========== I ==========
Подросток под влиянием спиртного
буквально озверел: стал раздражительным,
агрессивным, замкнутым; в поведении его
обнаружилась отчужденность. Запомни:
потребление алкоголя, особенно в раннем
возрасте, когда формируется личность, –
не только нежелательно, но и недопустимо.
(к/ф Особенности национальной охоты)
Когда скорбный колокол септы Бейлора возвестил о кончине короля Роберта, Эддард Старк почему-то подумал о принце Лионеле, который чем-то ему нравился и многим, в том числе могучим сложением и черными буйными волосами, напоминал ему теперь покойного друга. Вот и еще одно сходство у них появилось: Роберт так же осиротел в шестнадцать лет и без отца вырос шалопаем.
Лионель вырос шалопаем и при живом отце: в Винтерфелле принц довольно ловко подкатывал к незнатным девушкам, так что разговоры Джейни Пуль и Сансы о том, как прекрасен принц, стали для всех, кроме Сансы, звучать как-то непристойно при всей своей невинности – от прекрасной Сансы принц очень удачно скрывал свое легкомысленное поведение, словно его влюбленные взгляды предназначались ей одной.
В тренировочных поединках во дворе Винтерфелла принц то требовал настоящие мечи, то соглашался фехтовать деревянными, изображая при этом пьяного, но такого пьяного, по которому удивительно трудно попасть. Робб и Джон даже не знали, злиться им на принца или нет: с одной стороны, он не издевался, он действительно почти всегда был пьян. С другой стороны, принц вполне мог и быть пьяным, и издеваться.
Впрочем, Лионель был не просто шалопаем, как убедился Эддард через день после смерти короля, когда Серсея разорвала на его глазах завещание Роберта, назначавшее Эддарда регентом и Защитником державы, а городская стража в золотых плащах ударила на немногочисленных людей Эддарда, почти сразу же всех свалив и скрутив. «Я же предупреждал, чтобы вы не доверяли мне», - ухмыльнулся Мизинец, приставив кинжал к горлу Эддарда, а король Лионель спокойно смотрел на происходящее с Железного трона.
После того, как северных бунтовщиков увели, король Лионель, начавший поминать отца с самого утра, когда прозвучал скорбный колокол, изволил продолжить поминки, да с таким отчаянным разгулом, что вызванный от ворот замка менестрель счел возможным подогреть веселье похабной песней о только что погибшем короле и его последнем бое со свиньей и немного не попал в тон.
- Взять его! – распорядился юный король, которого уже осиливал хмель. – Завтра тебе либо вырвут язык, либо отрубят правую руку. Подумай до завтра, повыбирай.
Лицо юного короля начало дергаться, глаза заблестели, а рука легла на эфес тонкого клинка.
- Трант! – рявкнул Лионель, и его голос был похож на голос отца, звучавший над полем боя. – Возьми людей, каких считаешь нужным, и запри принцесс Старк в их башне.
- Осмелюсь доложить, - немного робея перед королем, таким же яростным и вспыльчивым, как и предыдущий, ответил рыцарь Королевской гвардии. – Их люди не будут рады вашему приказу.
- Разберешься по ситуации, - отмахнулся от него молодой король. – Еще одна рубка нам тут не нужна. И главное: если к кому-то из принцесс хоть кто-то притронется, утоплю тебя в крепостном рве как собаку. Сандор! Помочь рыцарю Транту!
«Час от часу не легче, - подумал про себя Меррин Трант, отправляясь выполнять приказ и опасливо косясь на Сандора, который поглядывал на него так, словно собирался помочь ему переместиться в крепостной ров. – Так и загонишь этих девчонок в их комнаты, не коснувшись их даже пальцем».
Вскоре после ухода Меррина Транта и его отряда удалые поминки выкатились во двор замка, где состоялся импровизированный турнир, в котором один из подвыпивших рыцарей повел себя непотребно, потеряв и щит, и нижнюю часть доспехов, и был разжалован суровым королем в шуты, за отсутствие и боевой, и застольной доблести.
- Вот заставить бы тебя биться насмерть, пьяное мурло, - зло сказал Лионель, досадуя, что такой идиот выехал в последней паре сражающихся.
После не совсем удавшегося выступления рыцарей юный король потребовал неподходящих к случаю скоморохов, мотивируя это тем, что его погибший отец ненавидел покой, а любил смех и радость битвы, и на сцену даже вытащили двух полуголых шлюх, которые пороли друг друга за свои грехи под руководством фальшивого септона, чем-то похожего на молодого короля. Рыцари и остальное население Красного замка покатывались со смеху на веселых поминках, подсказывая шлюхам на сцене, в чем еще они могут быть грешноваты, и только молодой король почти не смеялся, он был по-прежнему мрачен и зол и вскоре уехал в город.
В городе многие знали разгульного принца и его лихого отца, и даже в скорбный день некоторые приветствовали своего нового короля негромкими криками, пока через толпу не полез какой-то запойный рыцарь, который, вероятно, пил уже неделю, не ведая о произошедших в королевстве изменениях.
- Золотой гони! – кричал рыцарь принцу. – Мне Роберт золотой должен! Два золотых давай!
Толпа засвистала, возмущаясь такому неуважению к памяти только что умершего веселого короля, потом затихла, а новый король остановил коня, и, когда пьяный рыцарь, дравшийся вместе с Робертом еще у Каменной Септы, пролез через толпу, он увидел, что юный король бледен как полотно, и рот его неестественно сжат, чтобы не кривилась нижняя губа.
- Утопить бы этого пропойцу в пруду, вашвчество, - донесся из задних рядов голос какого-то солдата.
- Да уж выдрать бы его не мешало, - рассудительно откликнулись справа, и толпа надвинулась на оскорбившего память короля Роберта, толкая его в спину.
Может быть, новый король узнал непутевого боевого товарища своего отца, а, может, ему просто стало жаль человека, оставшегося в одиночестве против толпы, но Лионель наклонился с коня и почтил пьяного рыцаря вразумляющей оплеухой.
- Поехали пить дальше, мерзавец, - великодушно сказал молодой король, и толпа радостно и одобряюще взревела.
Ой! Ой! Ооооой! Голова Лионеля раскалывалась, его мутило, а хуже всего было то, что скоро вернется память, и тогда будет стыдно. Как было стыдно у Трезубца, когда он проснулся в таком же состоянии в утро после верховой прогулки с Сансой и только молил всех богов, чтобы память не уличила его в том, что он посягнул на прекрасную дочь лорда Эддарда. Подло бы как получилось-то: подпоил, завлек в сторону от лагеря, а потом, неровен час, распустил руки и платье порвал… Хоть иди и вешайся после такого на первом суку.
К счастью, у Трезубца обошлось: оказалось, что он всего-то рубанул по пьяному делу какого-то простолюдина, волчица Арьи цапнула его за руку, это уж совсем была ерунда, он волчице даже благодарен в то утро был, посмотрел на руку и сразу все вспомнил. Санса, когда они подъезжали к реке, как раз рассказывала, что ее сестра последнее время приходит домой вся в синяках, – а тут у реки такая сцена, Арья бьется с парнем намного выше нее. Лионель все же был настоящим Баратеоном, а не подьячим – Баратеоны сначала рубят, а потом разбираются…
А больше всего стыдно было, что от неожиданного укуса волчицы и от неумеренности в питии Лионель выронил меч, а Арья закинула меч на середину реки, и утром следующего дня похмельный принц нырял в холодной утренней реке, пока не вынырнул вместе с клинком, а потом долго блевал на берегу смесью сивухи и речной воды. Ну и после было совестно, что сестры из-за него поссорились, а Арья потом две недели с ним не разговаривала. Наверно, и сейчас не будет, за то, что по его приказу ее заперли в комнате, - но за этот приказ Лионелю стыдно не было.
- Ваше величество, прикажете вина? – прервал слуга тяжелые мысли короля, севшего на постели.
- Что бы хорошее с утра сказал, - зло ответил Лионель, своему новому титулу он был не то что не рад, а совсем наоборот. Не помогало вино, как болело в груди при мысли об отце, так и болит. Может, и зря он вчера пытался от своей боли убежать. Хорошо хоть дочери лорда Эддарда этого не видели.
Во дворе к молодому королю кинулся натерпевшийся за ночь страха менестрель.
- Рубите руку, ваше величество, - прошептал он белыми губами. – Я хотя бы петь смогу.
- Да ты перепил вчера, что ли? – ответил молодой король: утром с похмелья ему казалось, что вчера он дерзновенного менестреля наказал слишком строго. Ничего ему рубить Лионель не собирался, просто хотел напугать – и вот напугал. – Пойди проспись. Вечером приходи, споешь мне что-нибудь.
Отделавшись от менестреля, Лионель с опаской глянул на стену: кажется, вчера он хвалился насадить чью-то голову на пику. Нет, хранят боги дураков и пьяных: не насадил.
- Выходи, друг, амнистия! – пожалуй, слишком весело и нахально заявил Лионель, открывая дверь камеры, в которую вчера привели лорда Старка, и добавил уже на тон ниже, точно напускное веселье выходило из него стремительно: - Извини. Хоть день-то погулять можно было?
- Что же ты праздновал, парень? – сердито ответил Старк, выходя из камеры, и тут же о своих словах пожалел: увидел, что попал своей насмешкой прямо по незажившей ране, а юный король просто принял удар как заслуженную кару.
- Люди-то мои как? – спросил лорд Эддард уже более деловым тоном, и Лионель неопределенно подвигал руками.
- Слинт не совсем дурак, - успокоил своего десницу король Лионель. – Взял тупые мечи, все же знают: если не хочешь на Стену, выслушай Мизинца и сделай наоборот. Раненых у тебя много, но вряд ли кто ранен серьезно. Вот у Мизинца уже боевой клинок был. Взяли его, пока мы во дворе шумели. Вообще я тебе половину тюрьмы работой набил, Барристан помог очень сильно. Как сказал бы отец, лучше пусть предадут сейчас, чем потом в бою.
- А мать твоя что? – спросил Эддард, и бледное похмельное лицо короля, казавшееся в полумраке совсем белым в обрамлении черных волос, застыло как ледяное.
- Что мне, что отцу она… – и молодой король похлопал себя сзади по крепкой твердой шее, а потом с отчаянием бросил руку вниз. – Слушай, разберись сам, даже отец говорил, что к правлению я неспособный.
Лорд Эддард уже во многом разобрался, в том числе в том, почему брат и сестра у короля Лионеля блондины, и теперь он даже был уверен, что гнев взбалмошного, но благородного юного короля падет на голову беспутной королевы-матери, а не на голову честного и нелицеприятного десницы, но поэтому-то Лионеля ему и было жалко. Ланнистеров тогда всех придется из столицы выслать, некоторых и из Вестероса погнать, а братья у Роберта немногим лучше: один педик, а другой, говорят, в сектанты заделался. Совсем у парня семьи не останется, подумал Эддард, хоть в свою принимай.
- Перед всеми семью богами тебя прошу, - сказал вдруг молодой король, который думал свои тяжелые с похмелья мысли. – Убери от меня своих дочек. Ничего из этого не выйдет хорошего.
Эддарду стоило бы, может, такой откровенности оскорбиться, да еще и спросить, на что это королевская морда намекает, но повинную голову меч не сек, а в темном коридоре к тому же послышались шаги легких ног, что намекало на то, что «ничего хорошего» сейчас не выйдет для короля Лионеля, а не наоборот.
В выпущенной из-под домашнего ареста Сансе бурлила горячая кровь Талли, и факел в ее руке был похож на оружие.
- Я на тебя свою гвардию натравливать не буду! – крикнула Санса и ударила Лионеля факелом, но тот очень ловко принял удар на скрещенные руки и почти не пострадал. – Я тебе сама задам!
«Неужели Трант все-таки дерзнул, поднялась у него рука, у скотины? – в ужасе подумал молодой король, ловко проскальзывая мимо Сансы и убегая по коридору. – Утоплю во рве, даже жалеть потом не буду! Или же это я все же ближе к ночи к ней зашел и что-то натворил? Ничего не помню. Ведь слово же себе давал, пьяным к ним никогда не подходить!»
- Я тебя со стены сброшу, изменник! – пообещала Санса, устремляясь в погоню за монархом и по совместительству своим женихом и злясь на него только за то, что он так обошелся с ее отцом: опозорил, отведя в темницу как узурпатора, хоть и освободил уже. И вдруг Санса рассмеялась – Лионель все же удрал на бегу коленце, было, было в нем что-то неунывающее и неубиваемое, как и в его отце, да и далеко не все шутки у него были жестокие и мрачные.
«А может, и выйдет что путное, - сказал себе Эддард Старк, хромая вслед за убежавшими детьми по коридору. – Молодой Роберт с похмелья все же так не каялся, не говоря уж о Роберте старом. Может, что хорошее у них и выйдет».
========== II ==========
- Поверь, я запутался жутко,
Не знаю, как дальше жить.
Ведь это была только шутка…
- Ах, это была только шутка?
Не смей с коллективом шутить!
(т/ф Каникулы Петрова и Васечкина)
Арья ушла из Красного замка известной ей дорогой по подземельям, но больше всего ей помогло то, что окно ее комнаты в башне было недалеко от крыши соседнего здания. Окно Сансы было намного выше, и Арья была не уверена в том, что она сможет не только залезть к сестре, но и спуститься вместе с нею – если, конечно, Санса еще в своей комнате, может статься, что там возможных спасителей уже ждет кто-то другой.
Уходя из замка, Арья слышала, что по всему замку происходят мелкие стычки и аресты, но не задумалась о причине их широкого разброса: слишком больно было бросать сестру и слишком укоряла себя Арья за то, что снова поддалась Лионелю уже после Трезубца. Он так тронул тогда ее сердце своей необычной попыткой загладить свою вину, а теперь оказался таким мерзавцем.
Слухи, которые распространились по Гавани уже к следующему утру, только подтверждали мнение Арьи о Лионеле: народ говорил, что ее отец поднял мятеж и убил короля Роберта, что Эддарда заточили в тюрьму и молодой король наверняка его казнит, что во всем виновата королева, что вместе с Эддардом казнят Мизинца или Вариса, - а Арья знала, что ее отец невиновен, и порой удивлялась тому, как разгульному королю Роберту и его коварному сыну удалось так одурачить всю Королевскую гавань, что о них двоих единственных не ходило никаких плохих слухов. Говорили только, что молодой король буквально вчера помиловал не то религиозного фанатика, бросившегося на него из толпы с кинжалом, не то просто богохульника, - и эта история выставляла двуличного Лионеля смелым и благородным, так что можно было подумать, что, стоит ему появиться в городе, как толпа встретит его приветствиями и прокричит ему славу.
Лионель, помирившись с Сансой, загладив свою вину перед Старками и узнав об исчезновении Арьи, тем временем проходил сквозь толпу неузнанным, надвинув на глаза капюшон и закрыв низ лица намотанным на шею шарфом, и к слухам оставался глух, как всякий разумный горожанин, знающий им цену. Он искал Арью в базарной толпе, рассудив, что должна же она купить себе еды, проходил по постоялым дворам, ступая между спящими, и даже влез в драку, приняв в полумраке за Арью небольшого паренька, которому двое верзил решили обшарить карманы. Верзилам гневливость юного короля стоила жизни, хотя за их подвиги им полагалось не больше двадцати ударов кнутом, а избежавший беды парень поцеловал спасшую его руку и назвал Лионеля милордом: парень оказался учеником ювелира, а печатку с короной Лионель снять с руки забыл. Город тем временем засыпал, погруженный во мрак, заснула и Арья, спрятавшись в сгоревшем доме и положив руку на эфес своего меча, а неутомимый молодой король только немного подремал, привалившись к стене, и, проплутав всю ночь по ночлежкам и постоялым дворам, с утра снова пошел по рынкам, высматривая Арью в обжорных рядах.
Постепенно процесс поисков вытеснил из головы Лионеля все другие мысли и впечатления, а голос совести, который даже слишком строго подсказывал Лионелю в начале поисков, что и в каких выражениях Арья сейчас о нем думает, умолк после бессонной ночи и нескольких стаканов вина, принятых в защиту от утренней сырости и вообще для бодрости, поэтому, нагнав Арью на Мучной улице, Лионель дружески тронул ее за плечо, надеясь, что она ему обрадуется, наскитавшись по городу в одиночестве, – а потом уж он извинится за то, что невольно напугал ее третьего дня, хотя собирался всего лишь уберечь от опасности.