========== Ставки сделаны ==========
Черных возвращается три года спустя — к руинам несостоявшегося прошлого, к туманной беспросветности будущего, перекроенно-перебитый бесцветными месяцами заключения и вымотанный гребаной неизвестностью.
Три года — бесцельные, тягуче-бесконечные, пахнущие отвратительным духом зоны и безысходности. Три года, которых-вовсе-могло-не-быть, если бы он оказался умнее.
Но он оказался в дураках.
Кафешка — отнюдь не из разряда дешевых, с безупречно-белоснежными скатертями, удобными стульями и неуловимым налетом состоятельности. Черных с усмешкой вспоминает убогую университетскую столовку с застоявшимся запахом борща и шаткими столиками; устраивается поудобнее — расслабленный и насмешливый; крутит в пальцах ключи от машины.
Он теперь многое может позволить себе. У него теперь — бабки, вполне приличный автомобиль, небольшая, но собственная квартира, костюм с иголочки и простуженный цинизмом в начальной стадии взгляд. А главное — перспективы, обязательства и понятия, и рушить все это хрен-знает-зачем по просьбе своего бывшего куратора нелепо как минимум.
У него теперь есть почти все.
Почти все, но не она, едко жалит досадливой мыслью, когда с наигранной бесцеремонностью оглядывает Лаврову в невзрачно-опостылевшей форме — фирменные шмотки на идеально-тонкой фигуре на порядок круче смотрелись бы.
— Это шанс, вы же понимаете?
Екатерина Андреевна смотрит убеждающе-просительно, мягко, но настойчиво — серо-синие омуты обдают осенней дождливостью, ожиданием и надеждой.
— Вас могут убрать, когда вы выполните задание. — Спокойно-обыденно добивает контрольным выстрелом неоспоримых аргументов — у нее их в запасе еще добрый десяток найдется, если не больше.
— Крысой стать предлагаете? — Ухмылка жжет пренебрежительным холодом.
— А вы, я смотрю, неплохо в эту среду вписались, — уголки губ в нервически-горькой усмешке вздрагивают, но глаза у Лавровой — гребаный лед полной невозмутимости. — Их все равно посадят, рано или поздно. С вашей помощью или без. Только вам-то это зачем? На легкие деньги повелись?.. Всю жизнь себе искалечите, — у Екатерины Андреевны ладонь аристократично-узкая и лихорадочно-горячая, а во взгляде, будь он немного наивнее, увидел бы беспокойство и сожаление. — Помогите нам. Отсидите чисто формально, чтобы у ваших "коллег" претензий не было, и...
— На свободу с чистой совестью? — саркастически цедит Черных.
Какой-нибудь месяц назад он бросился бы в любую авантюру, ей предложенную — как в стылое море с головой, до самого дна без вероятности вынырнуть. Какой-нибудь месяц назад он захлебнулся бы этой скупо-сдержанной вроде-как-нежностью и типа-сочувствием, плещущими из сине-стальной строгости глаз. Какой-нибудь месяц назад он и мечтать не смел, что она к нему прикоснется.
Какой-нибудь месяц назад.
Не сейчас — когда игра в рулетку со смертью затянула и затянулась. И плевать, что на кону — целая жизнь.
Всего лишь жизнь.
Рисковые мальчики хотят все и сразу.
— Лучше, чем на кладбище, не находите? — Жестко сжимает губы, отворачивается, а у него этот проклятый вопрос срывается против воли — так, что словами подавиться хочется.
— А вы что, за меня волнуетесь?
По-королевски прямая спина застывает как будто бы, и много бы он отдал, чтобы увидеть ее взгляд в это мгновение.
— Решайте сами, — голос сквозит отстраненной морозностью. И вежливость извечная тоже дает неожиданный сбой — Лаврова уходит не попрощавшись и на вопрос не подумав ответить. Хотя бы ехидно, хотя бы что-нибудь.
Хотя бы самой себе.
========== Ставок больше нет ==========
Дверь выскрипывает приветствие гулко-ржаво, несмазанные петли хрипят металлически. Запах машинного масла смешивается с бензиновым духом едким коктейлем, наизнанку выворачивающим легкие.
Для тебя — едва откинувшегося уголовника с занюханной однушкой на окраине, без особых знаний, но с тягой к ебаному авантюризму, место автослесаря в гараже "для своих" подарок действительно царский. Лавровский.
— Вот адрес, там парни нужны с прямыми руками. Автосервис такой типа, что ли. Они кого попало не берут вообще-то, но Лаврова за тебя похлопотала, — в типично захоронковской манере речи с гребаной инверсией жалящими разрядами коротит единственно-цепляющий знакомо-болезненный набор звуков.
— Спасибо, — тянет Черных, на оптимистично-желтом листочке стикера выхватывая взглядом размашисто-торопливые строчки, чернеющие гелевой пастой.
— Да мне-то чего, это Лавровой спасибо. — Черных вторично морщится — проснувшиеся внутри черти, ехидно скалясь, разминают кулаки, вбивая резко-стремительные удары под самые ребра — хочется выть. От снисходительной доброты великодушной, мать ее, ментовской принцессы, впрочем, еще сильнее.
Как это милостиво с вашей стороны, блядь.
Мутная волна накативших воспоминаний швыряет на рифы с размаху, из легких кислород выкачивая — просто дышать уже фантастикой кажется.
— Ты, лапа моя, не кипешуй, дело сделаешь ровно и можешь дальше жизни радоваться с биксой своей, — по-змеиному неторопливо цедит Филимон, вспарывая ножом прозрачно-зеленую яблочную кожуру.
Черныху кажется, что это ему под кожу лезвие загоняют, издевательски-медленно поворачивая и наружу выпуская заиндевевшую от страха кровь.
— С какой еще биксой?
— А вот хотя бы и с этой. — Глянцево-цветным веером разлетаются по полировке столешницы стоп-кадры недавней встречи: он на крыльце ресторана и тонко-светлый силуэт в бежевом плаще контрастом рядом с распахнутым черным пальто; солнечно-золотистыми лучами пышные волосы по плечам. Спасибо хоть погон не видно.
— Ну так как, лапа моя, уговор помнишь? — вкрадчиво-хищным напоминанием давит заледеневшую тишину гребаный старый комбинатор и в ехидно-застывших мутных зрачках цепко-едкое понимание. — Все сделаешь?
— Сделаю, — голос хрипит предательски, как после вяжущей горечи нескольких подряд выкуренных сигарет и легкие саднит как от надрывного кашля, дым наружу выплевывающего.
Связываться с "правильными пацанами" для здоровья категорически вредно. И для жизни вообще.
Минздрав предупреждает, блядь.
— Катю-юш, а знаешь кого я сегодня встретил? — интригующе лыбится Захоронок, лучась удовольствием и неиссякаемым оптимизмом, детским практически. Даже театральную паузу в духе несостоявшегося актера Саблина выдерживает по всем правилам сценического искусства. — Бывшего твоего курсанта...
— Черных? — сорвавшийся вопрос царапает горло стальными когтями и на губах даже металлически-острый вкус крови явственно ощущается.
— Ну, Катюш, с тобой неинтересно, — на манер обиженного ребенка бурчит лейтенант и в кресле откидывается, привычно-расхлябанно делая пару оборотов за столом. — Откуда ты только все знаешь? Виделась уже что ли с ним?
Молча качает головой, отворачиваясь к окну — застекленно-серое небо давит ватно-душным, дождливо-влажным облачным одеялом — обесцвеченно-хмурое настроение в тон, что тут скажешь; хотя для осенней депрессии вроде не повод и еще не сезон.
Катя хронически и определенно не хочет этих воспоминаний, отдающих запыленным чувством вины, терпкой горечью сожалений и тысячей с лишним — почти что по сказочной классике — несостоявшихся встреч.
Тысяча и один минувший день и ярко-воздушная беззаботная сказочность не сочетаются по определению.
========== О ненаписанных письмах и потерянных адресатах ==========
"Здравствуйте, Екатерина Андреевна..."
"Дорогая Екатерина Андреевна..."
"Екатерина Андреевна..."
Словосочетания — заведомо провально-бессмысленный набор буквенных переплетений, узелками цепляющихся за шахматные клетки белоснежных пустых листов.
Пиздец как символично, правда же?
Черных помнит нервозно-вибрирующий отчаянный вскрик, болезненно-ярким фейерверком разорвавшийся в голове сквозь маслянистую муть наплывающей бессознательности и дурноты. Черных помнит дрожаще-прохладные пальцы, испуганно-успокаивающее "все хорошо" и "держись" и стремительно тающие айсберги в отчаянно-синих. Черных помнит, что тогда — в последний и первый раз — она называла его по имени.
Черных помнит светлые волны встрепанных волос на фоне темной фирменной дубленки и чужие крепкие руки, собственнически тискавшие ее на виду благодарной публики.
Черных помнит все до единого заседания-спектакли с ее постоянным не-присутствием, но с заранее отведенными всем ролями — для нее, видимо, подходящей там не нашлось.
Черных помнит тюремно-больничный навязчивый дух хронически-ненужности, без единого посетителя, но с неотступно-запоздалым ощущением собственной глупости.
Черных слишком-помнит.
Нетронутый тетрадный лист клетчатым снежно-комком шуршаще вбивается в обшарпанную тюремную стену.
И все справедливо, правда же?
Небо в клеточку.
И мечты соответствующие.
"Курсант Черных..."
"Федор..."
"Здравствуйте, Черных..."
Екатерина Андреевна Лаврова — капитан милиции, куратор спецгруппы, вызывающая восхищенный трепет у курсантов и ядовито-жгучую зависть у некоторых отдельно взятых преподавателей, в прошлом оперативник, на счету у которого немало рискованных задержаний и обезвреженных опасных преступников, — Екатерина Андреевна Лаврова впервые не знает. Не знает, имеет ли право видеть своего курсанта, пострадавшего и увязнувшего не без ее попустительства. Не знает, что и зачем ему написать, комкая в пальцах очередной лист бумаги — такой же пустой и официально-выбеленный, как приходящие на ум отглаженно-правильные, но совершенно нелепые фразы .
И самое главное — нужно ли ему вообще все это — не знает тоже.
— Кать, может хватит себя изводить-то уже?
— Катюш, ты сделала для него все, что могла, даже больше, ты не должна себя ни в чем обвинять.
— Катя, что с тобой происходит, это из-за того курсанта?..
Встревоженная участливость обеспокоенных вопросов и искренних утешений сливается в монотонно-давящий гул, в виски размеренно-ровной болью вбивающийся: неловко-успокаивающее бормотание сочувственно вздыхающего Захоронка, утомленно-убеждающе-справедливые замечания Игоря, озабоченно-взволнованные вопросы внимательно наблюдающей мамы...
Все ищут ей оправдания — ищут и даже находят.
Все — но не она.
У Кати перед глазами заиндевевшим калейдоскопом — тридцать секунд на обледеневшем крыльце ресторана; несколько бессмысленно-убедительных аргументов, не нашедших ни отклика, ни понимания; прощально-отчужденный взгляд свинцово-серых, между лопаток насмешливым холодком выстреливающий — окончательно-непоправимый и контрольно-добивающий.
Все по законам военного времени.
========== 30, черное ==========
Они встречаются в зеленовато-прохладной дымке догорающего апреля — высохший асфальт вьется серо-пыльной атласной лентой; маленькие солнца одуванчиков выглядывают из трещин навстречу брызжущим мягким лучам; тонкий и пряный аромат первой листвы смешивается с тяжелыми запахами металла, бензина и машинного масла, изнутри вспарывая легкие.
Лаврова — вся такая воздушная, светлая, золотистая, тонкая, даже в траурно-черном платье стиля безнадежной монашки вплетается в пьяняще-легкое дыхание весны остро-сладкой волнующей нотой до охренения гармонично.
Луч света в темном царстве, блядь.
— Тормоза стучат, — седеющий тип в коричневой кожанке с раздраженной галантностью открывает перед спутницей дверь — вежливая до зудения у скул Лаврова не удостаивает его даже благосклонно-благодарным кивком.
— Вы так галантны, Нил Александрович, — знакомая едкость режет слух айсберговой осколочностью.
— Всегда пожалуйста.
Это что-то до издевки зеркальное — плавали, знаем — Черных с холодной иронией думает, что тормоз тут только он.
— У вас все порядке, насколько я вижу? Что ж, это радует. — Едва заметная улыбка скользит по губам без оттенка насмешливости, а глаза у Екатерины Андреевны — цвета талого льда, поймавшего блекло-весеннюю синеву.
— Ну типа да, — с ленцой цедит Черных сквозь судорожно сжимающиеся челюсти. Отработанно-острый взгляд Лавровой цепляется за примятые манжеты белой рубашки, и лед в глазах подтаивает еще на порядок — ее величество всегда умели делать выводы, исходя из деталей. Дедукция, чтоб ее.
— А это ваш... — Черных провожает взглядом скрывшегося в гараже старпера с налетом поблекшей голливудской супергероичности и все-таки давится рвущимися с языка определениями, предоставляя Екатерине, мать ее, Андреевне самой решить, что это за "ваш".
— Коллега, — лаконично и сухо — Черных в последний момент тяжело выдыхает ехидное уточнение: а горизонтальные совещания в постели и дискуссии с битьем посуды не прилагаются случаем?
— Рада, что у вас все хорошо, — мимолетно-прощальное прикосновение тонких пальцев жжет кожу на стыке запястья и светлой ткани — от участливой вежливости хочется взвыть.
Лучше просто некуда, блядь.
— Повтори, — звуки вязнут в гортани, пропитываясь мерзким привкусом сорокаградусного пойла и удушливым ядом отчаяния; смятые купюры летят на стойку оригами-журавликами; в прозрачном алкогольном море Титаниками барахтаются и тонут цветные вспышки диско-огней.
Черных уходит из продымленной шумности после n-ой стопки — шатающийся, злой, пропитанный алкоголем до болезненно зудящих мыслей; какая-то незнакомая девка цепляется к локтю раскрашенно-надушенной липучкой.
Черное платье и светлые волосы — этого на сегодня достаточно.
Новые кожаные сиденья в недорогой, но приличной вполне иномарке поскрипывают порнографически-пошло; короткое платье летит на пол флагом сдающихся; светлые волосы мажут по лицу выгоревше-солнечными прядями, и о том, что его сейчас отпустит, Черныху почему-то совсем не думается.
Светлая макушка с косым пробором склоняется похабно-низко — Черных думает, что всегда терпеть не мог крашеных.
Стройные обнаженные ноги трутся о ткань джинсов с это-должно-быть-возбуждающе отработанностью, пока умелый рот скользит по напряженным плечам, оставляя ярко-красные разводы помады — Черных отстраненно думает, перед сколькими еще эти самые ноги "разводятся как мосты".
— Выметайся, — черно-шелковый комок платья и несколько купюр за "непроделанную работу"; резким рывком распахнутая дверь.
Черных думает, что, быть может, именно в этот момент седеющий хмырь вытрахивает приглушенные стоны из тонко-изящного тела бывшего куратора — становится так тошно, что хочется что-нибудь разбить. Рожу ему или свою собственную башку, в которой о ней слишком много. Слишком грязного.
Черных лупит сжатым кулаком по приборной панели — костяшки пронзает саднящей болью. Почти-привычной, почти-хронической.
Сдавленно матерится.
========== Запоздалая оттепель ==========
Впервые Черных трахает ее в собственном кабинете — среди тесноты выкрашенных бежевой краской стен, привычных запахов автомастерской, разлетающейся листопадом документации, прямо на столе — как в дешевом и пошлом кино из категории 18+ — слабонервным не входить, ага. Именно трахает, выбивая из нее сдавленно-стыдливые стоны, из себя — ядовитые мысли, разрывающие мозг до салютных вспышек перед глазами — так, как мечтал когда-то, будучи еще раздолбаем-студентом с бушующими в крови гормонами и диким стояком на свою подчеркнуто-интеллигентную и занудно-правильную преподавательницу.
Оба где-то на уровне подкожного признают: консультация по поводу какого-то запутанного случая с автокатастрофой, несколько деловито-точных вопросов и отстраненная вежливость — только повод. Светлая рубашка, цепляющаяся за край стола, темная форменная юбка на расчерченном светом полу и сдавленные стоны Лавровой тому в подтверждение.
Когда она — прерывисто-жарко дышащая, с искусанными до красноты губами, с растрепанными завитками отливающих светлым золотом волос, в полуснятой рубашке с раздражающими и будоражащими погонами, приглушенно и беззащитно вскрикивает на грани слышимости, вздрагивая будто от боли, Черных с едко-ревнивой насмешкой думает, что либо ее вышедший в тираж супергерой в постельных баталиях далек от героизма, либо до неприличия приличная "хорошая девочка" имела (забавный каламбур, не правда ли?) что-то похожее на близость какую-нибудь вечность назад. И последнее — ничего удивительного — было бы предпочтительнее.