Всхлипнув, утираю глаза и опускаю взгляд. Сажусь, ноги к груди поджимая, пытаясь мелкую дрожь унять.
Смотрю, как мелькают его голые пятки в поле зрения. Только сейчас замечаю, что он босиком здесь расхаживает. Ступни у него огромные, как лапы медвежьи. Ходит передо мной туда-сюда и рассказывает, как подло я поступила. Втихую, змеей подколодной подобралась к его близким. Не говорит даже, рычит, что я сама все испортила. Нашу сказку в кошмар превратила. Он ведь верил в меня, как в светлого чистого ангела. И даже не подозревал, что под личиной ангела подлая сука скрывалась! Ну ничего, он меня воспитает! Он, в отличие от меня, своими отношениями разбрасываться не собирается. Ибо понимает, как тяжело найти и как просто потерять!
Весь этот бред слушаю молча. Страшная догадка мелькает, кто помог его бывшей жене заболеть раком. Зажав рот рукой, чтобы не кричать от безысходности, часто дышу. Не выдержав, скулю в отчаянии:
— Что ты хочешь от меня?
— Уважения. Ты должна меня слушаться и чтить, как своего мужчину.
Молчу. Лицо в коленях прячу, чтоб не выдать себя. Почтения у меня ни грамма к нему не осталось. Только страх вперемешку с отвращением.
Он затихает, на диван усаживается, прямо передо мной возвышаясь. Похоже, он немного начинает успокаиваться. Пелена гнева с глаз немного слетает, и он замечает мой потрепанный, жалкий вид. Что-то вдруг перещелкивает в его больном мозгу. Макс опускается передо мной на колени и лезет обниматься, взахлеб бормоча:
— Девочка моя! Миленькая, сладенькая! Зачем ты так со мной? Я же любить тебя хочу! Обожествлять, баловать, лелеять!
Сижу ни жива, ни мертва. Статуей застывшей от ужаса замираю. Он меня целовать начинает, в лоб, голову, шею. Возмущенно его отпихиваю. Лепечу еле слышно:
— Пожалуйста! Не надо! Отпусти меня!
Когда он хватает мое лицо и, к себе повернув, впивается в губы, меня заполняет дикая ярость. Накрывает волна бешенства, сильнее, чем страх. Я не позволю себя поиметь, скотина! Сопротивляюсь уже изо всех сил, дубася его беспорядочно, отталкиваю его, ору во весь голос:
— Отстань! Отпусти меня, животное!
Он меня играючи в своих лапищах сжимает, руки к полу пригвоздив. Навалившись сверху всем телом, меня обездвиживает. Я теперь лишь трепыхаюсь под ним, как птица. Головой кручу, от его навязчивых губ уклоняясь, и ору изо всех сил, до хрипоты.
В этот момент воздух пронзает звонкая трель, и я растерянно моргаю от неожиданности. Раздается взволнованный, приглушенный дверью, голос Влада:
— Макс, открой. Я не уйду, пока не увижу Миру!
Мой мучитель, оставив меня, подскакивает к двери. Открывает какую-то коробку в стене, нажимает туда, и верещание звонка резко обрывается.
Громыхают мощные удары в дверь. Макс стоит в центре комнаты, и его безумный взгляд перебегает от меня ко входу и обратно. Рявкает свирепо:
— Ты моей будешь или ничьей! Усекла?
— Отпусти меня, — прошу. — Меня родители дома ждут.
Удары в дверь усиливаются. К ним еще добавляются чьи-то голоса. Похоже, соседи по площадке вышли. Влад кричит:
— У меня хорошие новости! Сейчас твои соседи полицию вызовут. Как ты будешь открывать? С полицией или без?
Макс прижимает руки к лицу и ревет от неистовой злости. Понимает, что проиграл. В исступлении бросается ко мне с перекошенным лицом, глазами, горящими безумием, хватает грубо за плечи и шипит:
— Если хоть кому-то расскажешь про то, что здесь было, я твоих родных урою! Либо их, либо твою мордашку оболью кислотой! Еще не выбрал!
Подталкивает меня к выходу. Все еще не веря в собственное освобождение, семеню к шкафу, хватаю пальто, неловко, торопливо его натягиваю. Наклоняюсь, чтобы сапоги застегнуть, и его руки по-хозяйски прохаживаются по моим бедрам. С ненавистью на него взглянув, открываю дверь и выскакиваю с разбега прямо в объятия Влада.
Вокруг роятся растерянные женские лица. Они, видно, осознать пытаются, кто здесь хороший, кто плохой. Судя по тому, как крепко я хватаю Влада за руку и к лифту за собой тяну, их сосед теперь, скорее, выглядит плохишом. Но перед тем, как зайти в лифт, оглядываюсь и вижу харизматичную, обворожительную ипостась Макса. Он непринужденно смеется, объясняя соседкам, что у его девушки слишком суровый брат и слишком строгие родители. Что поделать! И в нашем современном обществе находятся консерваторы из прошлого века!
Оборотень двуликий! Ненавижу!
Глава 20. Макс
Ускользнула из моих рук! Прочь улетела в самый важный, переломный момент. Если бы не тот урод, которому нестерпимо хочется рожу расквасить, она бы уже моей стала по праву!
Хожу кругами по квартире, никак успокоиться не могу. Вбегаю в спальню. В святое святых. То место, где я собой могу быть.
На стене мои фотографии с Аней. Наши самые счастливые моменты. Она здесь в свадебном платье. Легкая, воздушная, манкая. Красавица моя. Но сейчас нет настроения с ней разговаривать.
Мозг кипит от бешенства. Злость меня за глотку схватила и держит цепко, не выпускает. Дышать не дает, давит жесткой удавкой. Пока от нее не избавлюсь, даже думать связно не в силах.
Приближаюсь к боксерской груше, висящей в углу, и луплю ее со всей мочи. Представляю на ней рожу того мудака, который мою птичку только что утащил. Пощады себе не даю, мочалю его до седьмого пота. Пока футболка не промокает насквозь. Пока костяшки пальцев не начинают саднить. Пока на белой груше от содранной кожи не появляются кровавые разводы.
Тогда злость свою хватку ослабляет. Но, хитро скалясь, далеко не уходит. Знает что в моей башке она частая гостья, хоть и нежеланная.
Сбросив одежду на пол, иду под душ. Горячие струи шпарят по коже, смывая из памяти картинки. Заставляя из прошлого погрузиться в реальность. Включаю воду на самый холодный режим. Ледяные потоки пробирают до костей. Чередую холод и жар раз за разом. Долго так стою, отмокаю, пока в башке не наступает долгожданный порядок. Вожделение, усиленное разочарованием, утекает со струями воды, позволяя спокойно дышать.
Выхожу в чем мать родила из душа, валюсь без сил на кровать. Костяшки пальцев распухли, мышцы ноют от нагрузки. Радуюсь этой боли. Из-за нее не трупом ходячим, а живым себя ощущаю.
Мои девочки. Анечка. Мира. Обе должны мне принадлежать, и обе ушли. Утекли сквозь пальцы водицей непокорной. Одна спряталась туда, откуда не достать. Даже мне. А вторая все еще в зоне досягаемости. Но выцепить ее оттуда теперь непросто.
Беру свой смартфон с тумбочки. Опять сегодня звонил ее папка. Надоел со своими вопросами! Не собирался ему перезванивать, но после сегодняшнего придется. Надо узнать, вернулась ли Мира. И не растрепала ли она о нашей встрече родителям.
Набираю его номер. Он тут же отвечает, несмотря на одиннадцатый час. Радую его хорошей новостью — рассмотрение тендера перенесли на месяц. Появляется время подкорректировать его предложение. Нет, в ближайшие дни встретиться с ним не смогу, занят. Но к концу следующей недели можно. Он рассыпается в благодарностях. Значит, Мира ничего не рассказала. Если бы не вернулась, Самохвалов бы о ней спросил. Так что она однозначно дома и о нас умолчала. Хорошая девочка. Знает умничка моя, что я слов на ветер не бросаю!
После разговора с Самохваловым просматриваю неотвеченные вызовы. Нахожу три звонка от маман. Сколько раз я ее игнорировал, не перезванивал! Но сейчас при виде ее номера во мне снова загорается холодная ярость. Это она заварила кашу! Мою девочку от меня отворотила! Пусть теперь отвечает! Набираю ее номер. Слышу чуть надтреснутый, старческий голос:
— Максик, привет!
— Не называй меня так! — холодно цежу сквозь зубы. — Ты виделась сегодня с моей Мирой. Наговорила про меня гадостей, и она от меня ушла. Я снова потерял любимую по твоей вине!
Долгая пауза. Думает, как ей извернуться. Как всегда, хочет невинной овечкой прикинуться! Говорит медленно:
— Ты сказал ей, что меня и отца содержишь? Это правда?
— Конечно! Я оплачиваю ваши счета. Тему не меняй. Я о другом говорил.
Но маман решила взбрыкнуть, настаивает на своем.
— Визит Миры — это сейчас наша тема. Ты сказал ей, что нас содержишь. Но ты же денег нам никаких не даешь! А сам живешь в отцовской квартире и оплачиваешь только коммуналку.
Закипать опять начинаю. Счастье, что все силы израсходовал. Язвительно отзываюсь:
— Я оплачиваю коммуналку квартиры отца. Счета его, не мои. Радуйтесь и ликуйте! На собственном сыне экономите! Скажи теперь, зачем про меня гадости Мире наговорила?
Вздыхает громко. Напоказ, разумеется. И уверяет:
— Гадостей не было никаких. Когда я ее увидела, я всего лишь поразилась, как она на Анечку похожа. Вот и показала ей фотографию. Без злого умысла.
— Что еще ты ей наговорила?
— Ничего, сыночек. Ничего больше ей не сказала.
Всхлипывать начинает. Бессвязно оправдывается, бормочет:
— Она так неожиданно пришла. Не позвонив. Не договорившись. Я не смогла даже подготовиться, настроиться, тебе позвонить. Согласовать не получилось. Я так растерялась. Не знала, что делать. Гнать невежливо — это ведь ТВОЯ девушка. И по лицу ее понятно, что не врет. Поначалу даже испугалась, что это Анечка мне померещилась. Думала, что галлюцинации начались.
Обрываю ее:
— Только не надо опять слез разводить! Знаешь ведь, что я это ненавижу, — говорю с неприязнью и на этом отключаюсь.
Подхожу к бару, открываю дверку. Вожделенно смотрю на одиноко стоящую там бутылку вискаря. Забыться бы! Натрескаться так, чтобы вымести из своей черепушки всю горечь, все закавыки! Но желанное забытье, к себе манящее, не поможет мне Миру вернуть. Угрюмо бар закрываю и отправляюсь на кухню. Включаю кофеварку. Этой ночью еще долго не засну. Надо теперь думать, как мою птичку обратно ловить!
Глава 21. Мира
Едем в лифте. Здесь светло. Разглядываю в зеркале свой плачевный вид. Снимаю резинку с хвоста. Волосы, взлохмаченные, как воронье гнездо, приглаживаю щеткой, припасенной в сумке. Трех взмахов достаточно, чтобы привести их в нормальное состояние. Скула покраснела — наверно, будет синяк. Достаю тональник, аккуратный слой на лицо накладываю. Замечаю, как взгляд Влада меняется. Он на меня таращится в недоумении.
— Зачем прихорашиваешься, Самохвалова? Ты от шока берега попутала?
Теперь я удивляюсь. Но на сильные эмоции нет энергии. Взглядом лишь по нему скольжу устало и прошу:
— Отстань, а? Перед родителями не хочу побитой шавкой показываться.
— Какие родители? В полицию надо ехать! Заявление катать! На попытку изнасилования. Это ведь только попыткой закончилось?
Он пытливо на меня смотрит, ждет. Реакцию считывает. Ему важно понять почему-то, что именно со мной в этой мясорубке случилось. Киваю, подтверждая:
— Не успел он. Ты вовремя появился.
Мы уже приехали на первый этаж. Но мне все еще нужно зеркало, чтобы привести в порядок одежду. Прошу Влада лифт на месте придержать. Он ставит ногу в проем раздвижных дверей. Взбудораженный стоит и явно ждет от меня ответа. Того, которого дать не смогу.
Рассматриваю тем временем одежду. На любимой шелковой блузке пуговиц не хватает, рукав треснул не по шву. Придется выкинуть. Блузку так жалко, что реветь охота. Еле слезы сдерживаю. Или это не блузку, а себя жалко? Впрочем, не важно, наверно.
Неохотно объясняю:
— Он мне угрожал. Если кому-то расскажу о случившемся, мне конец. Или моим близким. Я буду молчать.
Влад и не собирается с моим решением соглашаться. Руками разводит возмущенно. Хмурится. Злится.
— Я сплю? Але! Ты у него на поводу пойдешь? Даже родителям ничего не скажешь? Как будто и не было ничего?
Отвечаю спокойно, пока из лифта выхожу:
— Конечно. Я его не трону и он меня не тронет. Таков уговор. Мне только того и надо, чтобы он от меня отстал. Хочу навсегда забыть его и сегодняшний вечер!
Влад выходит следом. Засунул руки в карманы джинсов, кипятится. Головой мотает, будто поверить мне не может. На повышенных тонах заявляет:
— Самохвалова, ты дура что ли?! Ничему тебя жизнь не учит! У него же крыша съехала! Он в полном неадеквате! Его наоборот прищучить сейчас надо!
Зажимаю уши. Это перебор. На меня уже орали сегодня. И нападали. Только не хватало от друга, от моей тихой гавани, прибежища крики выслушивать. Слезы из глаз брызнули, и сдержать их больше не получается. Жалобно поскуливая, прижимаюсь лицом в угол подъезда и реву. Сзади Влад подходит, руку на плечо опускает, просит тихо:
— Прости меня. Сам я дурак, раз орал на тебя в такой ситуации.
Разворачиваюсь к нему и утыкаюсь лицом в грудь. Меня трясет от рыданий. Говорить не могу. Думать не могу. Остановится не могу. Плохо так на душе, что следы самой себя потеряла. Той себя, которая счастливая была когда-то в прошлой жизни.
Влад меня гладит по волосам, успокаивает. Шепчет тихонько, как ребенку, бессмысленные слова. Про «все будет хорошо», про «поплачь, малышка, станет легче». Мне и правда через какое-то время легче становится. Будто со слезами валун огромный из груди вытек.
Садимся в машину, припаркованную под яркими фонарями. Хочу поскорее до дома добраться, улечься в постель и из памяти сегодняшний день вычеркнуть! Пока Влад заводит машину, прогревает двигатель, разглядываю бронзовую монетку с непонятной, узорчатой гравировкой. Она висит на кожаном шнурке, зацепившись за зеркало заднего вида. Поймав мой взгляд, Влад поясняет:
— Мне эту монету сегодня Сэм вручил. Сказал, что это оберег. Ему плохой сон приснился про меня — вот и подарил на удачу. Я сначала в кармане куртки носил, а теперь решил сюда повесить.
Когда медленно трогаемся с места, спрашиваю:
— Как у тебя получилось настолько вовремя ко мне на помощь подоспеть?
— Сам не знаю. Тебя долго не было, и в какой-то момент меня что-то торкнуло изнутри. Тогда как раз женщина в подъезд заходила. Я следом за ней проскользнул. Решил подняться к Максу и прозондировать обстановку. Вышел из лифта и сразу твои крики услышал. Кричишь ты громко, а изоляция в этой новостройке никакущая.
Подъезжаем к моему дому. Чувствую себя выжатой и усталой. Все же опустошенность на душе немного орошена радостью. Теперь ведь я точно знаю, что правильное решение приняла, отказавшись от Макса. И пусть пришлось пережить адский вечер, чтобы увидеть его подноготную, но, в итоге, мы расстались окончательно. Он сегодня сам своей немыслимой агрессией поставил жирную точку в наших отношениях.
Влад меня до двери квартиры доводит. Боится почему-то перед подъездом одну отпускать. Обнимаю его, задираю голову и смотрю в его серые глаза.
— Если бы не ты, — бормочу, — он бы меня сегодня уничтожил. Навсегда и без права восстановления.
Влад вздыхает и заявляет ворчливо:
— Не хочу каркать, но с твоей неисправимой наивностью и верой в людей, ты обречена попадать в передряги. Пора тебе записываться на курсы самообороны.
— Нет, Ерохин. Пока рядом мой рыцарь, не нужны мне никакие курсы!
Прощаюсь, наконец, и достаю из сумки ключи.
Поздно уже, почти десять. Родители могут спать, а могут на ночь какой-нибудь фильм смотреть, лежа в кровати. Не хочу с ними встречаться. Не нужны мне сейчас ни разговоры, ни вопросы. Захожу домой на цыпочках, как вор с украденным добром подмышкой. Прикрываю за собой дверь осторожно. Задвижка в лунку мягко заходит, почти без щелчка. Сразу в свою комнату проскальзываю.
Сбрасываю на кресло одежду. И, наконец-то, падаю без сил на кровать. Не рассчитав, произвожу шумное «бух». Замираю, морщась от досады, и жадно прислушиваюсь. Вскоре до меня доносится шуршание тапок. Поступь папина, тяжелая. Слишком рано расслабилась!
Сжавшись в комочек, забираюсь под одеяло и замираю лицом к стене, не шевелюсь. Вдруг сойду за спящую? Папа садится на край кровати, гладит меня по голове. И ласково, и грубовато выходит. До носа долетают алкогольные пары — кажется, он подшофе. В такие моменты его пробивает на задушевные беседы. Везет мне, как покойнице!