– Спасибо, брат! Тоска изъела душу, гложет, как червяк, пьёт мою кровь, и я пью… Съезжу, потом отпишу тебе, что и как.
Аббат тихо произнёс:
– Да уж съезди! Наберись смелости, приблизь то, что так притягивает тебя, словно гипнозом. – Покачав головой, со вздохом договорил: – Вижу! Ты всё такой же! Неугомонный! Может, будет легко писаться… – Бросая вскользь: – Послушник жаловался, что ты, мол, замучил его перепиской… – Вглядываясь в лицо Виктора: – Всё тебе, братец, не так.
Определись уже наконец-то!.. – договорив, он развернулся и вышел в сопровождении послушника, который на протяжении всего разговора молча стоял в стороне, с интересом прислушиваясь к беседе.
Гюго остался наедине со своими мыслями.
Вечер. Ворота монастыря приоткрыты. Гюго сидел в карете, когда к нему подошли два монаха с корзиной еды и его багажом в руках.
Один из них учтиво сказал:
– Месье! Вот, отец Бруно передал вам в дорогу еду и попросил отдать лично в руки это!.. – он передал письмо.
Гюго взял послание и, напрягая зрение, с трепетом прочитал про себя: «Извини! Не смог проводить, замучила подагра. Умоляю! Не вмешивайся в судьбу! Не коверкай её! Прими всё так, как будет! Тебя Господь сделал избранным. Любовь к тебе у него, знай, Отеческая! Цени её! Пишу от сердца и души. Не пей! Прощай, твой Бруно».
Гюго с лёгким сердцем отправился навстречу судьбе.
III
Париж
Раннее утро. Собор Парижской Богоматери. Гюго, как и многие другие, стоял на мессе, вымаливая у Господа лишь одно: долгожданную встречу со своей цыганкой Габи.
Слеза скатилась с его щеки, и он внутренне почувствовал, что прощён Им, самим Господом, вздохнул с облегчением, отметив, что плечи его расправились, видение окружающего стало чище и отчётливей.
Месса закончилась как-то неожиданно быстро, пролетела, вмиг забрав с собой в прошлое тяжесть с души и сердца. Народ толпой повалил на Соборную площадь, Гюго незаметно для себя попал в волну, его будто вытолкнули в день из призрачного страшного сна. Выбравшись из толпы, он искал глазами свою цыганку. Но её нигде не было видно.
Под ногами прохожих, горожан и приезжих гостей шныряли юркие цыганята. Гюго жестом руки попытался остановить хоть одного из них, задать жгущий его душу вопрос, но те в испуге вырывались, спешно оправдываясь:
– Да не брали мы у вас, месье, ничего! Отпустите!.. – они продолжали вырываться и плаксиво канючить.
Приметив его беспомощность и потерянность, чуть осмелев, цыганята выстроились перед ним, с любопытством изучая месье, стараясь понять, что он от них хочет.
Один из мальчишек, обрадовавшись, что знает Гюго, расплылся в улыбке, показав свои не особо чистые зубы, толкнул в бок соседа, недоуменно хлопавшего глазами, и поспешно воскликнул:
– Мы знаем тебя! Ты писатель!.. – вновь толкнул своего товарища, довольно добавил: – Гюго! Нам Габи рассказала о тебе… – И задорно выпалил: – Она хвалилась, что ты ей дал золотой.
Гюго, с облегчением вздохнув, взволнованно промолвил:
– Я и хочу вас расспросить о ней… – стараясь быть спокойным, начал он: – Где она сейчас?
Оглянувшись, Гюго посмотрел в сторону толпы, но среди снующих туда-сюда девочек-цыганок милой его сердцу не было.
Он обеспокоенно добавил:
– Что-то я не вижу Габи в толпе.
Дети, почуяв интерес месье, решили на этом заработать, запричитав на все лады:
– Месье, дай и нам золотой, тогда скажем!
Гюго доброжелательно протянул им два золотых.
Дети радостно грянули:
– Ёй! Сам Гюго дал нам золотые монеты!
В их глазах светилось счастье, и они доверились Виктору:
– Габи нет в Париже! Она уехала в Трансильванию к своей бабке, та тяжело болеет.
Гюго занервничал, подался вперёд, стараясь скрыть напряжение, и возбуждённо спросил:
– Но она вернётся?
Дети, не понимая странного интереса к их подруге, растерянно пробормотали:
– Не знаем, месье! Она же у нас вольная птица! Нигде не вьёт гнезда.
Затем, словно их озарило, перебивая друг друга, цыганята защебетали:
– Что, месье влюбился в Габи? Она умеет влюблять в себя.
Не сдерживая улыбок:
– Глаза-то какие, видели?..
В запале, горя желанием рассказать как можно больше, наперебой затарахтели:
– Её бабка колдунья!.. – послышались смешки. – Не страшно?.. – они поедали Гюго взглядом, предостерегая: – Ты, месье, в глаза таким девчонкам никогда не смотри. Омут!
Один из них, что взрослее, убеждённо заявил:
– Она для тебя может стать роковой, зуб даю!
Ни на кого не глядя, мальчишка положил на зуб золотой, прикусил его и добавил:
– Лучше пиши свои стихи и рассказы! Кровь из тебя уйдёт, выпьет она из тебя всю по капельке.
И снова грянул хор попрошаек:
– Из-за таких роковых, как она, и свихнуться можно!
Гюго с тяжёлым вздохом признался:
– Знаю!.. Спасибо вам, ребята!
Он двинулся дальше, неся на плечах свалившуюся свыше тяжесть, на сердце стало нервозно, его бил озноб, неизвестное подавляло и пугало. Он мысленно спросил себя: «Как теперь жить, так и не сумев взглянуть в глаза правде?» Пытаясь найти ответ на вопрос, он оглянулся на собор Парижской Богоматери; тот стоял, безмолвствуя. Гюго посмотрел ввысь: небо огрузло от серых туч, и казалось, что оно сейчас падёт ему на голову.
IV
Корчма
Был полдень. В корчме было многолюдно, Гюго сидел за столиком один, безмолвствуя, изредка оглядываясь по сторонам. Гомон пьяных посетителей не стихал. Мимо прошёл пинцер 5 в длинном фартуке с подносом в руке, через другую перекинута длинная салфетка.
Гюго тронул его, тот недовольно глянул в ответ:
– Мит окорс? 6
Гюго, боясь этого незнакомого языка, не вставая из-за стола, попытался знаками показать, чего он хочет. А хотел он сказать, что прибыл из далёкой Франции, разыскивает девушку – цыганку по имени Го-а-би! И показал, как она ему гадала по ладони.
Из кухни за ними наблюдал корчмарь, тотчас сообразивший, о ком идёт речь. Он подошёл к ним и, с помощью мимики и ломанного французского, сказал:
– Месье ищет Го-а-би? – отрицательно покачал головой, – она не здесь! Она на заработках, во Франции. Я её видел неделю назад. Она, её отец и их табор простились с родными местами. – Обведя рукой вокруг, пояснил: – Здесь не на что жить. Голод! Они уехали обратно во Францию.
Гюго сконцентрировался на его словах, пытаясь уловить смысл. Он переспросил:
– Её здесь нет?
Корчмарь, радуясь, что его поняли, обрадованно воскликнул:
– Иген, Уром! 7
Гюго встал из-за стола, кинув несколько золотых монет. Жестами попросил корчмаря помочь вынести багаж из его номера на постоялый двор. На улице уже стоял подъехавший к корчме тарантас, который с минуты на минуту отправлялся в Пресбург (Пожонь, Pozsony). Гюго направился к выходу. Корчмарь и пинцер, не понимая чудака, в недоумении провожали его.
Виктор же думал лишь об одном: какая длинная дорога предстоит ему вновь. Надо пересечь горы, чтобы увидеть Габи. Обернувшись на выходе, он бросил с доброжелательностью корчмарю и пинцеру:
– Кё-о-сё-о-нё-ом! 8 Багаж доставьте в тарантас, я отправляюсь во Францию!
Корчмарь, кивнув головой, незаметно толкнул пинцера в плечо, и тот молниеносно исчез, сам же хозяин со спокойной душой пошёл на кухню.
В корчме, словно не замечая никого и ничего, пьяные посетители пили, танцевали и распевали народную песню.
На улице, стоя у тарантаса и осматриваясь по сторонам, Гюго изучал окружающий мир: столько интересного он почерпнул за дни поездки, столько узнал об этом незнакомом ранее крае.
Мармарош-Сигет. Всё здесь связано с соледобывающим промыслом, хотя основная часть населения занималась на расчищенных от леса участках земли сельским хозяйством – скотоводством и хлебопашеством. Солеразработки принадлежали королевскому двору. Кроме жителей, здесь работали осуждённые на каторгу крестьяне из окрестных сёл. Древнейшим и самым примитивным способом добывания соли было копание ступенчатых ям, глубина которых достигала двадцати метров. Позднее копали конусообразные ямы, или «чёртовы ямы», глубиной до сотен метров. Солекопы опускались в них по верёвочным лестницам, а соль поднимали в больших сетках, сплетённых из верёвок; воду выносили в мешках, изготовленных из кожи буйволов.
Этот способ добычи соли существовал на протяжении всего средневековья и, кажется, не изжил себя и в XIX веке.
Тяжёлый труд солекопов, дополнявшийся жестокостью управляющих и надсмотрщиков, вызывал возмущение и протесты. Здесь постоянно вспыхивали бунты и мятежи. Солекопы вместе с крестьянами Мармарош принимали участие в антиправительственном восстании. Над участниками восстания была учинена жестокая расправа, многих казнили. В Будапеште не любили окраины Венгерского королевства за строптивый характер бунтарей из местных жителей. Положение населения становилось всё тяжелее и бедственнее. За пользование землёй необходимо было платить ренту. Денежные взносы дополнялись натурой: домашней птицей, мёдом, вином, овощами, фруктами. В тяжёлых условиях существовали солекопы, превращённые в настоящих каторжан, которым запрещалось свободно без разрешения покидать шахты и бараки. Это привело к тому, что солекопы втайне от местных властей и управляющего вместе с семьями бежали на заработки, что сказалось на добыче соли. Торможение работы, в свою очередь, привело к резкому сокращению доходов казны. Представители королевской власти были вынуждены пойти на переговоры с солекопами и удовлетворить их экономические требования. Только после этого работы возобновились, но солекопов продолжали держать в повиновении за гроши. Борьба крестьян и солекопов была постоянной, периодически из ремиссии переходила в рецидив, выливаясь в военные восстания.
В последней четверти XVIII века здесь началось строительство подземных шахт. Местные крестьяне и солекопы при строительстве от изнурённой работы погибали на рабочих местах. На их места приходили каторжники и вольнонаёмные, прятавшиеся кто от русского царя, кто от венгерской королевской власти. Соль пользовалась большим спросом в странах центральной Европы. Обычно соль сплавляли по Тисе на плотах. Доставлять груз по стремительной реке было очень опасно. Обычно один транспорт состоял из 80–100 человек и имел до 30 плотов. Завербованные плотогоны считались королевскими служащими, проводили в пути на плотах по нескольку месяцев, и на ведение своего хозяйства у них не оставалось времени. Склады мармарошской соли имелись по течению Тисы в Вилоке, Таркани, Токае, Сольноке. Дальше соль перевозили гужевым транспортом.
Условия труда солекопов и в дальнейшем оставались исключительно тяжёлыми и опасными. Рабочий день продолжался 10–14 часов. Мизерной была заработная плата; квалифицированный солекоп в шахте зарабатывал в день копейки. Люди, не имея за душой лишней монеты, старались принимать жизнь вокруг красивее и добрее. Добыча и торговля солью были единственным доходом для солекопов и их семей. При серости и промозглости окружающего мира их внутренний мир расширялся, наполняясь красками, становился богаче – местность вокруг была так любвеобильна.
Венгерская земля была покрыта лесистыми горами и быстрыми реками, тонущими в садах и виноградниках, и на этом фоне – многочисленные крепости и лачуги. Ментальность горцев, их трудолюбие раскрывали любовь к жизни, что отражалось в их танцах и песнях.
Из корчмы доносился фольклорный распев задушевной песни. Гюго всей грудью впитывал свежесть горного воздуха, оглядывался вокруг, желая запечатлеть и увести с собой частичку родины своей Габи, чтобы глубже проникнуться её любовью к самому ценному для цыганки – родному и близкому, а для себя в очередной раз понять: кто она?
Багаж уже лежал в тарантасе. Гюго, в очередной раз поблагодарив пинцера и корчмаря, стоящих рядом в ожидании, сказал:
– Кё-о-сё-о-нё-ом! Вислат! 9
Тарантас тронулся, оставив после себя клубы пыли. Предстояла длинная дорога, перевалы Мункач – Унгвар 10, Кросно – Краков – Варшава. Видимо, это его, Гюго, испытание – проделать долгий путь, чтобы попасть в далёкую Францию. И там найти свою Габи.
V
Франция. Дом терпимости
Вечер. Гюго ищет вдохновения, но строка не ложится. В доме всё покрылось пылью. В конце концов тоска выгнала его к мадам Розетт, в дом под красным фонарём – в самый отдалённый глухой квартал Парижа. Дом толерантности «la maison de tolerance» был привязан к слову «терпимость». Хотя предполагалось, что в этом доме не угнетали молоденьких девушек, а пользовались за деньги их расположением и услугами, что отвлекают мужчину от одиночества; но это лишь одна из сторон медали – та, что видна, скажем, на первый взгляд и поверхностна.
Внутренний устав и уклад жизни публичного дома, или, в обиходе, дома терпимости, был жесток и суров для многих девушек. Хотя на первый взгляд здесь всё выглядело культурно, чисто и толерантно.
В домах толерантности были столовая, гостиная, где присутствующие беседовали раскованно и непринуждённо. Милые девушки для коротких сеансов с мужчинами уединялись в многочисленных комнатах. Естественно, подобные дома отличались особым домашним бытом, уютом, зачастую даже и роскошью. Это объяснялось многим, в первую очередь тем, что здесь не только работали, но и жили. Радушие девушек, их опрятность и лоск были тем стимулом, который манил сюда мужчин. Они слетались на красный фонарь, словно мухи на мёд. Их количество отражалось на содержимом кошелька хозяйки.
Хороший тон в домах считался излюбленным коньком. Мадам – в лице хозяйки дома – с профессиональной хваткой предложила частому гостю новенькую девушку, неустанно нахваливая её, буквально как товар на распродаже:
– Молоденькая! Красотка!
Раскрывая все козыри подопечной, поспешила добавить, что девушка такая, каких ещё недавно, помнится, он, Гюго, любил и жаловал, одаривал мужским вниманием, смущая их своим обхождением. Они были не искушены взрослыми играми, по скудности общения не владели всеми тонкостями.
В доме была текучка. Девушки периодически исчезали. Мадам Розетт от вспышки сентиментальности вдруг замолкла, ушла в себя, погрузившись в мысли о чрезмерной заботе и внимании к бедняжкам, к «милым и пушистым козочкам», как она их называла.
На неё нахлынула волна воспоминаний – о том, как она принимала их слёзы стыда, вкрадчиво, по-матерински нашёптывая:
– Умоляю! Будьте милы с этим месье! Он очень известный человек во Франции, не опозорьте мой дом в его глазах! А я уж вам подскажу маленький приём из женских штучек. Не принимайте позу падшей, даже если он того пожелает. Лицом! Только лицом к нему поворачивайтесь. Он не насильник! Сразу поймёт, что перед ним не та, что его измучила и терзает его душу, а совсем другая! – прося снисхождения к Виктору, она поверяла им его тайну: – Мученик! Он хочет призреть всех женщин за одну, непутёвую. Безнадёжно влюбился, мается по ней… Как кобель по суке. – Затем принималась заверять: – Поверьте! Он не желает вам зла! Да и… В общем-то, вам и мне отлично платит за все ваши выкрутасы. Не рыдайте, а наслаждайтесь! По возможности – избегайте общения. – Если девушки продолжали рыдать, она, вмиг очерствев, сухо бросала: – Смойте сопли под краном и будьте ласковыми с месье! Тогда он одарит золотым. Не забывайте, у нас дом толерантности, а значит – надо проявлять внимание и уважение к клиенту. За деньги – любой каприз! За терпение и воздастся! Ваша жизнь не будет казаться страшной, если вы перестанете капризничать.