсутствия?..
Тут вернулась госпожа дома; за ней шла старая прислужница Ариадна с подносом, на котором стояли высокий кувшин, две глиняные чашки и блюдо с сухим печеньем.
- Выпей и подкрепись немного. А я послушаю, что ты хотел мне рассказать, - произнесла Геланика, усаживаясь напротив меня на лавку.
Очевидно, в былые времена ее муж бражничал тут с товарищами, - мне понравилась эта приверженность строгой старине, отсутствие пиршественных лож, которые так часто становятся ложами разврата. Критобул вообще казался человеком древнего исчезнувшего прошлого… Но тут Геланика окликнула меня:
- О чем ты задумался, Питфей? Я жду!
Она побледнела и сидела напротив меня, сжимая пальцы. Конечно, я уже извел ее молчанием! Я быстро кивнул и, схватив кувшин, налил себе в чашку какого-то пахучего темного фруктового напитка. Это оказался настой изюма и инжира.
Я жадно выпил, потом налил себе еще. Осушив вторую чашку, я обрел способность говорить.
Я коротко рассказал Геланике то, что счел наиболее важным, - имея в виду мое сватовство. Геланика слушала молча, не отрывая от меня глаз; и только пальцы ее сжимались и разжимались все чаще. Когда я кончил тем, что стал изгоем и теперь явился в их дом искать заступничества, госпожа стиснула кулаки и надолго застыла так.
Потом она подняла на меня глаза, - два изумруда, все еще вызывавших вожделение, - и спросила:
- И ты до сих пор думаешь, что мой муж отдаст за тебя Поликсену?
Мое сердце упало.
- Я думаю… нет, я могу только надеяться!
Геланика вдруг рассмеялась - в смехе ее прозвенел металл: эти нотки я уже слышал в голосе ее юной дочери.
- Моего мужа сейчас нет дома - он уехал по делам в Фест. И ты, конечно, не обрадовал бы его, рассказав о себе такое. Но я думаю, что Критобул отдаст тебе нашу дочь! Ведь ты знаешь, какое у нее приданое?
Она подразумевала, конечно, все свое тягостное прошлое - и прошлое дочери. Я кивнул.
- Я все знаю. Мы с Поликсеной говорили об этом.
Геланика опять странно усмехнулась - как будто я до сих пор многого не знал. Но больше ничего не прибавила.
- Сейчас я пришлю ее.
Госпожа поднялась и вышла из комнаты. И спустя несколько томительных мгновений я наконец-то увидел Поликсену.
Когда моя невеста появилась в дверях, я позабыл обо всем… о своих словах, о ее словах, о неясных предостережениях ее матери. Поликсена очень повзрослела за эти два года, она выросла - и необыкновенно похорошела. Ее густые блестящие черные волосы теперь были заплетены в две косы, спускавшиеся ниже талии; тело ее расцвело, и я с трудом заставил себя оторвать глаза от плавных очертаний ее бедер и округлостей грудей под пестротканым платьем. А на прекрасном смуглом лице ее я прочел радость, трепет ребенка, дождавшегося подарка… и волнение юной женщины, готовящейся ко вступлению в жизнь.
- Питфей! - воскликнула она. Протянула руку, но не осмелилась шагнуть мне навстречу. Я поднялся и направился к девушке: я взял ее за руку, и от этого пожатия по нашим жилам пробежал огонь.
- Я… так ждала тебя! Я боялась, что ты уже не вернешься! - воскликнула она дрожащим голосом.
- Как бы я мог, - прошептал я, с восторгом глядя на нее.
Ее пунцовые губы, - губы персиянки, - дрогнули в детской улыбке.
- Я сберегла твоего быка, а он сберег тебя!..
- Да, да, - я закивал, тоже улыбаясь и не зная, куда деваться от смущения и счастья. Но я помнил, что мне нельзя наслаждаться этим краденым счастьем, пока я не посвящу Поликсену в то, что ей следовало знать.
А девушка уже почувствовала, что меня что-то гложет, и улыбка ее потускнела.
- Что случилось? Расскажи! - потребовала она.
Мы сели друг напротив друга за стол, и я рассказал. Я поведал обо всем, что составило в эти годы мою славу, - и обо всем, что могло бы отвратить мою суженую от меня. Поликсена слушала, не прерывая меня, - неподвижная, как идол, только глаза и щеки ее все больше разгорались.
И я так и не упомянул о своем любовном приключении… о своей измене. Говорят, будто восточные жены отличаются особой покорностью: это правда лишь отчасти, как большинство сплетен. Мужчины горазды повторять лишь то, что льстит их самолюбию. Поликсена была очень чуткой девочкой, и она была влюблена в меня - теперь же ее чутье по-женски обострилось. Узнай она о моей случайной измене, это не только страшно оскорбило бы ее: это могло вызвать самые непредвиденные последствия. Азиатки умеют любить очень преданно - но бывают весьма властолюбивы, куда властолюбивее эллинок; и, к тому же, мстительны и памятливы.
И я не хотел, - видят боги, - не хотел ранить ее!
Когда я закончил, мы некоторое время молчали. И потом я насмелился спросить:
- Так ты согласна стать моей женой? Не передумаешь теперь?
Глаза ее сверкнули.
- Ты оскорбляешь меня! Конечно, я не передумаю!
Вдруг она проворно поднялась и, обогнув стол, подсела ко мне. Ее теплая близость, лилейный девический аромат окутали меня, вызвав во мне неукротимую жажду… не одного только ее тела: жажду всего ее существа. Поликсена положила мне на плечо свою теплую тяжелую головку, и одна из ее кос, свесившись, защекотала мне руку.
- Так долго еще ждать! - прошептала она.
Не в силах совладать с собой, я склонился к ней, и наши полураскрытые ищущие губы встретились. Это был уже не тот робкий голубиный поцелуй… я теперь знал, чего я жажду, и знал, как это получить. Поликсена отвечала мне трепетно и пылко. Я неимоверным усилием заставил себя отстраниться.
- Нам нельзя… еще нельзя!
- Да, конечно, нельзя, - Поликсена быстро отстранилась и, пылая от смущения, стала приводить в порядок свое платье и волосы.
Потом она встала и на всякий случай отсела от меня подальше, на табурет.
Я глядел на нее, лишившись языка, наполняясь восторгом властелина… сознавая, что я буду первым у нее, первым, кому она явит сокровища своего тела и души и кто присвоит их… Это неизведанное царство женской души манило меня и страшило. Девственница всегда заключает в себе для мужчины пугающую загадку.
Наконец я спросил, одолев немоту:
- А скоро ли вернется твой отец?
Поликсена покачала головой.
- Нет, его не будет еще дней двенадцать. Он только уехал, мы привыкли к таким отлучкам.
Она помрачнела, вспомнив о том, что я приехал просить защиты.
- Но ты, конечно, можешь…
- Нет!
Я вдруг принял решение.
- Я не могу, Поликсена! Мне нельзя оставаться у вас… рядом с тобой… пока твоего отца нет! Или ты сама не понимаешь?
Глаза девушки наполнились изумлением, по смуглому лицу опять разлился румянец. Она стянула свое пестрое платье на груди, хотя оно и без того было закрытым.
- Я понимаю, - медленно проговорила она, - но я думала, что тебе можно верить!
- Разумеется, моя дорогая!..
Я подался к ней, не вставая с места.
- Конечно, ты можешь верить мне во всем; но люди… люди такого не прощают! И я не хочу опорочить тебя перед отцом! Я приеду снова, и скоро, и тогда поговорю с ним сам!
Губы ее тронула улыбка.
- А если ты его опять не застанешь?.. Куда ты сейчас направишься?
- В Египет, - сказал я.
Тут Поликсена вскочила с места.
- Нет, туда нельзя! Ты что, не слышал? Там опять война!.. На всем севере полыхают восстания и бьют персов, а персы зверствуют!
- Так вот каковы твои сородичи, - не сдержался я.
Поликсена метнула на меня молниеносный взгляд из-под ресниц.
- Да, они таковы! Таковы закон войны и право сильного!
Я вдруг рассвирепел: девчонка напомнила мне о том, что творилось у меня дома, о смерти отца. И она еще хвалилась разбойной удалью своих предков и ненасытимой жадностью царей!
Я подумал, не совершил ли я роковую ошибку… Но кем я теперь буду, если, потеряв все, отрекусь еще и от невесты?
Я взглянул на девушку исподлобья.
- У меня в Египте живет родич - он мне как брат, ты знаешь! Если там война, я тем более должен ехать к нему! А с твоим отцом я непременно поговорю позже!
- Нет!..
Поликсена откинула назад косы: ее изящные ноздри раздувались.
- Это “позже” никогда не настает! Если ты хочешь быть моим мужем, ты поговоришь с моим отцом сейчас, как мужчина! Слышишь?..
Она смотрела на меня, скрестив руки на груди, - гордая маленькая царевна. Я вспыхнул.
- Хорошо, я буду мужчиной и дождусь твоего отца! Ты довольна? Но только не в твоем доме! Пусть кто-нибудь скажет мне, где тут у вас постоялый двор!
Поликсена улыбнулась и захлопала в ладоши - точь-в-точь как тогда, когда я порадовал ее, разведя костер в развалинах кносского дворца два года назад.
- Очень хорошо! Я приведу слугу, он тебе объяснит. У нас сейчас живут два отцовых помощника, чтобы присматривать за домом: они спят в саду, - объяснила она, грациозно поворачиваясь и бросая на меня взгляд через плечо. - Ты ведь не подумал, надеюсь, что отец оставил своих женщин совсем одних?..
Она привела жилистого минойца неопределенного возраста. Поликсена была уже одного роста с ним.
Этот человек растолковал мне, куда идти. И я, не задерживаясь, покинул дом Критобула.
Критобул вернулся даже раньше, чем его ждали, - на девятый день. Я все это время жил в гостинице и с Поликсеной не виделся; но когда отец приехал, она прислала мне записку.
Мы объяснились с Критобулом - и минойский наварх, узнав обо мне все, согласился отдать за меня дочь. Однако в Египет отпустил - и даже благословил на это, узнав, что я рвусь помочь Исидору.
- Едва ли тебе в самом деле понадобится сражаться - боев на юге нет, - сказал мой будущий тесть. - Но такой опыт мужчине всегда полезен. И тебя и вправду могут вскоре начать разыскивать в Кноссе, поскольку сюда прибывает большинство родосских судов.
- Я вернусь, как только смогу, - горячо пообещал я.
Критобул, смеясь, похлопал меня по щеке.
- Ты можешь попробовать найти применение своим великим талантам у нас, если тебе пока нельзя домой. Поезжай хоть в Фест. Если кто узнает, как ты оскандалился у себя на Родосе, это лишь разожжет общее любопытство и привлечет поклонников - люди везде люди!
Я принял его слова к сведению - наверное, так я и сделаю.
Я простился с Поликсеной - куда более горячо и нежно, чем в первый раз, когда мы оба были еще почти детьми. Она гордо показала мне мой талисман - золотого бычка моей матери, которого Поликсена хранила в ларчике слоновой кости, в собственноручно сделанном и вышитом чехольчике. Я, конечно, поблагодарил ее и умилился этой ее вере… однако про себя подумал: откуда мне знать, в самом деле, какие силы охранили меня от бед?
Получив напутствия от всей своей будущей семьи, я отплыл в Египет.
========== Глава 19 ==========
Теперь корабли, курсировавшие между Критом и Египтом, редко выходили в море поодиночке - нападения пиратов с юга опять участились. Египтяне проявили большое упорство в борьбе, которого я от них, признаться, уже не ожидал: и азиаты во множестве покидали землю, горевшую у них под ногами. Персов было слишком много, и морским разбоем занялись те, кому не хватило места на суше…
Я взял на вооружение слова Критобула, и купил место на одном из четырех отлично оснащенных кораблей торговой флотилии, направлявшейся в Навкратис. Обычно урожайный Египет поставлял другим странам зерно - теперь же египтяне сами голодали: персидские кони вытоптали то, что не было сожжено и съедено; и Навкратис просил у критян хлеба, который был ранее закуплен у них же. Пшеница и ячмень в Египте очень вздорожали, и критские купцы беззастенчиво этим пользовались.
Я расспросил об этом одного из торговцев, с которым познакомился в дороге. И попытался разузнать, в самом ли деле на юге, как и прежде, спокойно.
- Я там не бываю, и чужаков там не любят, - ответил купец, рассматривая меня с привычным для меня большим любопытством. - А сейчас туда лучше и вовсе не соваться. Я и тебе не советую!
Я сумел перевести разговор на другое, попросив рассказать о том, кто возглавил восстание в Египте и много ли у него сторонников.
- Сторонников-то много, а вот толку будет мало, уж поверь мне, - откликнулся мой попутчик. - Во главе восстания фараон Псамметих… царской он крови или нет, кто теперь разберет; а иные говорят, что и вовсе ливиец. Он собрал вокруг себя ливийцев и египтян с севера: думаю, к нему и немало южан перебежало, кому жизнь не дорога. Зачем только зря бучу поднимать? Только стервятников да крокодилов кормить! Персов-то великие тыщи, они и с востока теперь прут, через Азию!
Мне стало дурно: я необыкновенно отчетливо представил себе Исидора, с метательной палкой или с луком в руках. Вот он, взобравшись на какую-нибудь плоскую крышу или стену, выпускает стрелы в бесчисленных чернобородых врагов, одну за другой; но персы все равно одолевают, сбрасывают моего родича вниз или срубают его беззащитную обнаженную голову… Или он уже опять отрастил волосы, потому что теперь не до благочестия?..
- Эй, юноша! Ты здоров?
Мой собеседник энергично похлопал меня по спине, заставляя очнуться. Если бы мы стояли, а не сидели, я мог бы выпасть за борт, и на том, скорее всего, кончились бы мои приключения: плавать я умел немногим лучше, чем драться с оружием в руках.
Я заставил себя улыбнуться купцу и поблагодарить за заботу; но поддерживать беседу больше не мог. И все, что мне было нужно, я выяснил.
В Навкратисе я сошел готовый к бою. Насколько мог. Из оружия при мне был только мой всегдашний посох - и железный трехгранный кинжал, когда-то подаренный отцом: единственная память о Никострате. И теперь, когда мальчишеская дурь из меня повыветрилась, я радовался, что мне еще ни разу не пришлось воспользоваться этим кинжалом.
Чем он может помочь мне здесь, если в Египте и вправду идет такая резня?.. Я не знал и не хотел задумываться: бывают мгновения, когда осмотрительность - не лучший советчик мужчины.
Свою кифару, которая была тяжела и делала меня неповоротливым, я оставил в доме Критобула, - ее я тоже отдал на хранение Поликсене. Если мне еще придется играть, никто не скажет, что я делаю это из трусости и в ущерб долгу!
Хотя в Навкратисе и на подступах к нему было покамест спокойно, здесь уже ощущалась близость войны. В городе царила еще большая, чем обычно, суетливость, на широкой реке образовался затор - слишком много судов спешило вверх и вниз по течению, и зачастую тяжело груженные барки не могли разойтись, зацепляясь веслами. И в Навкратисе было непривычно много египтян: такого я еще не видел!