– Иди ко мне, – позвал он, протягивая ей руку.
Она вложила свою ладонь в его – без вопросов и сомнений. Позволила снять себя с химеры и обнять, сама обняла в ответ и прижалась щекой к его плечу.
– Они похожи на нас, правда? – спросила она, провожая взглядом белоснежного, словно лунный свет, Шутника и обозначенную лишь огненным силуэтом химеру по имени Муаре.
Зверюги, отпущенные погулять, так и не разошлись в разные стороны, а принялись играть во что-то свое, лошадиное, прямо на воде. Они то гонялись друг за другом, то поднимались на дыбы и ржали, то скалились и напрыгивали – и явно получали от игры несказанное удовольствие.
– Похожи, – согласился Дайм. – Никогда раньше не видел Шутника таким.
– Он же единорог?
– Безрогий, – улыбнулся Дайм, – но это не мешает ему бодаться.
– Знаешь, я никогда раньше не ходила на свидания. Мне нравится.
– Мне тоже. Я говорил тебе, что ты – самая прекрасная девушка на свете? Моя нежная Гроза…
Она покраснела и уткнулась ему в плечо. А Дайм осторожно вынул из ее волос шпильки, позволив им рассыпаться ночным шелком, и взял ее лицо в ладони, заглянул в глаза. Светящиеся волшебным лиловым светом, словно звездные фиалки.
И, забыв, что такое важное хотел ей сказать, поцеловал.
В первый миг его пронзило привычной болью, рожденной печатью, а в следующий он забыл и о печати тоже. Боль осталась где-то на заднем плане, совершенно неважная. А вот Шу… ее нежность и доверие, ее искреннее желание и жадность, с которой она отвечала на его поцелуй, прижималась к нему…
Кажется, он выбрал не лучшее место для серьезного разговора… еще бы вспомнить, какого именно разговора и зачем он вообще нужен… А, потом, все потом!..
Дайм чувствовал себя неуклюжим шестнадцатилетним мальчишкой, распутывая застежки ее платья, изучая губами ее обнаженные ключицы и бьющуюся на горле жилку. Он впитывал ее нетерпеливые стоны, сам стонал от неловких касаний ее пальцев и ладоней. Они путались в ненужных одеждах и друг в друге, тихо смеялись над собственной неловкостью и снова целовались, и шептали какие-то глупые нежности. И ни одному из них не пришло в голову избавиться от одежды так, как это делают шеры. Почему? А, неважно, просто это было так… волшебно? Искренне? И до сумасшествия ярко и сладко. Именно так. Именно здесь, на крохотном островке посреди ночной реки. Именно с ней – невероятной, единственной…
До тех пор пока она, уже обнаженная, не потянула вниз последнее, что на нем осталось, и не остановилась в недоумении.
Проклятье. Как он мог забыть, что он только во сне – неутомимый любовник, а в реальности… Проклятье!.. Чтоб он сдох, этот любящий па…
Дайм покачнулся от вспышки боли, и следующей – еще сильнее. Обвивающие его щупальца заклятий сжались, остановили сердце и дыхание. Он упал на колени, не в силах хотя бы что-то сказать.
От Шуалейды дохнуло недоумением и ужасом: она увидела, все увидела. И замерла, не понимая – что же делать…
Всего на миг, но за этот миг Дайм успел констатировать крайнюю степень собственного идиотизма и попрощаться с жизнью. Что ж, она была короткой, зато насыщенной, и заканчивается на ужасно глупом, но прекрасном моменте.
– Даже не думай, – зло оборвала его Шу, и щупальца печати разжались.
Сердце снова забилось. Дайм смог наконец-то вдохнуть. И шепнуть:
– Прости, я полный идиот, – и уткнуться лицом ей в живот.
– Это и есть твое проклятие, да? – тихо спросила она, тоже опускаясь на колени и заглядывая ему в глаза.
Больше всего на свете ему сейчас хотелось оказаться на Потустороннем континенте. Где угодно, лишь бы не испытывать этого отчаяния и унижения. Боги, какой же он идиот! Забыться и едва не сдохнуть на свидании с любимой, на это способен только полный анацефал.
Впрочем, у него по-прежнему все шансы сдохнуть. Ведь ответить на ее вопросы – это значит самому раскрыть тайну печати. А это – второе смертельное «нельзя» после нарушения прямого приказа императора.
– Я не могу тебе сказать. Ты же сама видишь… – ему даже говорить было трудно от стыда. – Я… я не могу, прости.
Прозвучало настолько откровенно – и точно, шис дери папочкину фантазию! – что сдохнуть захотелось почти нестерпимо. Признаться любимой женщине, что ты не способен ее любить…
– Перестань, мне трудно это держать, – тихо пожаловалась Шу.
Только тут Дайм решился поднять взгляд.
– Сейчас пройдет, – твердо пообещал он, усилием воли отрешаясь от эмоций. Всех эмоций. И отводя от себя ее руки. – Я… не должен был… проклятье!
– Это сделал твой брат?
Дайм покачал головой.
– Кто? Скажи мне, я…
– Убьешь его, если продолжишь расспросы, – прозвучал где-то рядом голос, похожий на рокот пламени.
Интермедия
Ристане хотелось убивать. Долго, жестоко и кроваво. Шисов предатель рядом с проклятой сестренкой выглядел таким счастливым, что ей постоянно представлялось, как она вцепляется ногтями ему в лицо и срывает с него идиотский восторг вместе с кожей.
Как жаль, что нельзя этого сделать! Но когда-нибудь у нее получится. Обязательно получится. Не будь она Суардис!
Кинув поводья какому-то особо прыткому воздыхателю, Ристана спрыгнула с лошади прямиком в руки Сильво, отмахнулась от фрейлин и быстрым шагом направилась к себе. Она не могла больше притворяться. Ни секунды. Тем более шисов ублюдок все равно ей не поверил, как она ни старалась.
Как он посмел? Как?.. Чего ему не хватало, сукину сыну? Разве она не красивее и не умнее сестры? А Бастерхази? Неужели он думает, что она верит в его наглую ложь? Он – такой же, как шисов ублюдок Дюбрайн. Увидел одаренную самку – и потерял последние мозги, словно весенний кот. И еще смеет уверять Ристану, что по-прежнему думает только о ней и действует только ради ее блага.
Мерзавец.
Сукин сын.
Наплевал на ее чувства, растоптал, унизил, оставил в одиночестве… а ведь она его любила! Любит до сих пор, будь он проклят!
Ристана кинула злой взгляд на графа Сильво, отворившего перед ней дверь будуара и отступившего в сторону. Деликатный, дери его Мертвый! Как будто ей поможет его шисова деликатность. Как будто ей нужна его скучная любовь.
Не утруждаясь улыбкой, Ристана сделала Сильво знак следовать за ней. И, швырнув веер и перчатки в шарахнувшуюся от нее камеристку, упала в кресло перед туалетным столиком. Большую часть его занимали не баночки и флакончики с притираниями, а зеркало. Старинное, в массивной бронзовой раме с прихотливыми завитушками.
– Все вон, – велела она камеристке и дежурной фрейлине и чуть мягче добавила: – А ты останься со мной, Сильво.
Не обращая больше внимания ни на кого, Ристана повернулась к зеркалу и принялась рассматривать свое отражение. Это успокаивало. Словно жгущая ее ненависть вытекала из нее и впитывалась в отражение, делая его еще прекраснее.
Погладив пальцами щеку и убедившись, что ее кожа нежна, шелковиста и упруга, Ристана облегченно выдохнула. Ее самый страшный кошмар – что она вдруг стала морщинистой бессильной старухой – опять отступил.
Отражение в зеркале тоже улыбнулось. Сыто и довольно. На Ристану снизошло спокойствие и умиротворение, головная боль, преследовавшая ее с самого вчерашнего бала, отступила. И разум очистился от всего лишнего вроде любви и ненависти. Какие, право, глупости, когда на кону стоит судьба ее страны и дело всей ее жизни! Очень жаль, что отец не внял ее словам и объявил наследником Каетано. Мальчишка погубит Валанту, даже если сумеет выжить и сесть на трон вопреки планам Люкреса.
Или Люкрес погубит. Его не интересует ничего, кроме собственного величия, а величие для него – исключительно в магическом даре. Боги, какая глупость! Иметь все, о чем только можно мечтать, но желать недоступного и совершенно ненужного. Несусветная глупость.
Вот Ристана не мечтает о даре. Нет его – значит, Двуединым так угодно. Зато есть красота, ум и Валанта. Самое важное, единственное, что имеет значение. Процветание и могущество Валанты. И ради него она готова на все. Потому что это – ее долг. Это – судьба и путь настоящих Суардисов. А кроме того – это ее шанс…
– Скажи, что у нас все получится, – попросила она зеркало и погладила бронзовую, в завитушках, раму.
«У нас все получится!» – отозвался голос в ее голове. Голос, похожий и одновременно не похожий на ее собственный.
Ристана знала: то, что ей иногда снится – на самом деле не сны, а воспоминания. О другой жизни. Наверное, ее собственной, только не этой, а какой-то прошлой. Обычно люди не помнят, что было с ними раньше. Но она – не обычный человек. Она – Суардис. И если у нее нет стихийного дара, это не значит ровным счетом ничего. И она помнит. Смутно, обрывками. А иногда видит в зеркале то свое лицо, из прошлого. Тогда она тоже была красива, высокородна и любила самого лучшего человека на свете. И он ее любил.
Иногда он снился Ристане, и она просыпалась счастливой.
А иногда ей казалось, что она видит его наяву – в Роне Бастерхази. Наверное, поэтому она и влюбилась в него сразу, в первую же их встречу. Потому что в Роне было что-то от него.
То самое пламя, не стихийное, а пламя духа, словно он горит изнутри какой-то великой идеей.
Жаль только, проснувшись, она не могла вспомнить ни имени, ни лица своего возлюбленного. Но когда-нибудь она вспомнит и найдет его. Где угодно. В любом обличье. И неважно, что в той прошлой жизни она была истинной шерой – и он тоже был шером. Великим шером. Зато она – принцесса, почти королева. Королевская власть открывает массу возможностей. Будучи королевой, она не только найдет его, но и подарит ему… безопасность? Счастье? Возможность воплотить его мечту? Неважно. Ристана просто знала, что ей нужна и корона, и процветающая Валанта. Может быть, потому что когда-то они вместе мечтали о мире и счастье для всех…
И у них все получится. Сначала – у нее.
Ведь у мамы тоже не было стихийного дара, однако она получила то, что хотела. Стала королевой, родила и воспитала достойную дочь. И если бы не проклятая Зефрида Тальге, никто бы не усомнился в праве Ристаны на власть и корону.
Но мама, даже умерев, позаботилась о ней. Оставила ей родовой талисман. Она знала, что ее дочь – не обычная девочка и ей нужны будут необычные средства. И сейчас пришло время его использовать.
Ристана долго надеялась, что ей больше не придется этого делать. Ведь мама предупреждала, что талисман слишком силен и опасен, и потому его следует прятать ото всех, особенно – от Конвента и Магбезопасности. Пока он хранится на своем месте, никто не сможет его обнаружить, даже сам Светлейший.
Мама была права. Конечно, Светлейший не бывал в ее будуаре и не смотрелся в ее зеркало, но вот Роне и Дюбрайн бывали – и ровным счетом ничего не заметили, слава Двуединым.
Нажав на одну из завитушек на раме и услышав тихий щелчок, Ристана аккуратно вынула из открывшейся ниши маленькую шкатулку. Открывать ее она не стала. Ей хватило увидеть талисман всего однажды и едва не ослепнуть от заключенного в нем пламени. Возможно, пламени самой Бездны. Хотя мама говорила, что это пламя звезды, когда-то упавшей на землю. Но какая разница? Талисман однажды помог Ристане влюбить в себя шера Кельмаха и убедить его избавиться от Зефриды Тальге и ее отродья.
Но шер Кельмах оказался слаб и не сумел довести дело до конца.
У Ристаны было огромное искушение дать коснуться талисмана Роне, но она была достаточно умна и осторожна, чтобы ему не поддаться. Роне намного сильнее Кельмаха, вдруг талисман не смог бы сломить его волю мгновенно. А быть может, она слишком любила Роне, чтобы пожертвовать им. Шер Кельмах, коснувшись талисмана, изменился. Очень сильно изменился. А потом и вовсе погиб.
Ристана не хотела, чтобы Роне тоже сгорел. Роне был слишком похож… не он, но…
Нет, она не будет думать о Роне Бастерхази.
Может быть, потом. Когда она станет королевой. Ей же понадобится помощник в ее поисках… и не только помощник… А потом, когда она найдет его, все как-нибудь образуется. Обязательно.
А пока…
– Валентино, – позвала она, не отрывая взгляда от шкатулки.
Без защиты древнего артефакта, выполненного в виде зеркала, содержимое шкатулки манило и притягивало, требовало немедленно открыть крышку, взять в руки алый камень и впустить в себя… Ристане даже думать не хотелось о том, что именно впустить и что станет с ней, если она дотронется до талисмана. Нет уж. Долгие годы талисман служил ей, а не она – ему, и пусть так остается и впредь.
– Что вы желаете, моя королева? – Сильво опустился на одно колено возле ее кресла.
– Помнишь, мы с тобой говорили о крайних мерах?
– Я храню в сердце каждое ваше слово.
– Я тоже, Валентино. И ты был прав, нам придется это сделать. Тебе сделать.
– Ради вас…
Повернувшись к любовнику, Ристана коснулась его губ пальцами.
– Ради нас, Валентино. И помни, ты ни в коем случае не должен сам открывать эту шкатулку. Ты нужен мне живым и здравомыслящим.
– Увы, с моим здравомыслием в вашем присутствии дело плохо, – шепнул Сильво, ловя и целуя ее пальцы. – Я отправлюсь немедленно.
– Ты отправишься завтра утром, Валентино. – Ристана погладила его по губам, нежным и горячим. Почти как у того, кто снился ей в самых прекрасных снах. Почти как у Роне. – Не оставляй меня сегодня одну.
– Я люблю вас, моя королева.
Поставив шкатулку на стол, Ристана прикрыла глаза и позволила Сильво себя поцеловать, а затем и отнести на постель. Видеть лицо Сильво она не хотела – он был слишком похож на ублюдка Дюбрайна и совсем не похож на Роне.
Впрочем, если она нечаянно назовет Сильво чужим именем – он все равно не заметит. Счастливый влюбленный идиот. Как бы она хотела быть такой же! Хотя бы этой ночью.
Глава 4
Недетские игры
Клянусь служить Тебе в жизни и смерти, Темный
Хисс. Отныне я раб в воле Твоей, перчатка на руке
Твоей и проводник душ Твоих.
20-й день холодных вод, Суард (некоторое время назад)
Себастьяно бие Морелле по прозванию Стриж
Раскаленный воздух жег горло, нестерпимо хотелось пить. Словно насмехаясь, в сквере перед банком журчал фонтан. Нырнуть бы в него, напиться и смыть с себя клейкий запах жертвы! Но останавливаться было нельзя. Во всем Суарде не нашлось ни единой щели, где Стриж мог бы отсидеться до заката: охотник находил его везде. Чуял, гаденыш.
Вдалеке над рекой показался край темной тучи. Разморенные жарой горожане расходились на сиесту по домам и прохладным кофейням. Лавочники уносили столики с товаром. Только мальчишка в желтом берете размахивал листками и орал:
– Последние новости со всей империи! Наследник трона возвращается в столицу! Чудесное воскрешение в графстве Ландеха!
На обгоняющего редких прохожих Стрижа газетчик не обратил внимания – чумазые подмастерья газет не покупают. Зато пристал к вышедшим из ресторации купцам:
– Новые налоги! Совет проголосовал за новые налоги! Покупайте утренний выпуск!
Не замедляя бега, Стриж проскочил под носом у газетчика. Тот дернулся, дюжина печатных листов вспорхнула над улицей.
– Забери тебя Ургаш!
Стриж скользнул взглядом по отражению газетчика в витрине – и, не успев понять, что не так, резко вильнул в сторону, чуть не под колеса извозчику. Пригнулся, закрылся рукой…
Грохот, звон: витрина разлетелась вдребезги, осколок вонзился Стрижу в предплечье, другой задел бок, еще несколько пролетели выше и царапнули извозчицкую кобылу. Та заржала и понесла, закусив удила. Стриж еле успел откатиться с дороги, – на мостовой остался кровавый след, – вскочил, вытряхнув из руки осколок, оттолкнул замершего газетчика и припустил прочь, зажимая рану.
Позади завизжала женщина, кто-то из купцов закричал, призывая полицию. Из модной лавки вылетел торговец с деревянной меркой, попытался стукнуть удирающего «хулигана» – но Стриж поднырнул под палку, проскользнул меж нескольких благородных шеров, выскочивших из ресторации со шпагами наголо. Шеры не обратили внимания на какого-то подмастерья, кинулись к разбитой витрине, а Стриж метнулся в узкую расщелину проулка.