− А клубок? – удивился Добромир. – Он же путь знает!
По нитям Ягары он уже хаживал, ведьме доверял − проверенная она была. Да и как не верить жене дружки лучшего? Только все равно не ясно было, как нить заговоренная не туда может привести.
− Он знает, но туда, куда ты пройти не сможешь − не поведет, а коли земли сокрыты будут − ходить тебе кругами век.
Сказала, как предрекла и пошла мужа к столу звать.
Делать нечего, надел Добромир перстень и мир сразу переменился. Тот был прежний, а вроде иной: повсюду нити разноцветные тянулись, силы незримые бродили.
− Что это? – спросил Добромир, перстень стягивая.
Все сразу исчезло, а Ягара рассмеялась, к груди сонного мужа прижимаясь.
− Судьба твоя это. Как есть судьба, а ты кушай да в путь собирайся и так весь день в дороге проведешь. Повезет, если к сумеркам замок увидаешь остроносый.
Глава пятая, в которой чудеса начинаются
День стоял светлый. Солнце всю поляну залило. Снег как золото блистал. Соседская белка, пушистохвостая с ближайшей сосны к окошку прибежала, снег с его краешков смела: звала лесную девицу гулять. Нравилось ей в солнечный день бегать вокруг рыжей девушки, пока та по снегу танцует. Только Огнея сегодня не хотела танцевать.
Все у нее не ладилось, а рукоделие − особенно.
Зачем она расшивала оберегами тканый пояс, да еще мужской, она сама не знала. Сила сама его создала, сила его требовала, а руки брали нитки и выводили руны мелкими стежками − те что от темных сил оберегают, те что душу от зла хранят. Ладно обычно у Огнеи дело шло. Нить всегда ровно ложилась, а теперь все путалась. Злилась Огнея, бросала дело, ходила по избе неспокойно, затем вновь брала. Стежок. Один. Второй и снова нить в пучок сплелась, словно злая сила помешать ей хотела.
− Нет, − вдруг сказала Огнея, отбросив работу в дальний угол. – Что я как безумная? Кому это надо? Зачем? Не буду ничего делать! Не стану!
Она к окну метнулась, чтобы проверить, ждет ли ее еще белка, а та ускакала давно другие игры себе искать. Вздохнула Огнея, так и не увидев как пламя в печи полыхнуло, еще и искры белые по полу разбросало. Те быстро угасли, и следа не подав, зато Снежа встрепенулась.
Надулась сова, крыльями взмахнула, просвистела призывно!
− Не уговаривай меня, Снежа! – зло отмахнулась Огнея, не обернувшись.
Сова протяжно угукнула, почти взвыла, вытягиваясь во весь свой рост, крыльями замахала, а пламя в печи стихло.
− Ну что? – спросила Огнея устало, так словно всю душу ей этот пояс вынул. – Ну зачем мне в силу свою верить? Нет ее, Снежа. Нет! Я просто ведьма, матерью в лесу брошенная. Дочь какого-нибудь пришлого колдуна. Что в избе этой сижу? Зачем? Еще и пояса дурацкие делаю.
Посмотрела она на пояс, хотела его взять да в огонь кинуть, а рука не поднялась.
Снежа ей тоже не ответила. Она нахохлилась, в круглый белый шар превратилась, клюв в пух спрятала и глаза свои прикрыла – дескать, не говори со мной, глупая девочка, видеть тебя не хочу.
− Ну и не надо! – в ответ обиделась Огнея и на печь взобралась.
Там у нее под подушкой блюдце лежало серебряное, через которое она мир видела. Уселась она поудобнее, подушками обложилась, блюдце на колени уложила, а потом как взмахнет рукой. Бусина красная из рукава на обод упала и побежала по кругу, пока блики в серебряной глади картиной не стали. Сначала туманной, потом ясной.
Любила Огнея первым делом на зал царский смотреть.
Там часто что-то интересное повидать получалось. Купцы заморские то диво-дивное привезут, то дары, для Огнеи все равно чудесные.
Зал обычно светом был залит, а тут темно, хмуро, тучи будто за самим окном стоят. Да такие густые, что ничего за окном нельзя было различить, и свечи полумрак не разгоняли. Да и на троне царском не тот царь сидел.
Давно Огнея не смотрела на людей. Она к скоротечности их жизни привыкнуть никак не могла, все забывала, что если снег сошел и снова выпал, в мире людском все трижды перемениться успело. Привыкла она к царю прежнему. Белобородому, улыбчивому. Глаз у него был добрый, светлый. И имя ему было под стать − царь Светар.
На месте его восседал другой, полностью противоположный, темный, всклокоченный, безбородый, только с щетиною невнятной и взглядом недобрым.
− Говори, куда он сбежал!? – требовал новый царь, посохом царским по полу ударив.
− Не знаю я, − всхлипнул мальчик и нос мокрый рукавом утер. – Я только Булата упустил. Завозился у ворот, а он сам из конюшни и выбежал. Клянусь!
Мальчик снова всхлипнул. Голову опустил виновато. Сам дрожит, а в сердце отвага клокочет. С ноги на ногу переминается, чтобы боль в поротом заде унять, а правду говорить все равно не желает. Это Огнея ясно видела по силе мальчика, по духу его светлому, неугомонному, сильному духу будущего богатыря.
− Не ври мне, Егорка, а то шамана заморского позову, он тебя проклянет! И не доживешь ты до рассвета, − пригрозил страшный царь, бездушный, пустой человек, от которого у Огнеи все внутри сжималось от ужаса, а мальчик бояться не стал. Поднял голову, посмотрел на царя, но голову тут же склонил благоразумно и руки сцепил, словно покорный слуга.
− Простите меня, царь. Не знаю я ничего более. Виновен перед вами, что коня упустил, каюсь сердечно, но больше ничего мне неведомо.
− Хочешь сказать, и дружбу с братом моим ты не водишь?
− Как можно, царь? Кто Добромир, а кто я? Он добр ко мне был всегда, но какой же я ему дружка? Так, мальчишка без роду и делу.
− И скажешь, назад ты его не ждешь?! – негодовал царь.
− Жду, − смело отвечал мальчик, головы не поднимая. – Он обещал меня на охоту взять, соболей стрелять вам на шубу новую. Это уметь надо. Это дело ладное. В будущем очень мне сгодится.
Вздохнул царь, за голову схватился, а потом отмахнулся устало.
− Поди вон, пока не передумал да не велел тебя кнутом по хребту отходить, так чтобы переломился!
Мальчик не ответил, поклонился и быстро отступил, выскочил за дверь, а там выпрямился, фыркнул зло как конь ретивый и двери язык показал.
− Не шали, − сказал ему стражник, легонько по уху шлепнув для науки.
Не хотел он, чтобы гнев царский на мальчишку обрушился, а Егорка все понимал, тер ухо, которое даже не покраснело от шлепка, дулся, но плелся домой. К розгам он давно привык и знал, что Марья полечит да вкусными пирогами откормит, а когда Добромир вернется и все на круги своя станет, будет ему награда за все.
− Добромир, − задумчиво повторила Огнея, сама не понимая, откуда имя то в эмоциях ребенка смогла найти.
Только произнесла, а картина на блюдце от мальчишки-то отъехала, помчалась по коридору, между залов проскочила и слетела в светлую спальню, пустую, явно брошенную.
Полог кровати был закрыт, на столе в пыли лежали книги. В чернильнице паук поселился, паутину сплел и притих где-то в брошенном на столе пере.
В комнате этой неприбранной и то светлее было, чем в царской зале.
− Его комната, что ли? – спросила Огнея и вздрогнула. Пламя на огарке свечи вдруг вспыхнуло, заискрилось, осветило всю спальню царевича Добромира и быстро угасло, волнение в груди у Огнеи распаляя.
−Уг-ш-гу, − насмешливо выдала Снежа, крепче в жердь свою вцепившись.
− Поняла я. Все я поняла, − пробормотала Огнея, спешно блюдце пряча и с печи слезая, чтобы пояс подобрать да нить распутать.
Кого спасать и от чего − она не знала, но чувствовала теперь очень ясно, что бредет по лесу зло за добром по пятам и никто его не учует кроме сердца ее, потому что так то зло сотворено, от всего оно скрыто, кроме связи вечной – связи, судьбой предначертанной. Все как в книге, которой она давно не верила.
Глава шестая, в которой живет истинный ужас
День в лесу был ясный, но чем дальше в лес уходила черная дорога, вокруг нити ложившаяся, тем больше Булат упрямился. Станет на тропе, бьет копытом, фыркает, дальше идти не хочет, топчется на месте и все тут.
Добромир его не гнал, не бил сапогами по бокам, погладит по шее, вздохнет тяжело и скажет:
− Я тоже идти туда не хочу, еще и перстень этот, будь он неладен, но надо, Булат. Ты же не оставишь меня одного на этой тропе?
Булат фыркал недовольно, воздух бодал ушами, но снова делал шаг, потом даже переходил на галоп.
Когда клубок уменьшился вдвое, и дорога свернула в густой, совсем потемневший лес, где энергия темная сгущалась так, что перстень хотелось сбросить, в стороне вдруг замерцал огонек. Как завороженный Добромир на него засмотрелся, сон свой вспоминая. Хотелось свернуть ему с пути, броситься вперед к огню этому, но разум говорил, что нельзя с пути сворачивать. Клубок Ягарин тогда свернется и укатится прочь, а без него дорогу к Кащеятусу не найти.
«А если она там? Если это жар-птица?» − спрашивал он себя и головой качал от негодования.
«Какая птица? Да если бы она в этих краях бывала, Ягара бы точно о ней знала. Ее это лес, а горы − Кащеевы, не может здесь птицы быть», − отвечал он себе.
Булат делал еще шаг и, чувствуя его сомнения, останавливался, фыркал вопросительно и тут же сомнения обуревали Добромира вновь.
Он озирался. Ну точно пламя где-то там в лесу на поляне!
«Охотники это привал устроили», − говорил он сам себе, а рука во сне обожженная снова болеть начинала.
Клубок почуял заминку, назад вернулся, взвизгнул гневно, на дороге прыгая, точно сам сейчас в чернь какую обратится и на него накинется.
− Иду, − обреченно сказал Добромир и, дернув поводья, позволил Булату сделать шаг, только все равно озирался на мерцающий далекий огонек, не представляя даже, как для него с этим перстнем душа самой магии искрится.
Вздыхал и шел во тьму густую как туман. Пару шагов во мрак и стук копыт зазвенел эхом. Не тропа под Булатом оказалась, но каменная дорога кривая, древняя с колоннами, разбитыми меж сухих деревьев.
«Неужто тут когда-то была настоящая дорога? Неужто прямо с гор?» − думал Добромир, поднимая глаза и видя снежные вершины уже совсем близко. Они нависали над лесом, словно снег грозились весь сбросить и замести дорогу вновь.
Только подумал об этом Добромир, как посыпались снежные хлопья, как вздрогнули горы от рева, как грянул гром, а на вершину взобрался змей крылатый. Шею огромную выгнул, заревел в небо. Птицы лесные всполошились, разлетелись ввысь, с веток вниз нестройным роем летучие мыши сорвались. Окружили Добромира, крыльями хлопают, глазами красными сверкают, но близко не подлетают – видать, перстня боятся.
Булат дернулся, на дыбы встал, едва назад не рванул, но одернул его Добромир, велел строго:
− Угомонись. Конь ты богатырский или трус подплужный, а Булат!?
Голос уверенный, а у самого сердце едва в пятки не падает от зловещего хлопанья крыльев. Еще и завыло что-то во тьме.
− Ничего нам не будет, Булат, − заверил он коня, сам уже ни во что не веря. – Надо только потерпеть.
Булат не верил, ухом дергал, но шагал вперед по черной дороге.
Покружили летучие мыши, а как вой волчий почуяли, так и разлетелись. Гроза гремела где-то над горами, но уносила ее вдаль, а змея крылатого на вершине уже не было.
«Почудилось, что ли?» − подумал Добромир и тут же о змее забыл − впереди красные огни безумных глаз пылали, и волк рычал совсем рядом.
Вышла навстречу ему красноглазая стая огромных призрачных волков, таких могучих, что их глаза красные, кровью налитые, над головой Добромира возвышались.
Рычали волки, скалились. Кровь живая по их клыкам текла и, хоть тела их были призрачны, не верил Добромир, что монстры эти головы не откусят, коли захотят.
− Все хорошо, Булат. Идем, − говорил Добромир, сам себя уговаривая, а Булат слушался и чинно делал шаг, будто не в диком лесу по страшной дороге шагал навстречу тварям из самых жутких сказаний, а по городской улице, чтобы народ на его могучую грудь мог посмотреть да хозяином полюбоваться.
− Молодец, Булат. Ты действительно настоящий конь богатыря, − хвалил его Добромир, когда волки отступали.
Скалились, дорогу кровью заливали, но отступали в тень.
Затихал лес, а потом ухала в темноте сова. Хлопали крылья и лязг цепей о камни доносился с гор.
− Мать честная, куда же я иду? – вслух прошептал Добромир и тут же сам от ужаса поводья дернул.
На дорогу вышел он! Упырь самый настоящий! Болотный, прогнивший.
− А-а-а-у-а, − промычал он, остатками руки у шеи собственной махая.
− Храните меня духи дня, − шептал Добромир, стыдливо выдыхая.
Мерзости такой он никогда не видывал, а полугнилой оживший труп не унимался.
− Ву-а-га-ра, − мычал он, хлопая себя по шее.
− Слушай, будь человеком, отойди с дороги! – взяв себя в руки, сказал Добромир. – Не могу я дать тебе по шее, но мне проехать надо.
− Ага-рар, − возмутился упырь, но отступил в сторону, зато цепи явственней загремели.
Дорога к самой горе подступила, а у подножья кости свалены, черепа, руки, крылья, лапы – все в единую кучу.
− Крепись, Булат, − попросил Добромир.
Конь фыркнул недовольно, справедливо сообщая, что крепиться тут явно надо не ему. Не думал Булат, что с кольцом Добромир видит много больше, чем Булат мог представить, что не туманные облака к ним выходили, не бродячий путник, да и вокруг не птицы кружили. Даже грохота цепей Булат не слышал, только редкий шум падающих камней да труху заснеженную у подножья.
Добромир же видел истину и едва в седле держался, когда дорога свернула в ущелье, где по камням мохнатые пауки ползли размером в доброго теленка.
«Если я отсюда вернусь, то точно никогда не стану бояться Гадона, прямо из штанов его вытрясу да посохом отцовским по голому заду перетяну, чтобы неповадно было!» − ругался мысленно Добромир, крепче поводья сжимая.
Темные тени за спиной сгущались, подбирались к нему, во что-то превращались, зловеще над головой вырастая. Меч хотелось выхватить да обернуться, разрубая все, что там есть, но он только зубами скрипел, видя, как по камням ползут раздутые слизни и пожирают нерасторопных пауков пастью с тремя рядами острых клыков.
Нить вдруг под ногами Булата оборвалась и тот встал, потоптавшись на месте. Впереди был горный тоннель, внутри которого мерцал свет, слишком низкий, чтобы проехать верхом. Пришлось Добромиру спешиться. Взял он повод, хотел повести Булата за собой, но тот заупрямился, дернул его обратно, еще и головой покачал, мол, не иди.
− Не могу. Должен я, − сказал Добромир. – Тебя могу оставить, да только как ты тут один?
Булат голову уронил и поплелся за хозяином следом в полную тьму.
Свет весь исчез, стоило сделать шаг. Под ногами что-то хрустело. Вокруг стонало, кричало, выло, а не видно было ничего, а Добромир шел, поводья сжимая, но даже стука копыт по камням не слышал, разве что собственные сапоги странно шуршали и хлюпали, будто то по соломе, то по грязи ступали, а потом свет резко ударил в глаза.
Добромир рукой от него прикрылся, моргнул и поразился.
Он стоял на каменной площади перед замком огромным, светлым со знаменами синими, но никого рядом не было, один Булат такой же растерянный.
Делать нечего, пошел Добромир к замку, по лестнице поднялся к огромной двери, взялся за кольцо в драконьей пасти из металла светлого, постучал им по растопыренным когтистым лапам. Звук вышел глухой и прерывистый. Эхом по замку раскатился, но никто не поспешил ответить.
Подождал Добромир, прислушался, на Булата обернулся, снова постучал, а дверь возьми и откройся перед ним сама. Скрипнула и приоткрылась. Он толкнуть ее хотел, а она вдруг распахнулась, словно не из тяжелого камня была, а из тонких досок да ветер легкий мог ее потрепать.
Шагнул Добромир в светлый холл, стал оглядываться. Точно дом заморских королей! Картины тканые на стене. Статуи атлетов, словно колонны потолок держат, а по крутой лестнице вниз неслось чудище!
Такое, что Добромир попятился. Пес огромный, трехголовый мчался вниз, ушами хлопая. Слюна с клыков метровых во все стороны летела.