— Ради того, чтоб жить в такой красоте, многие бы согласились ходить по лестницам! — горячо воскликнул колесный. — Я правда хотел бы остаться…
— Я рад, что тебе понравилось, — вздохнул сикер, — Но нельзя же просто так приехать и поселиться в чужом городе… нельзя же, правда?
— На самом деле можно! — воодушевленно сообщил молодой гонщик. — Просто так конечно нельзя, но можно найти способ… например, по работе журналистом или полицейским можно переехать в другой город по желанию… или торговцем, тогда вообще никаких вопросов. Только налоги заплати… эй, что ты такой грустный? Не бойся, скоро выберемся! Я дорогу помню.
Юный сикер вздохнул и попытался улыбнуться. На самом деле он уже почти не боялся низко нависших сводов тоннеля — уверенность нежданного напарника успокоила его. Страх и тревогу вызвали совсем другие слова…
У сикеров — военных моделей по жизни — не принято было устраивать своим спаркам «детство», леденцовый период, во время которого юные искры старательно оберегались от всякой неприятной информации. Так что, сикер, в глазах своего спасителя выглядевший невинным, хрупким, и вообще — подобием персонажа Старлайта из старой романтической сказочки, в своем возрасте уже хорошо знал, что такое война и смерть, имел возможность лицезреть коннект и употребление синтетиков, и понимал, что такое политика достаточно для того, чтоб испугаться.
«По работе журналистом или полицейским…»
«Ну да, так оно и бывает, — прозвучал в памяти скрипучий голос Блэквинга, воспитателя. — Лезут, как свормы на мусор… журналистишки, «независимая пресса», ха! Знаешь город Каон? Помойка всекибертронская, а ведь хороший был город, не так чтоб сияющий — но хороший. Добрый, и мехи там жили добрые. Я-то помню, я старый — жил там когда-то, у приятеля гостил… а потом приехал туда один парнишка с непонятной альтформой — не летучий, не колесный, стационарник какой-то. Тоже типа «свободная пресса», узнать хотел, как в Каоне живут. Все ходил, вынюхивал, выискивал… да его и не гоняли — скрывать особо нечего, чудик хлипкий и безобидный. Ну и вынюхал, паразит, ржу ему в порты… знаешь же, что в любом городе можно найти скверные места. Брошенные ветхие строения, пустыри, старые улицы, которые с квинтессонской войны ремонта просят… бар какой-нибудь грязный, где блатные собираются… после драки в переулке энергон несмытый и детали оторванные… вот этот меха такие места находил, как сворм помойку. И вырисовал город Каон — как скопище преступников. Каонцы сперва удивились, когда к ним из столицы полиция с проверкой приехала. Пожали плечами — смотрите, мол, все у нас в порядке. А такого, чтоб действительно «все в порядке» было — в природе нет! Там приписка, тут отписка, там кто-то кому-то одолжение по дружбе сделал, тут друг другу по фейсплейтам прошлись… вот проверяльщики это все раскопали и раскрутили — коррупция, бандитизм… побеждены, естественно. А чтоб такого не допускать — назначить городу управляющего со стороны, из Аякона, конечно. Тут-то в Каоне сообразили, что просто кто-то в Аяконе понял, что прибыль с каонских плавилен будет хорошо смотреться в его собственности, да только поздно было…»
Так и не стало хорошего города Каона. На его месте появился другой — темный, грязный, ржавеющий и жадный до чужого энергона. Тоже ведь Каон. Но какая колоссальная разница! Конечно, и в этом городе оставались простые, добрые меха, не злые, не потерявшие разум от синтетиков, не участвующие в сомнительных мероприятиях. Да толку-то? Мнение уже сложилось. И изменить его не получится. По крайней мере пока «управляющий» не перестанет класть себе в карман…
Маленький сикер вздохнул. Его новый знакомый не казался подлым — но делиться с ним всеми своими мыслями, как с другим сикером, он не хотел. Он мог ошибаться, приняв желаемое за истинное, и даже если этот колесный не окажется такой же сволочью, как тот, который очернил Каон, то все равно он вряд ли поймет, если сикер попробует ему объяснить. Об этом старшие тоже говорили. Называлось «различия воспитания» — в других городах спарков воспитывали так, что те долго ничего не понимали в жизни.
Но ему нравился этот колесный, светлый, веселый, и какой-то весь… легкий, как будто тоже крылатый. Как будто воплощение того самого «свободного духа», который должен был заключаться в крылатых сикерах, но на самом деле давно их покинул, сменившись угрюмым страхом — перед будущим, перед силой Аякона, перед лишением тех вольностей и благ, какие еще оставались у Воса…
Юный сикер не хотел говорить об этом сейчас. Будь новый знакомый военным, он уже знал бы, как пойдет разговор — они вместе всласть поругают подлых и жадных айконцев, сойдутся на том, что если бы столица куда-нибудь провалилась, всему Кибертрону стало бы лучше, и расстанутся лучшими друзьями. Как среагирует на эту тему колесный из Праксуса — наверняка будущий автобот — он не знал и не хотел узнавать. Он просто хотел уцепить каплю того безмятежного веселья и радости, которые новый знакомый распространял вокруг себя, словно теплый солнечный свет.
— А ты правда запомнил дорогу? — тихо спросил он, не зная, что еще можно сказать. Сам-то, кубарем катясь по тоннелям, думал только о том, как уберечь крылья…
— Конечно! — Просиял новый знакомый.
Как и у всех праксианцев, у него была идеальная память, а ещё — одна маленькая привычка: составлять маршруты. Вообще, у многих праксианцев, даже самого лёгкого и светлого характера, к сознательному возрасту что-то такое набиралось — кто-то сортировал магнитные нашлёпки на энергарий по размеру, кто-то выстраивал башенки из опустевших кубиков энергона, кто-то составлял таблицы данных в планшете или ещё что-то такое. По-научному называлось «безопасные баги производительности». Приобретались они самостоятельно, и не всегда сознательно.
Колёсный спарк уже составил маршрут и с радостью трещал об этом сикеру. А тот улыбался, старательно гоня от себя мысли о том, что возможно, меха-журналист точно так же пробирался по Каону.
Взявшись за руки, спарки пошли по выстроенному маршруту и то ли Праймас улыбнулся им, выйдя ненадолго из своего сна, то ли везение маленького колёсного распространилось на нервничающего сикера, но к нужному месту они вышли всего за пару джооров, не провалившись больше ни в какие трубы-люки-дырки, не встретившись ни с какими монстрами, неприятностями или пугающими личностями. Повезло.
Даже клаустрофобия будущего воздушного аса отступила под весёлый пересвист сверкающего путешественника.
Единственное, чего не учел юный праксианец, это высоту выхода. Если летучий мог довольно легко подняться наверх даже с трещиной в крыле, то вот ему самому было ни за что не подняться. Озадаченный, он огляделся, ища какой-нибудь путь наверх — и тут его подхватили на руки.
Боевые модели, даже юные, с не до конца сформированными корпусами, были сильней своих мирных собратьев. Поэтому новый знакомый без особого труда подхватил его под руки и взлетел — медленно, но уверенно, за десяток кликов достигнув приоткрытой решетки.
— Здорово!
Летучий смущенно улыбнулся. Искреннее восхищение колесного было приятно… но он уже поймал сигнал Тандеркракера, своего старшего друга, искренне ненавидящего именно праксианцев — полворна назад его еще оставшийся в живых создатель был арестован за какую-то мелочь и отправлен на фронт, туда, где уже погиб другой.
Но насовсем расставаться с веселым колесным не хотелось…
— Это… давай обменяемся линками?
— Давай! Я буду тебе писать!
Обменявшись адресами связи, они едва успели разбежаться, как каждого из них отловили старшие товарищи и воспитатели. Те успели поволноваться за пропавших подопечных и стремились донести эту мысль до спарков.
Но как бы их не ругали, ни один не выдал нового знакомства и всей правды о своих приключениях. Это была их тайна — одна на двоих.
========== Старая мелодия 2 ==========
Время шло, но их дружба не уходила. Начавшись со случайного знакомства, с привкуса опасности, она проросла лиловыми кристаллами запретности — близкое общение мирных и военных граждан общество не одобряло… поэтому, возможно, они и не забыли друг друга — из спаркского желания поступить наперекор, из любопытства и упрямства… они продолжали писать друг другу.
А жизнь тем временем катилась по своей трассе. Спарки сменили корпуса, став юнлингами. Один, всё такой же везучий и весёлый, увлёкся гонками — природные данные и смекалка быстро вывели его в чемпионы, весёлый и открытый нрав окружил множеством друзей и поклонников — актив бил энергоновым родником.
Второй нашёл себе триаду. Стал ведущим, прославившись, как талантливый сикер. Ему прочили большое будущее — мало того, что он подобрал себе весьма талантливых и сообразительных ведомых, но и сам был редкостно умен. Став лучшим на первом курсе академии, он вышел из нее с титулом Золотого Крыла, и впереди его ждали — как говорилось в автоботской пропаганде — победы и почет во славу Кибертрона…
Но детская дружба тогда еще не угасла. Летучий и колесный продолжали слать друг другу письма — хвастались успехами, делились горестями…
Хотя… какие горести у гражданского? Сверхзарядкой на вечеринке траванулся, соперник на гонках полировку поцарапал… смывая копоть сгоревшей плазмы, чиня разрывы обшивки себе и триадникам, сикер только горько усмехался. И писал — писал о красивых пейзажах других планет, о странных существах и чужих расах, о диковинках, встреченных в походах…
Он не упоминал о страхе гибели, о голоде, ставшем частым спутником, о почти не скрываемом презрении автоботов-командиров к «тупым воякам»… зачем? Отчасти из нежелания жаловаться и выглядеть слабым, отчасти из уверенности, что гражданский не поймёт. Как объяснить, что такое головокружительная слабость от недостатка энергии тому, кто никогда в жизни не голодал? Как рассказать, как горит обшивка, когда клин триады рассекает стену кислотного дождя? И как описать, на что это похоже — когда напротив гаснет искра близкого товарища?..
Из юнлингов они стали взрослыми мехами. На Кибертроне разгорались первые искры восстания, подавляемые полицией автоботов жестоко и кроваво. Кто под руку попался, тот и виновен — порой меха целыми партиями отправлялись в тюрьмы или на тяжелые работы из-за того, что кого-то среди них заподозрили в сочувствии «террористам»… молодой сикер узнавал об этом по слухам, по цепочкам знакомых, по обрывкам сведений, доносившихся с родины, память о которой все чаще норовила отправиться в глубокий архив…
Мест, в которых царило спокойствие почти не осталось, но всё-таки они были, и удивительно — гражданский гонщик всё ещё умудрялся находиться в их центре, не прикладывая к этому усилий. Он слышал о бунтовщиках, звереющих рабочих и глючащих военных, убивающих своих командиров, но пока его это не касалось, он не сосредотачивал на этом внимания.
У него всё ещё был друг по переписке…
А потом этот друг вернулся домой. Вернулся в Вос, город башен, город крыльев, прибитый к земле. В маленькую кварту, которую ему выделил автоботский комитет расселения, и даже получил какое-то пособие, которого хватало на куб энергона в день и оплату общественной мойки еженедельно. Его триадники, вернувшиеся чуть позднее, получили не больше, но зато и не меньше, как если бы возвращались втроем — почему-то автоботы решили, что совместное проживание уменьшает потребности в энергоне. Они жили отдельно, но зато не на линии фронта — здесь не стреляли, здесь можно было спокойно перезарядиться…
А еще перечитать письма своего колесного друга, и спокойно подумать.
В тишине и темноте юный сикер перебирал чужие рассказы, сравнивая с тем, как жил сам. Гонки, вечеринки, веселье, беззаботность… разница была столь колоссальна, что у него трещал процессор. Колесный и его жизнь казались офлайновой модуляцией. И именно тогда, в холоде и темноте отсека, из экономии отключенного почти от всех энерголиний, юный сикер, ставший ветераном в том возрасте, когда многие его гражданские сверстники втайне еще таскают с собой спаркские игрушки, окончательно оформил в своем процессоре понимание: это несправедливо.
Почему он, сражавшийся ради благополучия своего дома, своего Кибертрона, рисковавший жизнью, терявший друзей — не имеет права на ту жизнь, которой живет его… друг?
Нет, веселый гонщик ему не друг, понял сикер тогда. Не может быть другом тот, кто ничего о нем не знает, кто не летел с ним сквозь огонь, кто не голодал и не терпел боли ран и потерь — вместе. Это лишь горькое видение того, на что он не имел права просто потому, что его искра зажжена в корпусе сикера, военной модели, чей долг — сражаться.
У них нет, не было, и никогда не будет ничего общего.
И есть ли смысл им продолжать поддерживать общение? Для колесного друг-сикер, скорее всего, просто экзотическая финтифлюшка, которой можно похвастаться перед друзьями… а ему самому оно принесёт лишь больше мук. Читая вереницы глифов, полные ярких эмоций и счастья, он когда-нибудь искренне возненавидит их автора. Уже сейчас едкая обида разъедает искру поднимая желание написать в ответ что-нибудь язвительное и неприятное, оскорбить и облить ведром отработки.
Сикер изо всех сил сдерживается, потому, что рациональной частью процессора понимает — колесный тоже не виноват, что зажёгся в почти элитной, гражданской линии. В его нежелании докапываться до тёмной ржавчины жизни и зафильтрованной оптике нет ничего удивительного — тому, кто вырос в довольстве и уюте, трудно даже осознать, что где-то бывает не так.
Но может быть, стоит попробовать? — царапнуло внутри что-то, похоже на грусть. Объяснить? Показать то, что раньше скрывал, то, чего веселый гонщик просто не видел…
Задумавшись об этом, сикер написал письмо. Сумбурное, нескладное, осторожное — постоянно вспоминая о том, что в тексте не должно быть намека на открытую крамолу, только тревоги и сомнения. И отправил, вздрагивая от страха и непонимания собственных действий — зачем и ради кого он рискует попасть под подозрение? Но к счастью, полиция за ним не пришла — пришел ответ… как всегда, веселый и безмятежный. Друг советовал не волноваться — выбросить из головы глюки всяких психопатов. С ним все хорошо — переехал в Аякон, собирается поступать в музыкальную академию… и советует ему тоже попробовать! Ему, сикеру!
Закрыв лицо рукой, летчик тихо засмеялся. Если он попробует последовать совету, получить какое-то образование, то будет не первым — и не первым, кому скажут, что в академию его возьмут разве что охранником. Он же военный — разве в его процессор уместится что-то более сложное, чем умение летать и стрелять?
Смех перешёл в тихие всхлипы. Нет, на самом деле, на что он рассчитывал? Что друг поверит и впервые в жизни отнесётся чему-то серьезно? Праймас, нельзя быть таким наивным! Этот парень даже будущую специализацию выбирал не глядя, не думая о завтрашнем дне!
В тот момент у молодого сикера разбились последние кристальные цветы — понимания у чужака-гражданского он не найдёт, для этого мир должен перевернуться, а колесный — потерять слишком многое, чтобы остаться самим собой. Но желать такое другу, даже ненастоящему, не хотелось. Это было неправильно и подло. А подлым себя Старскрим не считал.
Это было последнее настоящее письмо, которое он написал давнему знакомому, и впредь отделывался отписками: страшно занят — все хорошо. Позже, часто ему хотелось отправить новое сообщение, иногда он по привычке порывался расписать что-то красивое и необычное, всё ещё попадающиеся в жизни, но каждый раз обрывал себя, останавливал. Нет, не стоит, решение принято и обжалованию не подлежит. Даже когда удалось устроиться лаборантом подай-принеси-иди-нафиг-не-беси к многообещающему учёному Скайфайру, он не отправил об этом ни весточки, хотя знал — бывший гонщик и нынешний музыкант за него порадуется.
Пылкий нрав толкал его на глупости — наговорить гражданскому гадостей и просто удалить адрес линка, на который приходили письма. Но приобретенная осторожность предупреждала о подозрительности такого рода действий — и сикер решил, что так будет правильнее. Не ругаться, не доказывать, а просто постепенно сводить общение к минимуму. А после и вовсе прервать. Это безопаснее, это, наконец, легче, чем биться в стену, пытаясь достигнуть понимания там, где против него сама их природа… ну, а тоскливая тяжесть на искре — пройдет со временем. Главное, что его не отправят в тюрьму за крамолу и невосторженное отношение к власти.