******
— Слышали, что она сказала? Сноук нас слил… — пробормотал Финн, вяловато дергая плечами, взглядами словно поторапливая По, который все еще возился с руками Хакса, хотя Рен уже собирался заняться его замком на шее.
— Мало ли что она сказала. Слишком мало информации… — недовольно подал голос рыжий, сидевший так, словно под жопой у того был не бетон, а как минимум королевский трон.
— Рыжик, а рыжик, тебе мало того, что нам всем одновременно подсыпали какую-то хрень в бухло? Кабак-то сноуковский, без его указки там нихрена не делается. Вон наша горелая шлюшка вообще не пил, кто-то же дал ему по башке, — как-то уж совсем злобно глухо проскрежетал По, ковыряясь за спиной Хакса и кося одним глазом на окровавленный затылок Финна. — А с другой стороны, что за Люк, а? Пацаны?
— Я знаю Люка, — соизволил подать голос Рен, старательно держась животом подальше от плеча Финна. Благо длина рук позволяла.
Ясность разума уже вроде возвращалась, пусть с жуткой неохотой, но все же.
Потому Рен и обратил внимание, что от его признания квадратными глазами на него не посмотрел только Финн, но тут же списал его вялость и заторможенность на последствия удара по голове и многочасовое пребывание тут.
Рен всегда старался хотя бы делать вид, что верит во всю несусветную лабуду, вроде чуши о том, что нужно делать и как себя вести, будучи альфой. Альфа должен то, альфа должен это. Только вот никто никогда не объяснял, кому он там должен то и потому вел себя как считал нужным себе, а не для кого-то там. Признаться, он и моральными принципами не сильно заморачивался, разве что не в отношении тех трех говнюков, что были прикованы рядышком.
Но одним из нескольких несгибаемых истинных принципов была неприкосновенность женщины. Похер, омеги, беты там или даже редкие альфы. Женщина, она и на луне женщина, да хоть крокодилиха — значит, неприкосновенна. Ну, если там какая женщина зарвалась, то кто он такой, чтобы наказывать ее. Не его проблемы, пусть сами разгребаются. Своей женщины у него никогда и не было, и Рен в принципе не понимал, что значит наказать омегу. Да даже если бы и была — поднимать лапы на баб распоследнее дело.
И поэтому мир чуть окрасился багровыми тонами, когда тот утырок мало того что, врезал девчонке, так еще и ботинком шарахнул.
А омега была в сознании, он прекрасно это видел со своего места.
От этого знания стало только хуже, когда с нее содрали штаны.
Ее запах донесся до него, когда она там голозадой, с бурыми потеками по внутренней стороне бедер, змеей взвинтилась к решетке вентиляции, откуда изначально и доносился ее заглушенный аромат. Этот мягкий, почти осязаемый запах ласково, аккуратненько так хрупеньким буравчиком нахально влез в нос… и ударил по каждому нерву.
И Рена натурально повело.
Он бы и улыбнулся от вида ее отточенного замаха ножичком, на удивление весьма и весьма острым, только гребаный кусок скотча на роже мешал. Впрочем, не особо разозлился, когда та нахально его этой же лентой и заткнула.
И вот сейчас, сначала просто попробовав на вкус доступную и такую манящую медовую кожу, а после и вовсе банально глядя на сидевшую неподалеку девчонку, все стоял и думал о секундах, после которых его и повело.
Причем впервые в жизни вот так откровенно повело.
Чувство выбитой из-под ног твердыни земли неспроста заставляло его всегда проверять и просчитывать каждый свой последующий шаг. Будь это привычная операция по устранению или запугиванию неугодных Сноуку, или же будь то очередная ничего не значащая интрижка с первой встречной девушкой из клуба или подобранной под проливным дождем очередной бедняжкой. С самого подросткового возраста не видевший ничего, кроме откровенного предательства, грязи, лжи и прочей погани, теперь и дул на воду, умудрившись в свое время обжечься материнским молоком. Все это сдулось в один момент, именно в эти секунды чистого блаженного уюта в облаке самого необыкновенного, до одури манящего аромата почти в обнимку с абсолютно незнакомой девчонкой его пронзила впервые истинно чистейшая, самая яркая мысль.
Она.
Мать его за ногу через сто заборов.
Она?!
В миг, когда он первый раз сполна вдохнул запах свежести всего мира, Рен внезапно понял, что готов сгореть дотла. Несмотря на зарубцованные страшные ожоги души, он был готов сгореть. Уткнувшись ей в шею, он честно старался держаться, чтобы не заныть маленьким ребенком, коему выдали целый торт, но вручили самую маленькую ложечку, разрешая есть по крошечке. И плевал он, что сидит тут прикованный к стене с нехилым шансом и вовсе остаться тут, если заявятся дружки мертвяков. Запах, недавно совсем легким перышком щекотавший ноздри и подавший надежду, что он не останется тут куском тухлого гнилого мяса, теперь был таким напитанным, почти физически лег ему на язык и прочно осевший в легких чем-то невесомо родным, заполонил тело так, что Рена словно приподняло над холодным полом. В мозгах конкретно так переклинило, почему-то перемешало все мысли, превращая рассудок в растаявшее желе. Стало даже абсолютно пофиг, что существует мир вокруг.
Его звериная сущность сразу расправила поджатые хвост и лапки, едва до Рена донесся звук раскрытого замка, доводя до мозга настоящее положение дел. Он честно старался предупредить ее, но чертов язык подвел хозяина и Рен ляпнул лишь часть всего словесного потока, что неожиданно за несколько минут скопился внутри.
Она же словно увидела бога во плоти.
Смотрела на него так, что он был готов прямо там подскочить и выволочь ее за волосы в какой-нибудь темный уголок, чтоб никто не видел, чтоб ни единого свидетеля того, как он будет рвать на ней эти тряпки и… Чтоб брыкалась под ним, раздирала своими ноготками, чтобы, черт побери, плавилась под его лапами, выгибалась куда он потянет, пока он будет пытаться разорвать ее своим членом на две равные половинки, засунув ей в рот свой язык.
Смотрела так жалобно, выглядела таким неприкаянным зверьком, коему не нашлось места в целом мире, что он почти сделал шаг.
Чтобы все же подхватить… и запихать ее под свою кожу, укрыть от всех, прибрать к рукам, спрятать, стереть, вырвать эту тоску в блестящих глазенках. Захотелось растоптать до состояния жижи труп мрази, что посмел не просто избить эту кроху, но и осквернить ее своими гадкими пальцами.
В чувство его привел запах ее настоящего, ничем не прикрытого страха. Того самого, когда голова мутнеет от четкой невозможности вершить собственную судьбу, когда руки действительно опускаются. Волна этого ужаса почти сбила его с ног, окуная в прорубь с плавающими осколками льда.
Потому и приказал ей делать ноги, осознавая, что еще чуток и да, его сорвет с болтов, о чем он будет по-настоящему после сожалеть. Девчонку прогонял лишь с мыслями не о пнутом кованым сапогом чувстве достоинства, а что сам, мать его, Люк прислал спасать их едва стоящую на своих же ногах девчонку, а не отряд головорезов. Все таки еще не все мозги растерял, как лезвием по легким прошлась мысль, что нагрянуть могут в любой момент, а он тут совсем незнакомую девчонку сожрать готов, при этом что позади друзья вообще-то еще не все раскованы.
Выплюнул ей приказ, и сам едва чуть не рванул следом, едва за порогом не мелькнули грязнючие, но блять, такие миленькие розовые пяточки.
Времени облизываться не было вообще.
Им повезло.
Относительно конечно, но все же. Финн едва двигался, Хаксу с По пришлось чуть ли не тащить его. Они потеряли очень много времени, таскаясь по лабиринту непонятного подземелья, что Кайло уже открыто проклинал себя же, что прогнал девчонку раньше времени. Она могла бы сразу их вывести отсюда, неспроста же и по вентиляции гуляла, и за кодами как к себе на кухню сгоняла.
Только вот тут же мысленно и поправлял себя, что нет, прогнал вовремя.
Иначе ни он, ни она отсюда бы вообще не вышли. Как никогда отчетливо Рен понимал, что трахал бы ее во все возможные дыры, пока не заявились враги и не пришибли их обоих.
Все же доля удачливости висела у них на плечах, они с горем пополам выбрались из невнятного бункера буквально за несколько минут до приезда людей, еще вчера бывших на одной с ними стороне. Если верить словам девчонки и именно их босс слил их, то теперь все эти ребята по другую сторону реки. А значит, попадаться им на глаза противопоказано.
Пока он с друзьями не отряхнется от накиданной сверху гробовой земли и не встанет на ноги для последующих разборок.
Судя по злым рожам Хакса и По — они уже начали обдумывать всю сложившуюся ситуацию. Финн выглядел откровенно хреново, видимо, все-таки приложили его по голове отменно, да и сидение в связанном виде добра никому еще не приносило. После пришлось перехватывать друга и подставлять уже свое плечо, едва Хакс умудрился углядеть комнатушку с кучей мониторов и двумя трупами. Тому понадобилось несколько минут, чтобы выломать все жесткие диски с записями с камер. На фразу рыжего, что это может потом пригодиться, Рен не сказал ни слова.
Потом снова фортуна повернулась к ним своим изуродованным лицом. Буквально сто метров и они наткнулись на по уши навороченный внедорожник с кучей висюлек на зеркале, которые до зубовного скрежета педантичный Хакс одним рывком сорвал, безумно раздражаясь от увиденного, отчего его удар кулака по приборной панели, чтобы добраться до проводов — вышел почти детским.
У них не было выбора.
Соваться к Сноуку после слов девчонки было опасно. Хотя та могла запросто соврать, Кайло откуда-то знал, что нихрена она не соврала. Оглядываясь по сторонам, Рен все раздумывал, откуда же чертов Люк мог узнать о бедственном положении, и почему он послал именно эту малявку. Еще и омегу. Еще и почти течную. Он даже представить не мог, какого вообще хера эта омежка перед течкой сунулась спасать их.
Одно это поднимало жуткие волны ненависти к Люку.
Но втайне он все равно ненавидел и себя, и всех вокруг, кроме тех трех дурачков, к которым он был готов повернуться спиной. До стылой крови в заледеневшем сердце ненавидел. До истинного безумия за закрытыми веками, когда сил смотреть равнодушно уже не хватало вовсе.
Всем всегда было что-то нужно от него. Требовали чего-то, навязывали нечто и навязывались сами. Указывали ему и после считали нужным стыдить, попрекать, не видя ожидаемых итогов и последствий. Взывали ко всяким правильным вещам, типа логики и здравому смыслу. Приводили неисчислимые факты, доводы.
При этом никто у него самого не спрашивал, чего хочет он сам. Не то чтобы он хотел быть бунтарем или кем-то таким еще.
Он просто когда-то хотел выбирать сам.
На самом-то деле где-то глубоко внутри понимал, что ему с самых пеленок строят удобную хорошую жизнь с кучей привилегий и преимуществ. Понимал, что потом получит такие возможности, о которых половина этого мира даже и не могла мечтать. Понимал, что для этого нужно стараться уже сейчас, чтобы вторую половину своей жизни вкушать те самые блага.
Он просто хотел выбирать сам. Причем иметь возможность выбирать именно сейчас, а не лет через двадцать.
Когда его в свое время отправили в армию под крыло дядюшки, чтобы была красивая строчка в его биографии — до него дошло. Вот тогда-то до него и дошло, что если сразу не поставить на место зарвавшуюся тотальным контролем мать, то дело запахнет жареным сразу. Доперло, что надо избавляться от влияния чародейской волосатой лапы хитрожопого папаши, чья суть воспитания состояла лишь из мутных намеков и появления в поле зрения раз в неделю. В тот вроде бы не особо переломный момент он и понял, что доверять нельзя даже самому себе, не то что всем этим мелькающим в его жизни людям.
Зато потом стало намного легче притворяться, что сердца-то у него и нет. Ведь нельзя задеть и сломать то, чего нет, не правда ли?
Когда странная волшебная армейская шляпа распределения новичков дала нехилый дурацкий сбой и его, вместо крылышка дядюшки, вдруг отправили к черту на рога — он был готов смеяться во весь голос. Ржать вслух, конечно, не стал, сидел тише воды, ниже травы из опаски, что дядька оторвется от своих мутных делишек и обратит внимание, почему это племянника не отдали в его спецподразделение, а послали в самую дыру к распоследним головорезам. Когда дядька очухался, было уже поздно.
Он накуролесил так, что сидеть было ему в казарменной одиночке до самого конца срока службы.
Впоследствии, он долго обдумывал, в какой именно момент он сам решился на отречение от семьи и в какой именно миг его семья решила отречься от него.
Может в миг, когда он совсем обезумев от относительной свободы, пока что еще совсем слабыми ручонками стягивал удавку на шее сослуживца, вдруг задумавшего покуситься на его задницу в прямом смысле слова. Или может, этот момент вышел, когда он плюнул в лицо самому невозмутимому Люку мать его за ногу Скайуокеру, дядьке, близнецу его незабвенной матушки, когда до того дошли сведения о вдруг распоясавшемся племяше. Или это произошло в ту минуту, когда он, сам от себя не ожидая, брызгал слюной из перекошенного ненавистью рта, выплевывал прикатившей прямо на его базу матери, почти выблевывал слова, накопленные за все годы. Собранные за все время, когда случайные и нечаянные столкновения с запертыми на сто замков секретами окружающих его людей, вызывавшие искреннее на тот момент непонимание и недоумение. Или может в миг, когда один из пойманных за руку левых солдатиков перед свернутой шеей признался, что именно Люк прислал его хорошенько проучить. А может, и прикончить, он с трудом разбирал лепет бойца из развороченного ножом рта.
По какой-то смешливой иронии судьбы ведь вместо крылышек Люка он загремел прямо в загребущие лапы Сноука, что до сих пор умудрялся держать их всех на коротком поводке.
Им хватило одних суток обсудить все дерьмо, в котором они оказались. Вернее ему, Хаксу и По. Финна никто не стал трогать, они как смогли обработали рану, но высовывать носа из чудом найденной тихой подставной квартирки не решались и профессиональная помощь медиков была недоступна. По, в силу своей балагурности и шебутному характеру, умудрился подвязать на помощь нескольких своих знакомых девок, те и таскали им еду с медикаментами, и тот даже умудрялся после каждого прихода утаскивать в закоулки квартиры очередную заявившуюся девушку.
А Рен и Хакс рыли в силу возможностей, вдруг ставших очень сильно ограниченными.
Девочка Люка не соврала.
Сноук явно ждал мести и их имена гремели у каждого быка, что еще двое суток назад должны были быть готовыми жизнь за них отдать. Только еще проблема была, никто толком-то и объяснить не мог, какая муха укусила Сноука, что тот решил слить сразу четверку альф. При этом Кайло понимал, что наверняка дорогу Сноуку где-то перешел только он сам, а друзей решили догрести до кучи, чтобы в будущем проблем не было.
И, как вдруг оказалось, у него самого был лишь один относительно безопасный источник информации.
Нет, кому скажи, что сам Кайло Рен одним глазком следил за жизнью Люка, чтоб его разорвало, Скайуокера, никто бы и не поверил. Рен даже сам себе отказывался признавать это. Впрочем как и то, что до сих пор зачем-то отслеживал крупные изменения в жизнях бестолочей-родителей.
Но в кои-то веки ему пригодилось знание адреса спортивного зала Люка, которое считал не иначе как местом захоронения самого дядьки.
Ключи от неприметного минивэна всучил ему По после прихода очередной девушки и втискиваясь в полной темноте за руль, Кайло вдруг вспомнил и о той самой девчонке.
Он не поленился. Выбрался из машины и вернулся в квартиру за позабытым всеми холодным оружием, что он лично утащил из того лабиринта.
Маленький стилет и такой же игрушечный нож жгли кожу через все слои ткани и Рен крутил руль по пустым ночным дорогам, каждую минуту придумывая этой девчонке очередную черту характера, лепя той новый ярлык или сам же сдирая надуманное с начавшего чуть блекнуть образа под целыми пластами навешенных послойно мнимых качеств. Все пытался придумать, какая она на самом деле. Сука последняя, продавшая мать за милость Люка или очередной его проект, вырванный из семьи и воспитанный безвольной куклой с установкой выполнять приказы без обсуждения. Оглядывался по сторонам, выискивая в темноте под фонарями глаза соглядатаев бывшего босса и все думал, нормальная ли баба эта омежка или очередная наркоманка, ради супрессантов полезшая в пекло перед самой течкой.