========== Пролог. Коцит ==========
Представьте себе, что мир сделан из любви. Теперь представьте себе, что это не так.
Представьте себе историю, где все идет не так, как надо, где каждый прижат к стенке, где каждый страдает от боли и поступает эгоистично, потому что если он этого не сделает — он умрет.
Представьте себе историю, где не борьба добра со злом, а потребность в отношении необходимости против необходимости, и где каждый преследует противоречивые цели и каждый виновен.
Ричард Сайкен
Все имеет значение. Все связано.
Наша встреча, каждое слово и каждое прикосновение. Все.
Он писал в своем дневнике:
«Я хочу развернуться, повернуть время на тот день, когда я совершил это. Мою главную ошибку.
Я ненавидел и любил его одновременно. Но еще больше я ненавидел себя за то, что никаким образом не мог оборвать эту связь между нами.»
Это описание так точно подходило нам, что и добавить было нечего.
Прошли столетия, и пройдет целая неопределенная вечность, но память о нем — самое сильное, что есть и было внутри меня. Нестираемыми чернилами нацарапанные надписи в его дневнике, и его глубокие карие глаза — все это символы моей вечной связи с этим мальчиком.
Его шрам на запястье никогда не заживет, мускатный запах его кожи никогда не уйдет из моих воспоминаний, и однажды все это развеет ветер, но прежде вы узнаете мою историю.
***
Питтсбургские кафе в студенческих районах имели низкие цены на кофе и уединение, что было идеальным сочетанием. В одной из них в тот самый день, отмеченный красным цветом судьбы, он сидел в ожидании друга, убивая время написанием курсовой по зарубежной литературе. Он всегда откидывался на спинку и медленно потягивался, прикрывая глаза. Даже в те времена, когда он был так молод и не уверен в себе, каждое его движение было привлекающим. Он был рожден, чтобы нравиться и влюблять в себя всех вокруг. Я всегда говорил, что его губы принадлежали улыбкам и поцелуям, а не кровавым следам.
Потянувшись в карман за мобильным телефоном, он набрал номер Спенсера, но, не успев услышать гудков, сбросил, когда стеклянная дверь кафе открылась, и маленький колокольчик оповестил о прибытии посетителя.
— Ну и чего так долго? Я даже курсовую закончил за то время что ты собирался, — недовольно пробурчал он своему другу, присевшему на стул напротив него. Спенсер выглядел взволнованным, и он сразу понял, в чем дело. Питтсбург имел кое-что еще, кроме милых студентов и кафешек, в которых они ошивались. Питтсбург имел кровавых монстров, отбирающих жизни. Спенсер был одним из тех полицейских, что видели вывернутые наизнанку тела и массовую резню. Он также был одним из немногих, кто пытался подарить городу спокойствие, отыскав виновных.
— Извини, Брен. Меня задержали на вскрытии, — Спенсер махнул рукой официантке и дал ей понять, что он заказывает то же, что и всегда. Офицера Смита и его странного дружка знали все здешние официантки.
Спенсер имел привычку рассказывать о происшествиях на работе всегда во время еды, а он обычно морщился от этого, потому что, во-первых, он не понимал, как можно говорить о трупах и есть с таким аппетитом одновременно, а во-вторых, потому что вид пережевывающего Спенсера был не самым приятным. Но он всегда терпеливо выслушивал рассказ. Но в тот день, он, мельком взглянув на часы, поспешил собираться, даже не дослушав обо всем до конца.
— Спенс, я сегодня уйду пораньше, надо сделать небольшое задание для университета, — сказал он, собирая в старую потрепанную серую сумку свой ноутбук и улыбаясь другу, будто извиняясь.
— Я же только что пришел. Хочешь кинуть меня?
— Кто виноват, что я прождал тебя два часа? — он вскинул бровь, с укором глядя на друга.
— Ладно, ладно. Иди. Куда ты хоть?
— Поеду недалеко за город. Хочу сфотографировать закат в лесу, — улыбнулся он.
— Найди себе подружку, — скривился Смит, — у тебя увлечения как у маньяка-одиночки.
— Я и есть маньяк одиночка, сладкий, — усмехнулся парень и, повесив сумку через плечо, удалился из кафе сопровождаемый звуком дверного колокольчика.
***
Он не умел останавливаться вовремя. Его интерес вел его дальше дозволенного, и позже я тысячу раз скажу ему о том, как он был безрассуден, и как подвергал себя необдуманной опасности. Но ничто и никто никогда не смогли бы остановить его, если он цеплялся за что-то.
Сумерки мягко опустились на Питтсбург и его окрестности, и он даже не заметил, как много времени прошло, пока не забрел уже глубоко в лес. Оторвавшись, наконец, от своей камеры он понял, что находится в неизвестной ему части леса. В сумерках найти дорогу назад в два раза сложнее, а он никогда не ориентировался хорошо на местности. Надеяться на удачу было глупо, поэтому он двинулся дальше в надежде отыскать местных охотников или лесоводов, чьи домики были беспорядочно разбросаны по всему лесу. Но через полчаса и это не закончилось успехом, пока вдалеке он не заметил тонкую, еле заметную, струйку дыма, поднимающуюся к темно-синему небу.
Он ускорил шаг в сторону своего единственного шанса и уже вскоре заметил проблески огня среди веток деревьев. Не раз он говорил, что не знал причины остановившей его тогда и не давшей подойти ближе: странный холод, веющий от этого места, голоса, или просто банальное чувство страха. Любая случайно треснувшая ветка под его ногой могла стать его предателем и подписать ему смертный приговор.
Сквозь темноту, сгустившуюся вокруг него, и сквозь ветки деревьев он разглядел их и услышал голоса. Они становились громче. Мужские, женские. Молодые и не очень.
Он разглядел их чуть лучше. На большой поляне — костер и множество людей в черных плащах. Он не имел понятия, с чем он столкнулся в тот момент. Но чувство опасности сковало его тело, а внутри что-то трепетало. Атмосфера этого места манила его, заставляя наблюдать неотрывно.
Из своей сумки он достал камеру и почти бесшумно сделал несколько кадров. Люди перед ним стояли и говорили о чем-то, но о чем именно он услышать не мог.
И тут каждый из них замолчал. Почти к самому костру двое в плащах вывели молодую девушку, а за ней еще двое других взрослого мужчину лет сорока. Девушка показалось ему какой-то слишком знакомой, но он не придал этому значения. Она плакала, вырывалась, ее приглушенные повязкой на рту крики нарушали тишину леса, его тихую древнюю гармонию. Он снова сделал пару кадров.
Один из них подошел к девушке и быстрым резким движением полоснул ножом по ее горлу. Красная вязкая жидкость потекла вниз по хрупкому женскому телу, запачкав одежду и каплями падая на землю. Это был первый раз, когда он видел столько крови. Она лилась из ее раны, как вишневый сок, что мать наливала ему на завтрак по утрам.
Изо рта девушки вырывался крик или стон или хоть что-то, но кроме той же кровавой жидкости и бульканий не выходило ничего. Они перестали держать ее под руки, позволив упасть на колени и прижать руки к горлу. Она осмотрелась по сторонам с бешеным взглядом в глазах и, сплевывая кровь, начала улыбаться пугающей маниакальной улыбкой и шипеть на присутствующих.
Его удивляло, как она еще оставалась жива, но что удивило его еще больше, так это то, как девушка, убрав руки от горла, стала совершать попытки встать. Сзади к ней подошел человек и одним резким движение прекратил любые ее шевеления, схватив руками ее голову и выворачивая с характерным хрустом ломающихся костей.
Это был первый раз, когда он так близко видел смерть.
Один из людей оторвал голову девушки с такой легкостью, с какой дети отрывают части тела у своих кукол. Ее тело упало на землю, а голова тут же полетела в костер.
— Она была твоим созданием Марк. Ты был в полной ответственности за нее, и ты должен понести наказание за преступления своего творения, — это была единственная фраза, что он услышал так отчетливо в тот вечер.
Вторая казнь не заставила своего зрителя ждать. Мужчину поставили на колени и влили в рот кроваво-красную жидкость. В сумерках ночи, она казалось почти черной, как и кровь убитой девушки. Они держали его челюсть, не давая увернуться, но он и не думал. Он просто стоял и спокойно принимал все, что они делали с ним. Мужчина извернулся от рук людей, и содержимое его желудка стало выливаться на землю. Пока он продолжал выпускать это, люди вокруг него стали постепенно стягивать свои плащи, отходя от упавшего на землю, почти безжизненного тела. Они подхватили тело с земли и стали выволакивать прочь с поляны.
Никто не заметил его в тот вечер. Никто не знал, что по их следам он вышел из леса в ту ночь, и длинная цепь событий была запущена.
Все связано. У всего есть начало.
Комментарий к Пролог. Коцит
*Cocytus — Коцит (Кокит) — река плача и стенаний.
========== Глава 1. Здравствуй, олененок ==========
Однажды жил олень, прозванный самцом.
С белой грудью и множеством пятен,
Он отказывался успокаиваться,
Сколько он помнил себя, копыта его всегда были в движении,
Но вот он остановился, и ветви деревьев перед ним раздвинулись,
И он увидел другого оленя.
Они смотрят друг на друга,
У них нет истории,
Я не хотел пересекаться с тобой,
И ты должен двигаться дальше.
Больше ничего не случилось в том лесу между ними,
Но эта история напоминает мне о чем-то.
Останься со мной, чтобы вспомнить.
Это напоминает мне о том, где я собирался быть
Без тебя.
Ричард Сайкен
Это произошло не так быстро, как обычно. Я не спешил, меня никто не ждал, поэтому я медленно надел черные резиновые перчатки на руки и лишний раз убедился в наличии пластмассовой упаковки с таблетками в кармане куртки. Я проверил их дважды: перед тем, как выйти из дома, и когда стоял слишком долго на светофоре.
В домах начинали гаснуть огни, оповещая, что засыпает мирная часть города, ведь завтра вторник. Уставшие мужчины с излишним весом и их вечно сексуально неудовлетворенные жены отправятся на работу, что бы прокормить их эгоистичных детей, мечтающих о лучшей участи, чем их родители.
Неспешной походкой я подошел к дому, который не особенно отличался от других в этом районе. Маленький, выложенный красным кирпичом и с окнами с белыми рамами. Он казался очень уютным для человека, ищущего покой и хранящего семейный очаг. Наверное, Мэгги Фостер, покидая наш «культ», искала именно это.
На заре своего тридцатилетия она вдруг осознала всю ценность своей жизни. Порывы ее юности утихли, и она больше не искала приключений для получения небольшой порции адреналина в крови. Я понимал причины ее решения. Я понимал. Но не «культ».
Я медленно вставил сделанный пару дней назад на заказ ключ в замочную скважину, и дверь поддалась мне безо всякого сопротивления, позволяя пройти внутрь, в место, которое являлось пристанищем в этом мире для ее хозяйки.
Маленький торшер у стены загорелся, как только я нажал на кнопку, и скромное жилище предстало передо мной в свете электрической лампы.
Я прошел чуть дальше в прихожую, неспешно рассматривая редкие фотографии на стене, где милая двадцатилетняя девушка обнимает двух взрослых людей, чьи лица уже тронуло время, даря им морщинки под глазами. Вот уже не девушка, но женщина все с теми же искрящимися синими глазами обнимает высокого мужчину с небольшой небрежной бородой на лице. Между этими фото — история длиной в десять лет. История неопытной девушки, что отдавала себя и свое тело незнакомым людям, взамен ожидая от них того самого бессмертного поцелуя. Она желала великого дара, и сегодня я принес ей его. Прощальный подарок. Благодарность от самой смерти.
За моей спиной послышались шуршание и щелчок, означающий, что безотказная дверь впустила в дом кого-то еще. Я обернулся и в тусклом свете лампы увидел женщину, с измученным видом входящую в дом. Она не сразу заметила моего присутствия, и, наверное, если бы не включенный торшер, то я бы остался незамеченным гораздо дольше.
— Господи боже! — в ужасе произнесла она, от неожиданности хватаясь за сердце и роняя свою безвкусную дамскую сумочку на пол. Ее глаза расширились, а дыхание участилось. — М-мистер Росс.
—Здравствуй, Мэгги, — она звала меня «мистером», хотя внешне я бы вполне сошел за ее сына, ну, или младшего брата. Но это лишь то, что видят наши глаза.
Мэгги завозилась у двери, поднимая с пола свою сумочку и прижимая ее к груди, словно ребенка.
— Ты знаешь, почему я здесь, Мэгги?
— Прошу вас, мистер Росс, не надо.
Я подошел к ней ближе и взял её хрупкую тонкую руку. Она не сопротивлялась и не вырывалась, только глаза ее заблестели от навернувшихся слез. Она знала, что не сможет убежать. Я погладил ее свободной рукой по рыжим кудрявым волосам. Она не заслуживала грубости и жестокости. Приятной, безболезненной смерти ей будет достаточно сегодня. У меня есть милосердие.
— Пожалуйста, — она быстро смахнула со щеки скатившиеся слезы и посмотрела мне в глаза в поисках прощения. Но это было не в моей компетенции, я лишь делал то, что должен. — Прошу. Я только начала нормальную жизнь. Я встретила хорошего человека, он сделал мне предложение, — Мэгги начинало трясти, и я потянул ее за руку в маленькую спальню, дальше по коридору.
Она сама легла на кровать, когда я жестом показал ей сделать это. Я никогда не удивлялся, почему они не сопротивлялись, для них было очевидно то, что они уже проиграли, поэтому они просто делали всё, что им и следовало делать.
Ее волосы запутались и выглядели небрежно, и это показалось мне нечестным, если она умрет вот так. Я взял с прикроватной тумбочки деревянную круглую расческу и аккуратно стал расчесывать непослушные пряди.
— Я просто хотела перестать быть дешевой вещью и стать нормальным человеком, — тихо плакала Мэгги, пока я приводил в порядок ее голову. Если бы я чувствовал жалость, я бы, возможно, отпустил ее и мне бы не составило труда сообщить о том, что я избавился от тела, но все должно было выглядеть как суицид. Таков почерк моих убийств.
По большей части мне даже делать ничего не приходилось. Всего лишь пара слов убеждения — и вот они сами тянутся к моим орудиям убийства. Всё зависит от того, что я выбрал для них. Это становилось все сложнее — придумывать новые и оригинальные способы. Слишком много людей со вскрытыми венами и затянутыми петлями вокруг шеи — банально и привлекает внимание. Особенно если приходится делать это часто. А мне приходится в последнее время. Я бы мог придумать для Мэг что-нибудь оригинальнее упаковки «морфина», но мне действительно не хотелось приносить ей много мучений. Она просто искала жизни лучшей, чем в «культе», и ее трудно было в этом винить.
Завтра, когда новоявленный жених Мэгги обнаружит ее тело, в отчете полиции обязательно будет указанно о недавней пропаже упаковки запрещенных таблеток из клиники, где Мэг устроилась в качестве уборщицы. Я обожал продумывать все до мельчайших деталей, это делало смерть в моём исполнении реалистичной.
Я перестал совершать свои однообразные движения расческой, когда волосы Мэгги стали лежать более-менее красиво, и отправился на кухню за стаканом воды. Как только я вернулся, то увидел, что Мэган по-прежнему лежала и тихо всхлипывала. Она даже не убежала, когда я вышел из комнаты: столь сильной была ее преданность и страх перед «культом».
Я приподнял ее голову за шею, и она приняла сидячее положение, взяв из моих рук стакан с водой. Я вытащил из кармана упаковку с таблетками, и она, коротко кивнув, взяла ее дрожащими пальцами и вскрыла упаковку. Она вытащила сразу таблеток пять; я не знал точную дозировку, но ей следовало выпить как можно больше, если она не хочет очнуться с ужасными болями и рвотой в случае не летального исхода.
— С-спасибо, за то, что это будет не больно, — продолжала плакать она, когда по очереди выпивала одну таблетку за другой. Ее голубые глаза уже покраснели от слез, а лицо слегка опухло, но это не страшно: когда она умрет, ее лицо станет белоснежно-белым, с голубым оттенком, и оно будет прекрасным. Она выпила все таблетки, что были у нее в ладошке, и я достал из упаковки еще. Она приняла их из моих рук и залпом выпила оставшиеся. Этого ей должно было хватить.
Она легла на кровать, поудобнее устраиваясь среди подушек и смотря в потолок. Поток ее слез, наконец, прекратился, и теперь она просто была готова принять свою неизбежную участь. У нее было примерно тридцать минут, чтобы пережить в мыслях всю свою жизнь заново или, может, помолиться, если она, конечно, верила в Бога. Мало кто в «культе» в него верит. В основном они верят в Дьявола. Уж его они часто встречают там, в глазах таких, как я.