Viva «La Stella»! — шебуршали на ветру расклеенные афиши.
Комментарий к Viva «La Stella»
*Шпрехшталмейстер — ведущий циркового представления
*Крапфен — немецкий пончик, как правило, с абрикосовой начинкой
*Viva La Stella — да здравствует «La Stella»
========== Падение ==========
***
От нового шатра и пахло по-новому — свежестью, едкой краской, а еще древесиной. Насыпанная тырса пушилась и неохотно утрамбовывалась, расползаясь по кругу манежа. Новый шапито был больше, объемней, просторней, и все же Люси Этьен с легкостью заполняла этот простор собой, порхая под торжественные звуки оркестра, как бабочка. Фигура. Взмах. Кружение. Обрыв. Ни одного лишнего движения. Только трапеция. Только высота. Только «La Stella».
— Хороша чертовка. Настоящая звезда цирка, — раздался восторженный шепот синьора Антонио.
Директор цирка сидел на трибунах и наблюдал за последней репетицией. Номер Люси должен был стать во всех смыслах звездой выступления — столько сложных элементов, что у самого Антонио Д’Аскола дух захватывало, и он все чаще задумывался о сходстве отца и дочери. Зажженная сигарета струилась дымом. Дымом струился и сам директор, нервно пыхтя как паровоз.
— Вся жизнь — театр, да? О нет! — Антонио потряс головой с видом прожженного мудреца. — Жизнь — как купол шапито. Если выбить нужную опору, все пойдет прахом. Любой риск в цирке имеет самую высокую цену, мистер Мефис.
Чарльз кивнул из вежливости, хотя мысли его были далеко — под куполом цирка, рядом с Люси, заставлявшей замирать сердце даже у него. Внимательно Чарльз оглядел новехонький шапито и выдохнул:
— Я хочу увезти Люси в Париж. У меня есть нужные связи. Хочу ее показать.
Улыбавшийся директор переменился в лице. Он глубоко затянулся и как-то глупо выдвинул нижнюю челюсть вперед, уподобившись капризному дитя. Слова мистера Мефиса его ошарашили, однако Антонио Д’Аскола повел головой и ухмыльнулся, скрыв конфузливость за привычной болтливостью.
— Нужные связи зачастую оборачиваются ненужными разочарованиями, — сказал он, стряхнув пепел с сигареты. — Потом вернете мне побитую, униженную артистку? Ну уж нет. Неудачи не забываются, мистер Мефис. Артисту нужна слава, признание, похвала. Без этого талант засыхает, будто цветок в засушливую пору. Даже маломальская критика губительна. Тем более Люси… Она слишком наивна для Парижа. Ее место в «La Stella».
Чарльз едва свел брови на переносице. Все эти торжественные метафоры и громкие слова, коими сыпал синьор Антонио, его порядком утомляли — красивая мишура, отвлекающая от сути дела.
— Именно поэтому я буду рядом. Я готов возместить вам все возможные издержки, связанные с уходом Люси из цирка, — вздохнул Чарльз, и директор презрительно фыркнул, напустив на себя самый оскорбленный вид. — Можете назвать любую сумму, хотя… Того, что я дал цирку, вполне достаточно, чтобы свести наши счеты, синьор Антонио.
— Мои артисты не продаются.
— Хм, неужели? — Чарльз не скрыл издевки в голосе. — Вы казались мне куда умнее. Если вы не хотите договориться по-хорошему, то Люси уйдет по своей воле. Я внес свое предложение из вежливости и уважения. Как делец дельцу.
— Не уйдет! — горячо поспорил синьор Антонио. — Мой цирк — это семья. Каждый из труппы дорожит «La Stella». Сколько бы вы не предложили… Люси — умная и честная девушка. Она не оставит свою семью ради каких-то сомнительных перспектив.
— Женщины покидают свои семьи, — заметил Чарльз Мефис.
— Ради законных мужей. Уж не собираетесь ли вы на ней жениться? — ехидно усмехнулся директор.
— В моем деле важна незапятнанная репутация, — сухо ответил ему мистер Мефис. «А брак с циркачкой — ненужное пятно» — угадал синьор Антонио очевидное, но не сказанное. — Я всегда добиваюсь, чего хочу, синьор Антонио.
— Вы — богатый человек, мистер Мефис, и думаете, как богатый человек. Вы считаете, что все в этой жизни можно купить, но это не так, — снова затяжка. Нервная, глубокая и едкая. Директор сплюнул в сторону. — Этот цирк — дом Люси. Здесь ее семья, дорогие ей люди. Она не променяет это на жизнь содержанки.
— Я не предлагаю ей жизнь содержанки. Я предлагаю ей жизнь великой артистки, достойной чего-то большего, чем бродячий цирк… С сомнительными перспективами, — добавил мистер Мефис. — Ей тесно здесь. Говоря вашими словами: плохая почва губительна для цветка точно так же, как засушливая пора.
— И вы решили «вырвать цветок с корнем»? Уж не решились ли вы на ней заработать? — ревностно цыкнул директор, понимая, что у него из-под носа уводят счастливую звезду. Антонио яростно помотал головой, сжал руку в кулак и проворчал: — У вас ничего не выйдет. Мой цирк не такой. Мои артисты…
— Ваш цирк — такой! — едва ли не рявкнул Чарльз Мефис, и с первых рядов трибун на директора и Чарльза оглянулся кто-то из артистов. Оркестр услужливо глушил их разговор. — Ваши артисты — такие. Весь мир такой. Вы это знаете, синьор Антонио. Смею надеяться, что годы не превратили вас в наивного старика, грезящего лишь высокими идеалами. Громкие слова красивы, но зачастую пусты. Вы не верите мне? Посмотрите на вашу «звезду», — Чарльз кивнул на вертевшуюся вокруг своей оси Люси. — Скоро она будет сиять под другим небом. Я вам это обещаю.
— Вы слишком верите в могущество денег и в свое влияние.
— Да. И у моей веры есть явное доказательство, синьор Антонио, — мистер Мефис развел руки в стороны, указывая на новый купол, трибуны, горящий красным круг манежа. Все это было построено на его деньги.
— Есть вещи, которые не купить.
— Я часто слышу это от тех, у кого нет денег, синьор Д’Аскола.
— Тогда послушайте еще. — Директор грозно выпрямился. — Заносчивость приводит к разочарованию. Вы не всесильны, мистер Мефис.
— Но я многое могу.
— Купить человека — не многое.
— Купить конкретного человека — все. Подумайте над моим предложением.
Оркестр стих. Сидевшая на трапеции Люси посылала невидимым зрителям воздушные поцелуи, и Чарльз Мефис отвернулся от директора, нахохлившегося сычом. Разговор был окончен, и Антонио Д’Аскола сдулся со своими пафосными разглагольствованиями, как шапито с выбитой опорой.
— Brava, Люси! Несравненна! Бесподобна!
***
Лунный свет, как огромный софит, горел косым кругом на полу. За окном виллы чернел сад. Чернели тени по углам просторной гостиной. Перед глазами представал манеж и грядущее выступление. Успех. Крики. Восторг и… Нервозность, непривычная, волнительная, иссушающая.
Голод пронзал тело и пытал бессонницей. Расползался по нутру раздражительностью, а к нему добавлялся страх, и Люси нервно повторяла про себя все фигуры своего номера. Изгибаясь, она отчаянно старалась раствориться в спокойствии плавных движений. Люси принимала грациозные позы и с удовольствием купалась в лучах полной луны. Молочный шелк ночной рубашки бликовал на складках, повторявших девичьи изгибы. Рыжие пряди ниспадали по плечам. В ушах и на шее дрожали бриллиантовые капли — подарок Чарльза, которым Люси не могла налюбоваться. Дорогой подарок, обошедшийся дорого и ей.
— Ты опять не спишь, Люси, — из темноты появился мистер Мефис.
Ночное спокойствие кануло в небытие. Дав волю раздражительности, Люси опустилась на близстоящую козетку и сердито фыркнула. Чарльз опять налакался виски и стал походить на черта: похотливого, болтливого, грубого из-за несдержанности. Нагой он прятался в тени, но возбуждение витало в воздухе, и Люси отчаянно старалась не смотреть в его сторону.
— Это все из-за твоей диеты. Ты совсем отощала, — проворчал он, приблизившись.
— Можешь найти себе другую любовницу. Не тощую. Говорят, у местных танцовщиц бедра пышные, будто дрожжевое тесто, — шикнула в ответ Люси, и Чарльз усмехнулся.
Уцепившись за остренький подбородок, он притянул ее к себе. Люси поморщила нос от душного перегара и возбужденной плоти, которую старалась не замечать, но все равно видела. Опустившись рядом, Чарльз покорно расплылся в нечто бесформенное у девичьих ног и крепко обнял. К черту других танцовщиц — поняла Люси и, польщенная безмолвным признанием, одобрительно пригладила свое лохматое пьяное чудовище.
— После выступления мы поедем в Париж, — проговорил Чарльз Мефис, неспешно задирая подол шелковой рубашки Люси. На бедре остался влажный след от поцелуя, и увлеченный Чарльз закинул себе на плечо ее колено. — У меня есть знакомый в Зимнем цирке. Там выступал сам Леотар*. А еще в Венсенне* пройдет конкурс гимнастов. Ты должна быть там, Люси. Ты должна блистать, заявить о себе.
Поцелуи поднялись выше, стали настойчивее и злее. Темная голова Чарльза скрылась между ног, и Люси судорожно ахнула. Париж? Зимний цирк?! Конкурс в Венсенне? Люси зарылась пальцами в каштановых кудрях Чарльза и прикусила губу. До Парижа «La Stella» не добиралась. Слишком большая конкуренция, пояснял Антонио Д’Аскола, выбирая для цирка другие пути-дороги. Сосредоточие мыслей потерялось в крупной волне, прошедшей от низа живота. Выгнувшись, Люси подалась вперед и вдруг задумалась. Цирк не собирался ехать на север или запад. Только на юг. Как же она поедет в Париж? Она должна быть с труппой? Или… Она должна быть с Чарльзом? По телу прошла истома, и мысли окончательно спутались.
— А как же…
— «La Stella»? Антонио? Или этот Драган? — с усмешкой спросил Чарльз, прикусив нежную кожу. Люси вскрикнула.
— Причем здесь он?
Раздраженно вскинувшись, она попыталась оттолкнуться, и ее ловко подмяли под себя. Колени уперлись в пол. Шелковая рубашка задралась до самых лопаток. Сияя бледной кожей, Люси послушно расставила ноги и поддалась ласкающей руке.
— Ты слишком привязана к этому цирку. Разве ты не хочешь чего-то большего?
Хотела. Люси Этьен хотела! После того, как продалась, хотеть иного было попросту бессмысленно, оттого Люси безропотно внимала искушающим речам. А «La Stella»? Драган? Лучше об этом не думать — слишком много неприятных воспоминаний, а они во время близости не нужны, и Люси разом подавила горькие сожаления о прошлой жизни. Чарльз шептал о славе, деньгах, признании. Все это — без «La Stella», и Люси Этьен кусала губы от нерешительности. От резкого толчка она поморщилась. От второго ахнула, но Чарльз не смягчился. Он становился все грубее и грубее, и речь шла не только об этой ночи. Удел Люси был терпеть.
— Ты похожа на русскую балерину, — шептал Чарльз, но Люси его не слышала.
Воображение услужливо рисовало ей манеж Зимнего цирка, никогда не виденный Венсенн и новую публику, восславляющую Люси несравненную.
— Мы и вправду поедем в Париж?
— А потом на Лазурный берег. В Рим. В Нью-Йорк, — тяжело дышал Мефис, соблазняя еще больше.
Черт! Похотливый черт, купивший ее с потрохами и с каждым днем покупавший еще больше. Люси все охотнее поддавалась, изгибаясь в руках Чарльза. Скоро она выйдет на манеж к заполненным трибунам. Крики! Аплодисменты. Успех, вечный и сияющий. Слава, богатство, а потом? Париж? Италия вместе с «La Stella», ведь «La Stella» ее семья? В «La Stella» Драган, Берта, Гумберт и остальные. А что станет с Чарльзом и богатой сытой жизнью?
Париж! Париж, окутанный чарующей иллюзией новых свершений! И плевать, если для этого придется оставить родной цирк. Люси Этьен отдала «La Stella» сполна, и теперь была сама по себе. Что толку хвататься за какие-то былые привязанности? Из пропасти, в которую пала Люси Этьен, они ее не вытянут, а раз так, то стоит падать так глубоко, как сможешь, уверяя себя, что ты поднимаешься вверх.
Люси застонала и безропотно стерпела до боли сжавшие ее руки, растворившись в мыслях и чаяниях. Париж! Париж! Париж! — шептали садовые липы.
***
Шапито гудел, трепетал. Опоздавших встречала Берта, оглядывая пестрые протянутые ей билетики. Трибуны скрипели. Вопросы, удивление, слухи, шепот и вдруг — тишина. Упавшую на шапито тьму пронзили прожекторы. Под рокот барабанов к публике вышел разряженный шпрехшталмейстер Гийом и, сверкая лацканами новехонького фрака, объявил:
— Дамы и господа, liebe Damen und Herren, signore e signori*… Прошу любить и жаловать — «La Stella»!
Оркестр грянул медью, и манеж вспыхнул огнями. Высыпавшие клоуны принялись дурачиться на потеху публике. Маленький Голиаф доставал Буффо, тот старался поймать несуразного карлика, и вертелся кругом, будто огромный надутый шар. Сидевшие в первых рядах детишки радостно смеялись их нелепой погоне.
По борту выстроились высокие клетки. Щелкая кнутом, Гейне вывел ораву рычащих тигров. Откормленных, вальяжных. Тень от клетки попадала на черные полосы, и тигры грозно скалились, сверкая клыками. Гейне рьяно рычал на немецком под стать большим кошкам, неустанно отдавал команды, и тигры покорно прыгали по взмаху кнута, запугивая впечатлительных зрителей сердитым шипением.
Под барабанную дробь Гейне элегантно подкинул свой новехонький цилиндр. Под куполом прогремело зычное объявление шпрехшталмейстера о смертельном номере, и Гейне вложил свою голову в пасть тигра. Затаившая дыхание публика разразилась аплодисментами.
На манеже появился Лакрица. Полуобнаженный и вымазанный в масле, он блестел, как лакричный леденец, и гордо оглядывал публику. Лакрице вынесли железные пруты, гири, и он ловко принялся сворачивать калачи да подкидывать тяжести над головой. «Танец силача» закончился проносом черного бычка, с легкостью взваленного на мощные плечи Лакрицы.
— Дамы и господа, Лакрица! Самый сильный человек, которого вы когда-либо видели!
Номера, номера, номера — один за другим. «La Stella» задавала темп, и радостные аплодисменты восторженно отбивали в такт. Вывели медведя. На широких деревянных катушках выехали разукрашенные эквилибристки. Снова клоуны.
Подглядывая из-за кулис, Люси видела маленькую сценку Андрэ, Пьера и Гумберта — они выступали прямо перед ней. А еще Люси вглядывалась в трибуны. Около Чарльза сидела Жаннет, приглашенная ею же — чтобы та своими глазами увидела всю ту пропасть различий, пролегшую между простой танцовщицей и талантливой циркачкой. Кажется, Жаннет смеялась. Чарльз улыбался, и Люси Этьен гневно теребила тесьму кулисы. Ничего! Скоро Чарльз забудет Жаннет и всех остальных, думала про себя Люси.
А на манеже разворачивалась целая сценка. Выряженные рыцарями братья-близнецы, Андрэ и Пьер, скучали, заставляя шута-Гумберта их развлекать. Гремя бубенчиками на шапке, шут ловко жонглировал кольцами и мячами, но братьям становилось все скучнее. Вскочив на вынесенный королевский стол, братья вдруг принялись мериться шпагами, заглатывая лезвия разной длины одно за одним. Сперва перепуганный шут Гумберт качал головой, взывая к благоразумию цирковых королевичей и зрителей, а потом азартно принялся подносить новые шпаги. Орудия закончились, и разозленные братья стали бросаться в Гумберта мячами и кольцами. Топнув ногой, Гумберт с воплем скрылся за кулисами и вернулся с двумя огромными шпагами.
Закончился номер недолгим фехтованием и фигурой. Стоявший по середине Гумберт образовал высокое кольцо из летающих цветных шаров. Братья-близнецы медленно погрузили шпаги в глотки и замерли. Публика вознаградила артистов заслуженными овациями, и Люси встрепенулась — настал ее черед.
— Встречайте! — Шпрехшталмейстер взмахнул рукой, и барабаны судорожно забились дробью. — Люси несравненная!
Цирк загудел. Под звуки марша на манеж выскочил белый конь, и на его спине засияла от многочисленных блесток Люси. Улыбаясь, она ловко подтянулась на ремнях гурты и под одобрительные возгласы принялась плясать на спине лошади. Взмах. Шпагат. Переворот. Соскок. Замкнутый круг манежа. Публика, слившаяся в одну сплошную линию ликовала, превратившись в единое целое. Опершись на круп, Люси поймала ритм и закрыла глаза.
Прыжок.
— Brava!
Прыжок.
— Brava, Люси!
От сальто-мортале закружилась голова, и Люси вцепилась в гриву. Одарив публику обворожительной улыбкой, она скрылась за кулисой. Brava! Brava — звучало следом. Раззадоренный конь отбил копытом и не хотя остановился. Зафырчал, замотал головой. Набежали конюхи. Люси спрыгнула и побыстрее оперлась на остов шатровой мачты. Едва запыхалась.
— Все в порядке?
Разодетый Драган вертел в руке кинжал и наигранно пытался показаться равнодушным. Не получалось. Обеспокоенно он глядел на Люси и любовался. Она была прекрасна. Расшитый пайетками костюм переливался чешуйка к чешуйке и очень ей шел. Драган любил Люси и без этого костюма, но нынче он был в опале, а еще бессовестно беден. Всегда беден и всегда влюблен.