– Внутренний купол сферический, диаметром в четыре тысячи локтей, – вслух ответил Дайм. – Второй барьер временный и не замкнутый сверху, четверть лиги от эпицентра.
– Временный?
– Лет на пятьдесят, не больше. А внутренний схлопнется сам, когда Пасть Ургаша закончит свою работу.
– Пасть Ургаша, – повторила Шу, передернув плечами. – То есть если у меня не получится, на месте Суарда будет вот такое?
– Нет. Туда Магбезопасность пришла слишком поздно. Аномалия успела расползтись. К тому же там не было Леса Фей, который сам по себе может погасить любую аномалию, – ответил Дайм таким тоном, которого Шу раньше никогда не слышала. И куда только делся галантный светлый шер и нежный возлюбленный! Сейчас рядом с ней был жесткий, ширхаба съевший на ликвидации последствий маганомалий полковник МБ. Совершенный незнакомец. – Но главное, Линзу инициировал необразованный идиот. Ему даже в голову не пришло позаботиться о безопасности окружающих.
– И как о ней можно позаботиться? – совсем тихо спросила Шу: что-то ей стало совсем страшно.
– Для начала вызвать Магбезопасность и представителя Конвента, – хмыкнул Бастерхази. – Затем изучить явление, запастись магопоглотителями, выставить якорные точки и антимагический барьер, эвакуировать западное крыло дворца, вознести молитвы Двуединым – и тогда только приступать.
– С такими познаниями тебе прямая дорога на службу в МБ, мой темный шер.
– Барьер? Якорные точки?.. О боги…
Шуалейде очень хотелось, чтобы сейчас ее разбудило сердитое мяуканье голодной Морковки и оказалось, что все это ей приснилось: и Линза, и Люкрес, и темный и светлый шеры, рассуждающие об антимагических барьерах. Она бы никогда больше не сетовала, что отец отправил ее в захолустье! Никогда! Она бы по десять раз на дню говорила ему спасибо за то, что уберег ее от ужаса и кошмара. Милый, добрый, заботливый папа, вот бы он оставил ее в Сойке навсегда!
– Отставить панику, – по-военному скомандовал Дайм.
Шу вздрогнула, так это было похоже на полковника Бертрана. Да уж. Как-то ей раньше не приходило в голову задуматься, что это значит – полковник МБ.
– Я не… я не паникую. Просто мне страшно.
– Мне тоже, – совсем другим тоном признался Дайм. – Одно дело – разбираться с последствиями чужих экспериментов, и совсем другое – когда речь идет о самых близких и дорогих мне людях. Но если мы позволим себе бояться, кто будет делать дело?
– Так что придется самим, моя Гроза, – поддержал его Роне. – Но ведь ты не одна, а вместе справиться с Линзой – пара пустяков.
– Ты обещал рассказать, как это сделать.
– Я и рассказываю. Собственно, сама инициация формально довольно проста. Тебе надо создать треугольник равновесия: свет, тьма и сумрак, соединенные в единое целое, и заякорить на равном удалении от центрального потока. В нашем случае это не проблема, нас трое, и тебе не придется самой удерживать все три стороны. Обычно именно в этом самая большая трудность. Светлые уделяют слишком мало внимания тьме, темные – свету, все поголовно забывают про сумрак, система перекашивается и рушится.
– Ладно, про сумрак я не забуду, – через силу улыбнулась Шу. – А дальше?
– А дальше ты останешься наедине с самой собой. Лицом к лицу. Потому что Линза – это стихийное отражение тебя, твоей сути. Ну, с некоторыми нюансами. Насколько ты сумеешь принять себя, настолько же тебе покорится Линза. Если же твои кошмары окажутся сильнее тебя… мы с Даймом подстрахуем и попробуем успокоить Линзу. Вероятно, у нас вдвоем получится. Но вот спасти тебя – уже вряд ли.
– И что со мной будет?
– Все будет хорошо, ты справишься. – Дайм обнял ее, и только тогда Шу поняла, что снова дрожит всем телом. – Мы вместе справимся.
– Вместе, Шу. – Роне обнял ее поверх рук Дайма и поцеловал в макушку. – Двуединые не просто так свели нас втроем. Свет, тьма и сумрак. Мы нужны друг другу, и вместе мы справимся с чем угодно.
– Роне, правда, что Паук отобрал Линзу у одного из учеников? – зажмурившись на всякий случай, спросила Шу.
На мгновение Роне напрягся, но тут же выдохнул и ответил:
– Правда.
– Ты видел?
– Не сам процесс, это было до моего рождения. Я видел результаты и дневник наблюдений. Учитель очень дотошен и бережет свои исследования для потомков.
– И ты можешь сделать это сам? Если у меня не получится…
– У тебя получится. Нет ничего, что может тебе помешать, Шуалейда, кроме тебя самой.
– Но я…
– Ты – сильнее твоих сомнений и страхов, – поддержал его Дайм. – Ты – целая, а любые страхи или сомнения – лишь часть тебя.
– Наверное… наверное, ты прав. Я не думала…
– Ты – маг разума, твоя сила – в изменении мнений и точек зрения, Шу. Твое мнение зависит только от твоего выбора. Понимаешь? В центре – ты сама. Твой выбор. Твое решение. Твои эмоции и реакции зависят только от тебя, они не даны свыше. Ты можешь сама решать, что чувствовать и что думать, и этим ты изменяешь реальность. Своим желанием, понимаешь? Не потоками, не заклинаниями или артефактами, а только осознанным желанием.
– Если все так просто, почему ты до сих пор… – Шу осеклась, вспомнив о «втором смертельном запрете».
Но вместо нее продолжил Бастерхази:
– Потому что всему свое время. Истинный шер может изменить мир, но лишь тогда, когда ему есть ради чего это делать. Не так ли, мой светлый шер? Тебе есть ради чего двигать горы?
– Есть. – Шу почувствовала в тоне Дайма улыбку, а вместе с этим – внезапно горячее касание сильного, надежного мужского тела. – У меня есть ты, Шу. Вы оба.
– У меня тоже. Вы оба, – шепнул Бастерхази, плотнее прижимаясь к ней, и на этот раз Шу ему поверила. Без сомнений и колебаний.
– Значит, мы можем… – она проглотила «избавить Дайма от проклятой печати», – …прямо сейчас? Ведь можем?
Сейчас она верила – да, у них все получится. Прямо сейчас. Потому что они вместе, втроем. Без сомнений и колебаний. И… ей нечего больше скрывать от Дайма и от Роне. Они нужны ей оба, это хорошо и правильно.
Глава 6
О гильдии и не только
…принесут достойные угодную жертву, войдут в
храм Брата, и услышит Брат слова священного
Договора. Станут достойные служить Ему, как
рука служит человеку, а слабые ввергнутся в Ургаш.
Хосе бие Морелле по прозванию Волчок
20-й день холодных вод, Суард
Все тело ломило и жгло, мышцы не слушались. Волчок не мог даже моргнуть.
– Эй, что с тобой? – сквозь всполохи боли пробился ненавистный голос Стрижа.
«Со мной? Как?» – Мысли путались, в голове никак не укладывалось, что белобрысый гаденыш вывернулся.
Темнота рассеялась до сумерек. Прямо перед полными слез глазами появились шесть зеленых крылышек на мохнатом тельце – насекомое в руке Стрижа трепетало, словно живое.
– Светлая! Откуда тут степная оса? – притворно удивился белобрысый. – Волчок!
– Эй, с дороги, отребье! – рявкнул жирный бас.
– Простите, моего друга укусила оса, – оправдывался белобрысый. – Вот она, живая степная оса!
Любопытствующие, увидев «живую» осу, разбежались: никому неохота после укуса валяться куском мяса. Остались только двое бездельников, жующих краденые финики. Оба выглядели так, словно ошивались на базаре с самого утра, а не обежали половину Суарда вслед за младшими подмастерьями.
– Ну же, вставай! – Стриж потряс Волчка и обернулся к бездельникам. – Что уставились? Помогите, что ли.
– Да врешь ты! Живую осу ни один дурень в руки не возьмет, – громко, на публику протянул Угорь. – Покажь!
– Дай сюда! – встрял Шорох. – Сдохла, жаль.
Насекомое перекочевало в карман Шороха, лишая торговцев последних проблесков любопытства.
– В «Кружку», – предложил белобрысый. – После укуса осы нужно молоко.
«Все равно убью, – подумал Волчок. – Подлиза проклятый».
Болтая о всякой ерунде, втроем подмастерья доволокли Волчка до рыночной таверны, чуть не успев до дождя. Весенний ливень обрушился на них в паре шагов от дверей. Волчка усадили за столик в дальнем углу, прислонили к стене. Стриж сбегал на кухню, принес кувшин молока.
– Ты слышал, чтоб я мычал? – Угорь презрительно поднял бровь.
– Не нравится – не пей, – ответил Стриж, наливая полную кружку.
Шорох, ни слова не говоря, подставил свою. Как всегда! Что бы ни вытворил один, второй сделает вид, что так и надо. Как будто и вправду братья. Только какие уж братья, если у Диего бие Морелле только один родной сын, Орис по прозванию Шорох, а прочие шесть – приемные, сироты. Ах, вот благость-то! Соседи плачут от умиления, какой чадолюбивый этот Морелле! Чтит заветы Светлой, сыновья все почтительные и благовоспитанные, никогда не забудут поклониться, особенно беленький мальчик, ну такой славный.
Знали бы они, кем умиляются! Прилип к сыну Мастера, зовет братом и стелется под него, как шлюха. Жаба бледная. За каким шисом Мастер его взял, его же в любой толпе видно – на весь Суард северян по пальцам перечесть.
Внутренности болезненно сжались и булькнули. Проиграть бледной жабе, проклятье!
Стриж тем временем поднес кружку с молоком к его рту. Волчок с трудом глотнул, по подбородку потекло. Больше всего ему хотелось выплеснуть молоко в бесстыжие буркалы, этой же кружкой разбить бесцветную физиономию, а осколком перерезать глотку. Заботливый, шис его дери. Улыбается. Прям монах милосердный, а не убийца.
Волчок глотал молоко, глядя в синие глаза прилипалы и твердя про себя умну отрешения. Будем улыбаться (мы же братья!), пока не придет время испытаний или не подвернется другой случай придавить гаденыша.
В таверну тем временем набивался мокрый, жаждущий пива и жареных колбасок народ. Подавальщица сбивалась с ног, таская к столикам выпивку и снедь.
Едва Волчок успел выпить полкружки, дверь распахнулась и с грохотом ударилась о стену. Отряхиваясь, как мокрый пес, в таверну ввалился верзила в серо-красном мундире муниципальной стражи.
– Стоять! – распорядился он с порога.
Подавальщица от неожиданности замерла, чуть не уронив подносы.
– Пива, бегом марш! Жаркого, окорока, пирога! – потребовал сержант и со скрежетом отодвинул стул от стола, где уже расположилось полдюжины его подчиненных. – Разленились, шисово семя!
«Надо убираться, пока не началась драка», – подумал Волчок, с трудом сводя раздвоенное пятно в одного сержанта.
Паралич отступал, оставляя после себя дрожь и тошноту, мысли скакали блохами. До Волчка долетали обрывки разговоров. Не в силах сосредоточиться на чем-то одном, он то проваливался в воспоминания и сны, то всплывал и снова слышал:
– Всем на стр-роевую! Будем встречать наследника во всем, кар-рамба, блеске! – наливаясь пивом, рычал сержант.
– Да говорю же, поднимут налог на пеньку, – слышались споры торговцев.
– …железную дорогу! Его величество знает, что делает.
– …не могла младшая принцесса его воскресить, она ж темная, вот те окружье!
– А я говорю, чудо было, чудо! Кузина моего шурина своими ушами слышала, как дворецкий графа…
Разговоры в таверне, как весь последний месяц, вертелись вокруг грядущего приезда в столицу младших детей короля. Все неприятности, от подскочивших цен на зерно до пожара в порту, валили на принцессу-колдунью.
«Негоже ткачу верить слухам! – вспомнились слова Мастера. – Ваше дело самим пускать слухи, а не дрожать и перешептываться, как бабки на базаре».
Образ Мастера подействовал лучше всякого молока. В голове начало проясняться, а перед глазами перестало двоиться. Правда, тошнота не проходила. Из-под прикрытых век Волчок вглядывался в Стрижа: что-то с ним было не так. Слишком спокоен? Нет, он всегда как снулая рыба. Любой на его месте бы радовался и рассказывал, как ему удалось обойти соперника, а этот молчит, пакость замышляет. Вон, побледнел, аж позеленел. Жаба и есть.
Волчок поморщился. Мысли снова расползались. Сотни жал по всему телу твердили: опасность, убей! Но случай был упущен.
– Пора. – Угорь кивнул в сторону пьяного сержанта, выискивающего, с кем подраться. – Давай поднимайся.
Шорох со Стрижом тоже смотрели на него, готовые снова подхватить и нести, как бурдюк с требухой. От холодно-деловитого взгляда белобрысого Волчку было мерзко. Неуютно. Оказаться бы подальше отсюда! А еще лучше – свернуть ему шею.
На всякий случай Волчок отвел глаза. Хоть Мастер и выучил подмастерьев не показывать истинных чувств, рисковать не хотелось.
Путь через кухню и черный ход дался тяжело. Ноги не слушались, каждый шаг отдавался горячим, чавкающим ударом в висках. На свежем воздухе Волчку полегчало. Но стоило представить, что придется идти через весь Старый город, как накатила тошнота, а внутренности попытались выплеснуться наружу.
– Мы, пожалуй, не будем торопиться, – неожиданно пришел на выручку Угорь.
Рука старшего подмастерья жестко держала за плечо, не позволяя возразить. Возражать и не хотелось. Волчок с удовольствием остался бы в переулке позади таверны до завтра – все лучше, чем ловить крыс в лабиринте канализации.
Шорох с прилипалой без единого слова развернулись и пошли прочь. Выждав, пока неразлучная парочка скроется из виду, Угорь подмигнул Волчку:
– Пошли. Я знаю, что тебе поможет.
Гадать, что нужно старшему подмастерью, Волчок не стал. Сам скажет.
Десять лет назад, когда Мастер только привел Угря, Волчок сразу понял: этот заносчивый шерский щенок подерется с сыном Мастера. Так и получилось. Поначалу Угорь говорил по-благородному и смотрел на остальных подмастерьев, как на поганых крыс, снисходя лишь до Шороха. Но сын Мастера не принял предложенного союза. Угорь быстро научился вести себя по-простому, перестал замечать Шороха в упор, поставил себе целью во всем его превзойти – и этой цели добился. Почти. Уложить Шороха в рукопашной ему удавалось два раза из пяти, на шпагах – три из четырех, а в бою без правил они были равны.
Волчок был уверен: представься случай, Угорь бы убил наставникова сынка. Но Шорох оказался слишком осторожен, так что случая не представлялось. Никому.
Особое положение Шороха пришлось не по нутру не только Угрю. Хоть Мастер со всеми ученикам был одинаково строг и холоден, все понимали, кого он готовит себе на смену. До недавних пор Волчка это не особо волновало. Он, сын умершей от лихорадки нищей прачки и безымянного матроса, не был настолько честолюбив, чтобы мечтать о черной повязке Мастера. Шорох, Угорь, да хоть зуржий шаман! В тину ответственность за стаю воров и убийц. Ему достанет богатства и неуязвимости Хиссовой тени.
Все изменилось на прошлой неделе, когда Угорь оставил выглядывать из-под матраса ту тетрадь. Дневник мастера теней, Седого Барсука. Оставил нарочно для Волчка – надо быть полным ослом, чтобы поверить в забывчивость и неосторожность убийцы.
Разумеется, Волчок прочитал. Между утренней тренировкой и завтраком забежал в общую спальню, просмотрел все сорок страниц, сунул дневник обратно и вернулся. А ночью, когда подмастерья уснули, с потолка читал по памяти о том, как Барсук стал Седым.
Вот и сейчас ровные строчки стояли перед глазами, заслоняя мокрые дома и купающихся в лужах птиц.
«…сегодня вечером отправляемся в Кардалону. Вернусь – напишу об испытаниях. Или не вернусь».
Седой вернулся и написал.
«Из пяти подмастерьев убиты трое. Один остался в храме, Хисс сделал его Безликим. Наверное, это лучше, чем смерть. Я единственный выжил, прошел ритуал и заключил договор…»
Испытания. Не сегодняшняя игра в сову и мышь. Даже не полная крыс-упырей городская канализация, где придется провести ночь и выловить живьем дюжину чудищ. Крысы или сова по сравнению с сотней воров, грабителей, контрабандистов и просто жадных наемников, вышедших на охоту за головами подмастерьев – фиалки. А грабители и контрабандисты – фиалки по сравнению со своим же братом подмастерьем, которого впервые коснется Хисс. Коснется и потребует крови. Не чьей-то там, а крови других подмастерьев.