— Наш скорняк здесь меха продает, он уедет сегодня. Можем с ним передать весточку маме. Половина товара осталась, не возвращаться же… Решайся, сестрица! Ты же никогда не выбиралась сюда, а завтра можно и бой быков посмотреть успеть.
— Ну, хорошо! — улыбнулась я. Максу отказать невозможно, он такой умилительный, когда просит о чем-то.
И мы начали убирать товар на ночь.
Пришлось прерваться. Стражники спустили мне сюда в ведерке похлебку. Горячую, но практически пустую: только лук плавает, да и то почти все расплескалось из плошки. Но и за это спасибо.
Сколько раз я вспоминала тот день и пыталась понять, возможно ли было избежать того, что случилось? Или это был злой рок, с самого начала?
Так или иначе, а свободной с того дня я не была. Только переходила из одной западни в другую. Да, сначала это были клетки побольше и питание получше. Но для меня смысл не менялся.
Моей первой клеткой стал мессир Сантьяго. Было бы наивно думать, что он защитил меня дважды из доброты. Но я была наивна. Я была не подготовлена к коварству и жестокости, обману и подлости. В моей душе была только благодарность по отношению к нему. Поэтому, когда мы с братом решили остаться на второй день ярмарки и отправились в таверну, я уже и думать о нем забыла, мечтая о том, чтобы поскорее поесть и лечь спать.
Но произошло нечто совершенно неправдоподобное: Макс, который на спор с ребятами дома выпивал несколько кружек пива и не хмелел, выпил квасу и ввязался в драку с одним из военных за соседним столом. Невероятным было и то, что он вопил, будто слышал, как они неуважительно отзываются обо мне, я такого не слышала, пыталась остановить его, но он только рассвирепел, его повязали, чтобы усмирить.
Я попросила у военного прощения за брата, но он вдруг рассердился, хотя до этого совершенно хладнокровно, посмеиваясь, пытался усмирить пьяного деревенского парня.
Совершенно неожиданно для меня и для начинающего приходить в себя Макса, мы оказались заключенными за разжигание драк и попытку навредить военному лицу. Кажется, нам обоим грозило наказание в виде ударов кнута. Глупо, но я тогда подумала, что избежать удара у меня получилось лишь на время.
Вспомнив о мессире Сантьяго, я подумала, что, возможно, нам помогут стражники. Подозвав одного из них, я попросила его связаться с начальником городской стражи. Тот странно побледнел, посоветовал молиться, чтобы начальник не пришел дознаваться нас. Он казался искренним, будто и сотня кнутов была легче, чем приход мессира Сантьяго.
Больше я не пыталась его убедить. Макс растянулся на соломенной подстилке, я же не могла уснуть. Усталость была сильной, но меня беспокоило наше будущее. И еще я волновалась за оставленное в таверне имущество. Наконец, понимая, что волнение никак не поможет разрешить ситуацию, я прилегла на тюфяк, чтобы уснуть.
Макс храпел вовсю, и я никак не могла провалиться в сон. Сквозь закрытые веки в темноте я увидела отсветы пламени, должно быть, кто-то с факелом подошел к нашей камере.
Потом я уловила голоса. Но не поняла, о чем говорят, почти сразу раздался щелчок засова, и я села с часто бьющимся сердцем. Вошли двое стражников, они подхватили меня под локти и вывели из камеры, тяжелая дверь тут же закрылась за спиной. Макс даже не проснулся.
Меня вывели вверх по лестнице из подвала тюрьмы. На все вопросы стражники ничего не отвечали. А потом и вовсе вставили мне кляп в рот и надели черный мешок на голову. Я забилась в немом отчаянии, пытаясь вырваться, но их было двое. Меня выволокли наружу, я поняла это по холодному ветерку, потом затолкали в экипаж, и мы поехали.
Мне было очень страшно. Я плакала навзрыд, но старалась сидеть тихо, чтобы ничем не разозлить свой конвой, потому что уже получила два ощутимых пинка в ребра. Довольно скоро мы остановились, высадились из экипажа, и тут у меня стали подгибаться от страха колени. Я бы и хотела идти, как мне велели, но не могла. Меня практически втащили в какой-то дом, подняли по лестнице. Под ногами был мягкий ковер.
Вокруг стало светлее и теплее.
Один из стражников сообщил:
— Заключенная доставлена для допроса, мой господин.
— Снимите с нее мешок, — я узнала этот голос. Но вместо того, чтобы обрадоваться, вдруг заледенела от страха.
Черная пелена поднялась, и я увидела великолепный зал, украшенный оружием, длинный стол, на одном конце которого был накрыт ужин. Слева горел огромный камин: справа стояла чугунная тренога с углями, на которых лениво плескалось пламя. Повсюду были зажжены свечи.
Мессир Сантьяго стоял передо мной, заложив руки за спину. При виде моего заплаканного лица, он поморщился:
— Развяжите ее, в этом не было необходимости.
Меня освободили, наконец.
— Как вы умудрились за один день трижды попасть в беду? — спросил он, пока я вытирала заплаканное лицо и разминала запястья. И потом чуть мягче: — Прошу прощения за грубость моих стражников. Вас доставили сюда как преступницу для допроса, но, поверьте, я не хотел, чтобы так…
Он слегка коснулся покрасневшей от веревки кожи на моей руке, я испуганно шарахнулась в сторону, и он тут же отступил. Одно его присутствие делало стражников и меня жалкими, подчиняло все кругом, но во мне была своя воля, я еще не знала, что такое смирение.
— Мессир Сантьяго… — начала было я.
— Знаю, знаю, — нетерпеливо прервал он и выслал вон стражников одним движением руки. — Это опять не Ваша вина, сударыня.
— Я ума не приложу, что случилось с братом, он проспится и сам придет в ужас, он не нарочно…
— Будьте добры, составьте мне компанию за ужином, — снова прервал он меня и, взяв за руку, подвел к сервированному на двоих столу. — Поговорим обо всем после. Терпеть не могу принимать решения на голодный желудок.
Инстинкт самосохранения говорил, что надо бежать. Что потом будет слишком поздно. Но куда? За дверью наверняка остался мой конвой. Меня то и дело окатывало ужасом: от мессира Сантьяго исходили волны опасности, одна за другой. Их ритм даже завораживал.
Я послушно села за стол. Он позвонил в колокольчик, вошел слуга, налил мне бокал вина и положил на тарелку что-то очень аппетитное. Кроме кваса, выпитого днем, я с завтрака ничего не ела. Опустила взгляд на приборы. Мама учила нас с сестрой есть, танцевать и говорить правильно, поэтому я не растерялась, и, бросив взгляд на мессира Сантьяго, поняла, что он внимательно за мной наблюдает.
— Вы непростая деревенская девчонка. И это мне нравится. Вы держитесь с большим достоинством.
— Благодарю, — выдавила я из себя. У меня было ощущение, что он все больше и больше убеждается в чем-то ему нужном. Словно эта трапеза лишь вступление к тщательно продуманному вечеру. Я старалась не смотреть на него, но его взгляд жег мне кожу, хотелось просто стать невидимкой, так было жутко. У меня дрожали руки, было страшно дотронуться ножом или вилкой до тарелки и звякнуть, выдавая свое волнение. Но он и так все видел.
— Выпейте вина.
— Я пью только воду и квас, — возразила я. Даже набралась смелости и сказала это, глядя ему в лицо.
Его глаза хищно прищурились.
— Вы мне перечите? Я вас угощаю, — он старался быть любезным, но я понимала, что играю с огнем. В его голосе звучала сталь.
— Я не перечу, я просто не привыкла.
— Прошу вас, всегда бывает первый раз. Сколько вам лет?
— Семнадцать.
— Прекрасный возраст, чтобы пригубить вина.
Он поднял свой бокал и мне пришлось сделать то же самое. Он дотронулся слегка до моего бокала и повелительным тоном повторил:
— Пейте.
Я слегка пригубила вино. Оно было приятным, похожим на сок. Стараясь есть чинно: я набросилась на еду. Все таяло во рту, таких вкусов, соусов, подливок, я не пробовала никогда. Он все время подкладывал мне еды и доливал вина. И заставлял пить.
Голова стала легкой. Я чувствовала себя спокойнее в его обществе, он больше не пугал меня. Наоборот, он оказался приятным, я много смеялась в тот вечер.
Его рука вдруг нашла мою, крепко сжала и уже не отпускала, он перебирал мои пальцы: продевал свои, как-то очень чувственно, что я краснела. Ласкал кожу между пальцев, легко, совсем не настойчиво. Но когда я попыталась улучить момент и выскользнуть, его кисть мгновенно уловила попытку к бегству и крепко удержала мою ладонь.
Слуги начали готовить стол к десерту, мы встали, точнее, он помог мне подняться, крепко держа за талию и прижимая к себе. От вина голова была легкой, а ноги свинцовыми. Он подвел меня к камину, и мы смотрели на огонь молча, пока слуги не вышли. Пламя завораживало меня своим танцем, и я подчинялась его всполохам, погружаясь в странное состояние расслабленности и безразличия. Рука мессира Сантьяго то ложилась мне на талию, то слегка опускалась ниже до бедра, потом, словно опомнившись, вновь возвращалась на талию.
Я понимала, что ситуация выходит за рамки приличия, но где были эти рамки, сказать уже не могла. Все так плавно перетекало из одного в другое, что казалось естественным.
Его рука лежала на моей талии: что может быть нормальнее, учитывая то, что я слегка пьяна? Он лишь поддерживает меня.
— Инес…
Он впервые произнес мое имя. И стало очень страшно. Ужас накатил на волной, пламя в камине вспыхнуло особенно ярко. Он развернул меня к себе.
— Не бойся, Инес.
Он потянул меня к себе, обнимая за плечи, я уперлась руками ему в грудь.
— Пожалуйста, мессир Сантьяго…
Он легонько целовал меня в макушку, виски, лоб, глаза, опускаясь к губам.
— Тебе не вырваться, Инес. Не убежать. Я выбрал тебя, тебя одну. Так долго искал… и нашел.
На мгновение я протрезвела полностью, смогла вырваться из его объятий, отскочить в сторону, так чтобы между нами оказался стол.
— Иди ко мне, — приказал он.
Я только помотала головой. На глаза наворачивались слезы. Мне отсюда не сбежать. У них Макс. Он все продумал.
— Вы сделали все это специально? Да? Макс…
— Я должен был иметь гарантии, что ты не сбежишь.
Он не двигался. Свет от огня танцевал на его красивом лице, но теперь я понимала, почему все в городе испытывают ужас при взгляде на него.
— Вы чудовище…
— Твой брат в тюрьме, Инес. Ваше имущество арестовано. Я могу освободить его и вернуть вам все.
— Так сделайте это! Вы же знаете, что Макс невиновен!
— Сделаю. Но не раньше, чем ты станешь моей.
Он двинулся мне навстречу, я в испуге бросилась к двери, но он догнал, схватил в охапку, прижал к столу, и, как я ни вырывалась, он, продев пальцы в мои волосы, развернул меня к себе и поцеловал.
Хмель, схлынувший было, вдруг снова вернулся. Голова снова стала легкой, силы меня покинули. Он целовал сначала грубо, а потом, чувствуя, что я перестала сопротивляться, нежно.
Он с трудом оторвался от меня, его руки смело ласкали мое тело, я совсем поникла, лишенная силы воли.
— Стой здесь! — приказал он. И вышел из залы.
Я сначала попыталась сделать шаг, но это было бесполезно. Меня словно приковало к тому столу цепями. Я плакала. Потом огляделась в поисках защиты и дотянулась до ножа. Когда он вернулся со священником, я испуганно вытаращилась на них обоих.
Увидев нож в моей руке, он одним взглядом заставил меня против воли положить его на стол и разжать пальцы. Я сопротивлялась его приказу внутренне, но он победил, и я сама лишила себя последней защиты.
— Пойдем, Инес, — мессир Сантьяго мягко взял меня под руку.
Я была обречена, понимала, что он меня обесчестит той ночью, понимала, что вынуждена буду отдаться ему, но не могла понять, зачем он позвал священника.
И только когда мы вошли втроем в маленькую часовню, а на небольшом столике у алтаря я увидела два кольца, до меня стало доходить, что бывает нечто хуже, чем ночь в объятьях незнакомого человека: принадлежать ему изо дня в день.
Заметив мой ужас, мессир Сантьяго прошептал мне на ухо, так, что священник не слышал:
— Не бойся, Инес, я буду хорошим мужем, клянусь.
Я хотела кричать, что не хочу, хотела сопротивляться, но совершенно потеряла волю и силы, он что-то подмешал мне в вино. Как в тумане помню венчание. Когда золотое кольцо оказалось на моем пальце, мессир Сантьяго подхватил меня на руки и вынес из часовни.
Он раздевал меня, я плакала, но ничего не могла поделать. Я сама дала клятву принадлежать ему и потому подчинялась. На все мои мольбы и просьбы он отвечал молчанием. У него было красивое тело, но я закрыла глаза. Не хотела его видеть. Он мог брать меня, сколько захочет, но свою душу я ему не покажу.
— Какая ты красивая, Инес… Ты еще полюбишь меня, Инес…
Он повторял и повторял мое имя, словно желал околдовать. Он касался меня ласково, но я вся сжималась. Хотелось выскользнуть из его рук, освободиться, снова оказаться на воле.
— Выпей еще вина, любовь моя. Вот увидишь, тебе станет хорошо.
Я послушно осушила кубок, который он приставил к губам. Он вытер слезы с моего лица, черные глаза на мгновение встретились с моими. Я отвела взгляд. Его руки блуждали по моему телу, и оно вспыхивало страстью в ответ. Стало вдруг жарко, прикрыв глаза, я откинулась на прохладные простыни. Я не хотела его сердцем, но телом желала принадлежать ему. Он был ласков в ту ночь и последующие. Постепенно, мне не потребовалось вино, чтобы желать его в ответ. И он сдержал слово. Он был прекрасным мужем. Он обеспечил меня всем, абсолютно всем. Кроме свободы.
Я любила и не любила его. В конце концов, к человеку который разжигает в тебе страсть и дарит удовольствие из ночи в ночь, начинаешь испытывать нежность. Но я видела, что муж нежен со мной, но жесток с другими. Хоть и справедливо жесток, но как-то сверх меры. Оттого его и боялись. Пару раз я пыталась вмешаться, но Сантьяго одним взглядом давал понять, что я не имею права голоса.
Я была нема. Он лишил меня права выбрать любовь и мужа, золотая клетка давила на меня. Я была рождена для воли. А стала пленницей и женой.
Потянулись месяцы брака. А впереди еще годы. Годы… Я в ужасе представляла себе будущее рядом с ним, не зная еще, что существует кое-что похуже.
Иногда он в отчаянии встряхивал меня, словно хотел разбудить:
— Скажи, что тебе надо, Инес? Почему ты так грустна? Еще украшений? Шелкового платья? Хочешь, поедем куда-нибудь за город, купаться на озеро? Только скажи, я весь мир тебе отдам!
— Свободу, — отвечала я тогда.
Мессир Сантьяго белел от ярости, отпускал меня и отходил, словно боялся ударить.
— Не могу, — глухо отвечал он каждый раз. — Этого я тебе дать не могу. Ты моя. Только моя. Никто не будет любить тебя так, как я.
— Мне не надо так, как ты! — кричала я.
И тогда… тогда он набрасывался на меня с ласками и поцелуями, силой уносил в спальню, где мое сопротивление было совершенно бесполезным. И я сдавалась, подчинялась, отвечала ему. Он думал, что приручал меня заново. Я думала, что я безвольная тварь.
Потянулись месяцы брака. А впереди еще годы. Годы… Я в ужасе представляла себе будущее рядом с ним, не зная еще, что существует кое-что похуже.
Иногда он в отчаянии встряхивал меня, словно хотел разбудить:
— Скажи, что тебе надо, Инес? Почему ты так грустна? Еще украшений? Шелкового платья? Хочешь, поедем куда-нибудь за город, купаться на озеро? Только скажи, я весь мир тебе отдам!
— Свободу, — отвечала я тогда.
Мессир Сантьяго белел от ярости, отпускал меня и отходил, словно боялся ударить.
— Не могу, — глухо отвечал он каждый раз. — Этого я тебе дать не могу. Ты моя. Только моя. Никто не будет любить тебя так, как я.
— Мне не надо так, как ты! — кричала я.
И тогда… тогда он набрасывался на меня с ласками и поцелуями, силой уносил в спальню, где мое сопротивление было совершенно бесполезным. И я сдавалась, подчинялась, отвечала ему. Он думал, что приручал меня заново. Я думала, что я безвольная тварь.
Один раз мы съездили в наш городок проведать семью. Я убедилась, что он сдержал слово: Макс вернулся домой, а семья теперь ни в чем не нуждалась, мессир Сантьяго передавал с Максом каждый месяц внушительную сумму. Как откуп.