Потом Корина поторопила меня, чтобы я сходил на берег следом за нею и за сестрой. Я молча послушался, стараясь не смотреть по сторонам. Мне было гадко и стыдно за всю нашу семью.
Но потом это чувство изгладилось: когда Никострат присоединился к нам, когда я опять увидел, как мой отец держится, я вновь ощутил гордость за наши полисы, рождающие таких воинов. Что бы делали Ашшур и все ему подобные без своих охранителей?
Потом Гармония, шагавшая рядом, ахнула и подергала меня за руку, показывая на что-то впереди. Я увидел носилки из черного дерева и слоновой кости, отделанные самоцветами: их несли на плечах целых шестеро сильных нубийцев в леопардовых набедренных повязках. Слуга Ашшура был первым чернокожим, которого я повстречал; а здесь, в Навкратисе, они попадались гораздо чаще, хотя этот город был греческий.
Попадались и другие иноземцы. Я впервые увидел египтян: эти люди поразили меня сперва цветом своей кожи - загар у них был медно-красный; а потом диковинными одеждами и прическами. Я увидел нескольких мужчин в искусно сделанных париках, в больших драгоценных ожерельях-ошейниках и длинных белых юбках; двое оказались с обритыми наголо головами. И у всех этих мужчин глаза были подкрашены сурьмой, как иногда подводила их моя мать.
Египетских женщин на улицах нашего города я не увидел - возможно, их мужчины не пускали их сюда? Но всему свое время: я еще насмотрюсь на местные обычаи, обещал я себе.
Дома на улицах были похожи на наши: беленые каменные и глинобитные, крытые черепицей. Но я заметил постройки и другого типа - с плоскими крышами, толстостенные, расписанные яркими орнаментами в виде зигзагов или связок папируса. Это точно были дома египтян.
Но тут мать привлекла мое внимание.
- Мы пришли, - сказала она.
Мы стояли перед домом из желтого песчаника - в два этажа, со множеством маленьких окон и квадратной аркой, через которую беспрестанно входили и выходили люди: господа с пустыми руками и в сопровождении рабов, женщины с кувшинами на головах, носильщики с корзинами.
- Там двор, - объяснила Эльпида. - Мы тоже войдем со двора и снимем комнаты.
Было видно, что она уже устала: вокруг глаз, подведенных синими стрелками, легли тени. Я пожелал, чтобы мы поскорее устроились на отдых.
Две комнаты, которые мы наняли, оказались довольно просторными и чистыми; хотя пропахли жареной рыбой и луком. Пол был вымазан глиной, а из мебели наличествовало только самое необходимое.
Мама с усталым вздохом села на табурет; а Корина поспешила распорядиться, чтобы нам согрели побольше воды для купания. Медная ванна здесь тоже имелась - правда, одна на всех. И объемистая глиняная бадья с известкой - справлять нужду.
Когда мы по очереди искупались, принесли еду: все ту же жареную рыбу с луком и оливками, а еще блюдо фиников. Их я ел третий раз в жизни и ел с большим удовольствием. Но потом я заскучал, глядя в окно, - выходить на улицу одному мне, разумеется, не разрешили.
Матушка подсела ко мне, видя мою тоску, и погладила по голове.
- Мы здесь ненадолго, - сказала она. - Как только мы вошли в Египет, я написала письмо бабушке - и оно далеко опередило нас. Скоро бабушка приедет, и мы отправимся на юг, к ней домой.
Я безразлично кивнул. Но тут Эльпида сказала:
- Бабушка приедет со своим мужем, он египтянин, - так что будь готов.
Я встрепенулся.
- Варвар?.. Бабушка стала женой варвара?
Эльпида нахмурилась.
- Он совсем не варвар, и не вздумай оскорбить его. У Поликсены есть сын от этого человека… получается, что этот мальчик тебе дядя: ему должно быть сейчас лет одиннадцать.
Я был потрясен так, что дальше некуда. Одиннадцатилетний сын у моей бабки - и от египтянина?.. Мне представлялось, что бабушка должна быть старухой, давно утратившей способность к деторождению.
Я надеялся, что встреча с ней даст ответ на все загадки.
Мы прожили в гостинице четыре дня: на третий день отец оставил нас, потому что Ашшуру опять понадобились его услуги и защита. А на пятый день приехала моя знаменитая бабка: она прибыла одна, без мужа.
Я помню, что мама встретилась с ней сперва на улице, взяв с собой Гармонию, - и вернулась взбудораженная и счастливая, оставив мою сестру с бабушкой. Потом матушка хорошенько умыла меня, нарядила и подала мне свое зеркало.
- Ну-ка, скажи сам - довольно ли ты хорош, чтобы понравиться бабушке?.. Она тебя не видела целых пять лет.
Я внимательно поглядел на свое отражение в полированном серебре. Как и большинство мальчишек, я не имел привычки любоваться собой; хотя мама и Корина часто повторяли, что я красивый. От матери я получил в дар голубые глаза и каштановые волосы: они слегка вились. Лицом я напоминал отца, но черты мои были тоньше; и я заметно загорел и окреп за эти весну и лето.
Мать нарядила меня в белый хитон с черным меандром по краю и легкий голубой гиматий. Я себе понравился. И если бы не эта палка… хотя в мамино зеркальце моего изъяна было не разглядеть!
Я повернулся к Эльпиде с улыбкой и сказал, что готов. И тогда матушка вышла - и вскоре вернулась вместе с моей сестрой и бабкой Поликсеной.
Эта рослая женщина отнюдь не казалась ни старой, ни немощной, хотя ей и было под пятьдесят. Волосы ее под покрывалом были черны, она оказалась очень смуглой и темноглазой - как египтянка; и, как египтянка, густо подкрашивала глаза. Ее движения были сдержанны, но исполнены скрытой силы.
Бабушка присела передо мной на табурет и взяла в ладони мое лицо.
- Посмотри на меня, мальчик.
В ее эллинской речи послышался акцент - наверное, египетский; а может, и нет. Но меня поразило не это - а ее властность: засмотревшись в темные глаза прародительницы, я на миг ощутил себя ее рабом… И притом таким, который с радостью покоряется господину. Потом Поликсена погладила меня по щекам и улыбнулась мне оранжевыми от краски губами.
- Эльпида хорошо потрудилась над тобой, и ты сам тоже не ленился, как я вижу, - сказала бабушка. - Я буду рада узнать тебя поближе.
Я поклонился. Я почти никому не кланялся в своей жизни - но это показалось мне тогда единственно правильным, что можно сделать.
- Я тоже буду рад узнать тебя, госпожа, - сказал я.
Поликсена царственно кивнула мне; а потом встала, глядя на мою мать.
- Где Никострат?
- Его сейчас нет с нами - он на службе, - ответила Эльпида виновато.
Лицо моей бабки омрачилось. Я подумал, что она, должно быть, любит своего сына не меньше, чем моя матушка - меня. И все же, как бабушка и Никострат отличались друг от друга!
- С тобой дети… значит, мы уедем сейчас, а Никострат пусть приедет когда сможет, - наконец сказала Поликсена моей матери. Она оглядела нас: и всем стало ясно, что мы будем слушаться ее еще больше, чем слушались моего отца.
* Это историческое событие произошло в 532 г. до н.э.: волнения на Самосе под властью Поликрата продолжались еще десять лет, до самой его смерти.
========== Глава 5 ==========
У моей бабки оказалась красивая расписная барка из кедра - она объяснила нам, что это ее собственное судно; и я, помнится, удивился, откуда она такая богатая. И неужели в Египте женщинам позволено владеть и распоряжаться столь значительным имуществом, а не только приданым, как у нас?
Гребцы на этой барке были все египтяне - и они, надо сказать, не походили на рабов, какие обычно гребли на наших судах: крепкие, с черными волосами и глазами, с телами как будто из черной бронзы, эти молодцы не удостоили нас ни словом, разговаривая только со своей хозяйкой. Они даже не смотрели на нас; но мне так и казалось, что если один из эллинских гостей госпожи Поликсены оскорбит кого-нибудь из этих слуг, тот не задумается разбить ему голову своим веслом.
Однако мы все вели себя смирно: нас охватила вялость от непривычной жары, а однообразие египетской природы и мерный плеск весел погружали нас в оцепенение. День за днем мы плыли на юг, и становилось все жарче, так что дневное время мы чаще всего проводили, валяясь на циновках на палубе и истекая потом. Гребцы посматривали на нас с презрением; а один из домашних слуг бабки Поликсены, египетский мальчик, обмахивал нас опахалом - это больше не казалось мне роскошью…
Но вечером третьего дня, когда мы причалили напротив какой-то деревушки и речная свежесть вернула всем силы, я отважился пробраться в каюту, к бабушке. В каюте ночевали она и моя мать с сестрой: слуги и я, мальчик, ложились снаружи. Однако я знал, что Гармония упросила маму прогуляться с ней по бережку - размять ноги после этих бесконечных часов, которые мы провели, сидя или лежа на палубе.
Бабушка сидела на постели и расчесывала перед сном свои черные волосы; но моему приходу она, казалось, вовсе не удивилась. Поликсена обернулась ко мне с улыбкой.
- Входи и садись, Питфей.
Мне опять показалось, что она отдает приказание, которого невозможно ослушаться… Но меня слишком разбирало любопытство, чтобы я испугался этой ее манеры на сей раз. Я опустился на подушку у бабушкиных ног.
- Госпожа… Я хотел тебя спросить…
Поликсена поощрительно кивнула.
- У тебя правда есть сын, которому одиннадцать лет?
- Правда, - ответила бабушка. - Его имя - Исидор, оно эллинское и значит “Дарованный Исидой”. Ты знаешь, кто такая Исида?
- Да, - быстро ответил я, радуясь своему знанию. - Это великая богиня Египта, жена бога Осириса.
Бабушка улыбнулась.
- Исидор очень умный и серьезный мальчик… думаю, вы можете стать друзьями.
Я, честно говоря, весьма в этом сомневался; но, разумеется, не возразил. И этот неведомый Исидор, ее сын, был мне не особенно интересен. Мне хотелось расспросить бабушку о многих других вещах.
Но тут вдруг открылась дверь каюты с другой стороны, и к нам заглянула мать. Я редко так досадовал на ее появление: мне стало ясно, что в присутствии матери откровенно побеседовать с бабушкой не выйдет. И, более того, - мне показалось, что лицо Эльпиды выражало предостережение: будто она просила свекровь чего-то не разглашать.
- Питфей, что ты тут делаешь? Тебе давно пора ложиться, - сказала моя мать.
- Я как раз собирался, - ответил я, проворно поднимаясь: я наловчился вставать не медленнее других, даже без палки. Подобрав свой посох с пола, я поклонился бабушке и матери и вышел.
Когда я закрыл дверь, то не сразу отошел от каюты - и мне показалось, что я услышал быстрый спор с другой стороны: бабушка и мама говорили горячо, но замолкли почти сразу. Я удалился, ощущая, как горят мои щеки… словно я разными способами пытался выведать у взрослых что-то постыдное. Я лег на свою циновку на палубе; и еще долго ворочался, прежде чем заснуть.
Я больше не подходил к бабушке - до самого конца нашего пути; и она сама не искала моего общества, однако часто уединялась с моей матерью. У них было явно много общего, и они были крепко привязаны друг к другу: я даже начал ревновать, не привыкнув, что матушка пренебрегает мной.
Однако, когда наше плавание окончилось, когда мы оказались в Коптосе, - городе, где жила моя бабка со своей семьей, - я все позабыл, таращась по сторонам. Коптос - город очень южный и самый восточный из городов этой страны, вдающийся в самую пустыню: жара там летом была несусветная. Но даже в такую жару египтяне умудрялись озеленить свое обиталище: вдоль улиц правильными рядами стояли пальмы в кадках, при каждом доме был сад, особенно часто попадались смоквы и гранатовые деревья. Жилища все были такие, какие я впервые увидел в Навкратисе: плоские крыши, порою с ограждением, маленькие окна-щели, толстые стены, иногда наклоненные внутрь. Расписывали эти здания часто - растительным орнаментом, яркими портретами животных и людей: животных изображали больше, чем людей, как я заметил, но все это было по-своему красиво и сочеталось с планировкой улиц. Я обратил внимание, что египетский город, в отличие от наших, спланирован очень строго и правильно… как будто и жители его ни на шаг не отступают от каких-то собственных правил.
Должен признаться, все это вселило в меня трепет перед ними. Тем более, что египтяне так отличались наружностью и манерой поведения: меднозагорелые, немногословные, они кланялись, встречаясь друг с другом на улице, а на нас, пришельцев, не смотрели вовсе, занимаясь своими делами.
Кстати сказать, важные особы там предпочитали путешествовать на чужих плечах: и до города мою бабушку несли в носилках - ее поджидали у пристани собственные слуги; а для нас носильщиков наняли отдельно. Я, конечно, сперва бурно возражал против того, чтобы ехать как женщина или персидский вельможа; но матушка сказала, что так будет быстрее для всех, а в городе я смогу сойти на землю, если мне так хочется и если я не отстану. Вот так и состоялось мое первое знакомство с Коптосом.
Но когда впереди показался массивный белый дом Поликсены, все ощутили большое облегчение, и я в том числе. Полуденное солнце выпивало из людей все соки, а ноги мои давно просили пощады…
Нас встретила служанка - эллинка, как я с удивлением понял; она с поклоном пригласила гостей в купальню. Купальня здесь была не одна, как и у нас дома: в свою ванную комнату я вошел один, тогда как мама с сестрой удалились в другую. Мне прислуживал тот же египетский мальчик, который плыл с нами на судне. Вместо ванны он знаками попросил меня стать на каменный пол, около сливного отверстия, и стал поливать прохладной водой: в жару это было очень хорошо. Голову он мне тоже вымыл - какой-то пастой с лимонным запахом.
Теперь мне хотелось только спать - и еще пить. Мне дали целый кувшин гранатового сока, просто роскошь! Я осушил несколько чашек. Потом меня проводили в комнату, где уже стояла чья-то кровать; там были и письменный стол, и сундуки. Конечно - здесь, наверное, жил хозяйский сын; и меня поселили с ним, потому что было больше некуда!
Я лег на предложенный мне топчан в углу и накрылся льняной простыней, успев с чувством удивления и неловкости подумать, что так и не встретился ни с кем из хозяев этого дома, кроме бабушки. Потом меня сморил сон.
Выспался я отлично… и, открыв глаза, со стыдом понял, что проспал до вечера. Позже я узнал, что ночь в этой стране наступает стремительно и закаты недолги. Но теперь я только сел в постели, протирая глаза и удивляясь тому, что в комнате уже темно.
Однако потом я увидел, что на столе горит алебастровая лампа, - при свете ее все незнакомые предметы отбрасывали зловещие тени. А потом я разглядел посреди комнаты мальчишку-египтянина в одной белой набедренной повязке - он, со своей темно-бронзовой кожей, почти растворился во мраке; и он молился, стоя на коленях и припав лицом к полу, обращенный головой в мою сторону.
На какой-то невероятный миг мне показалось, что хозяин комнаты преклоняется передо мной… Потом щеки мои вспыхнули пожаром, и я скорчился у стены, пытаясь остаться незаметным. Хотя, конечно, понимал, что этот мальчик уже видел меня спящим тут, в его владениях.
Однако мне не пришлось прерывать его молитву: хозяин комнаты окончил ее сам. Он сел, скрестив ноги, и несколько мгновений сидел так, прикрыв глаза; а потом поднялся легко и естественно, как будто проделывал такое движение тысячу раз. Несомненно, так оно и было.
Потом, наконец-то, мальчишка взглянул на меня. Мы впервые посмотрели друг другу в лицо.
Он оказался постарше меня года на два, а то и на три: высокий - египтяне, как и персы, рослые люди. Лицом этот мальчик напоминал бабку Поликсену, однако в ней всякий бы узнал эллинку, а он смотрелся настоящим египтянином. Глаза у него были черные и насурьмленные, как у взрослых; волосы тоже черные, жесткие и коротко подстриженные, так что открывали лоб и уши.
Несколько мгновений мы пристально рассматривали друг друга; но заговорил первым я, хотя был младшим.
- Хайре, - сказал я, традиционно по-гречески пожелав хозяину комнаты: “Радуйся”.
- Хайре, - откликнулся он на нашем языке и слегка улыбнулся. - Мне сказали, ты - Питфей, маленький экуеша. Ты мой гость.
По-гречески он говорил правильно и бегло, несмотря на египетский акцент. И он, несомненно, думал, что, употребляя мой язык, делает мне большое одолжение: высокомерен этот мальчишка оказался еще более, чем наши гребцы. Хотя это было и неудивительно.