«Ах, да, ещё ты никогда не комментировал то, что я тебе присылал…»
Впрочем, ни один из этих аргументов не был озвучен. Даже если сикер о них и догадывался.
Он сменил направление атаки и одним ходом буквально отрезал часть поля от противника.
— Тарн. Восемь-восемь. Ты когда-нибудь задумывался о разнице между нами?
— Задумывался? Да постоянно! Как получал новое письмо, так и задумывался — это… было очень заметно. И захочешь — не пропустишь.
— Хм. И что ты думал об этом?
— Что думал… — Джазз вздохнул, разглядывая поле. Бардак — в точности повторяющий картину начала войны. — Думал, что мы никогда не поймем друг друга.
— Аналогично, — Старскрим щелкнул кнопкой на ребре доски, разворачивая трехмерное поле. — К тому же, боюсь, я не был искренен в письмах.
***
В свое время Тарн расположил свой штаб, оценивая исключительно удобство кварт и подъездов, а также близость одновременно к «автоботским кондоминиумам» и к новоотстроенной тюрьме для тех, до кого не дошло, что война закончена. Когда сверху поселились сикеры, его это поначалу не слишком обеспокоило.
Когда Старскрим завел себе автобота, Тарн ограничился установлением пары сотен дополнительных датчиков и камер, и решил, что это будет неплохой тренировкой бдительности. Но диверсант его разочаровал, не сделав ни единой попытки побега, а сегодняшним вечером, когда глава ДЖД решил после работы поваляться на платформе с датападом стихов любимого лидера, сикер и его подопечный внезапно решили выяснить отношения.
Все десептиконы знали, что у Тарна исключительно острый слух — настолько, что он может услышать, как кто-то ругает Мегатрона на другом полушарии. Конечно, так далеко чувствительность его аудиосенсоров не простиралась, но стены простых кондоминиумов не были преградой для посторонних звуков. Обычные разговоры Тарн давно научился фильтровать, но свара на повышенных тонах, да еще голосом Старскрима…
— Идиот!
— Чего ты кричишь? Я просто понять не могу, почему ты сразу, с самого начала пошёл в Военную Академию? Ты ведь прекрасно знал, куда после нее отправляют.
— Вот поэтому, я и говорю, что ты — идиот! Неужели ты думаешь, что кто-то нас спрашивал?!
Тарн заинтересованно прислушался. Разговор довольно личный, но вряд ли за прошедшее время эти двое могли настолько сблизиться. Они были знакомы раньше? Интерееесно. А он и не знал.
Лениво размышляя, можно ли считать это утаиванием важной информации и стоит ли начинать по этому поводу расследование, десептикон пропустил момент, когда в кварте наверху что-то грохнуло. Кажется, кто-то в кого-то что-то запустил.
— Ты что творишь? Это хрупкая вещь!
— На***, ***! — непереводимый старовосский диалект. — К шаркам!
— Подожди…
Поморщившись, десептикон активировал заглушки в шлеме и попытался сосредоточиться на датападе — Старскрим ругается, это надолго. Но чтение любимых стихов не отвлекло от чужого скандала — он всегда был слишком любопытен, поэтому полбрийма спустя убрал заглушки и прислушался. Сикер перестал ругаться, и теперь повторял автоботу простые истины, известные всем восставшим.
«Не дойдет», — подумал Тарн со скукой — сколько он видел попыток объяснить, от лидера в том числе… но автоботы весьма преуспели в искусстве установки фильтров на то, чего не желали знать.
— Долг говоришь, — почти рычал сикер. — Хорошо. Долг. Но как насчёт долга Кибертрона перед нами, как его жителями? Мы защищали его, мы умирали за него, и что в итоге? Паёк, которого только и хватает на то, чтоб не погаснуть? Презрение и шепотки за спиной? А стоит попытаться найти работу не на фронте и не на Аренах, так отказ, на основании того, что мощности процессора не хватит? У меня, того, кто просчитывал поле боя и безумные траектории полёта? Кто создавал сложнейшие военные программы? Я писал тебе, что устроился помощником к Скайфайру, и знаешь, что я там делал? Образцы за ним таскал! Летучий контейнер для органической дряни! Скажи мне, диверсант, вот если б тебя после победы автоботов посадили на голодный паёк и не выпускали из кварты, не пускали в твою консерваторию, потому, что процессор стал «ущербным», запретили тебе гонки — ибо ты продемонстрировал на войне «невообразимую жестокость», что бы ты сделал? Смирился бы, сказав, все правильно, так и надо с тобой поступать, ты это заслужил — или бы возмутился? А за это тебе урежут паёк в два раза — чтобы не возмущался, раз энергии хватает. Или в карцер посадят, чтобы не волновал обывателей. Ты бы смирился с этим? Стал ли ты хуже гонять после войны? Или, быть может, разучился писать музыку?
Автобот молчит и Тарн слышит, как скрипит броня, когда он сжимает кулаки.
— Может и не стал бы, — говорит он глухим голосом. — Вот только я бы остановился, когда не осталось тех, с кем я воевал. Десептиконы уничтожили правительство Кибертрона и перебили большую часть сенаторов в середине войны! Что мешало вам заключить мир? Я точно знаю, что Оптимус бы принял перемирие!
— Если ты веришь в это, то ты ещё больший дурак, чем я думал!
Старскрим прав. Паритет в ту пору был невозможен — и Оптимус не единственный, кто принимал решения. На самом деле тогда он был даже не в числе первых… Прайма направляли, незримо, но верно — на продолжение войны, на уничтожение десептиконов. И пока не были уничтожены все, кто имел на него влияние, и желал возвращения «Золотого века», говорить о перемирии было просто глупо…
Впрочем, удивительно, сколько бы Старскрим не кричал, автобот оставался спокойным. Неплохое качество для бывшего гражданского. Или все дело в том, что он действительно «бывший».
Тарн слышал кое-что о запретной программе Пракса, в нее ведь входили не только техники металликато — это так, вершина башен Воса. Фактически это была безоперационная мнемохирургия на самом себе, освоить которую мог не каждый, не говоря уже том, чтобы применить к себе и не рехнуться. Требовался определенный склад ума и характера. Личность разделялась на «до» и «после» и мастер тасовал их, как маски, выбирая линию поведения. Высшей степенью этого искусства считалось умение мгновенного замещения протоколов «гражданского» профиля, на «боевой» — так, чтобы не было раздвоения личности. В своё время глава дивизии очень опасался, что, попав в руки автоботов, техника превратит их в отъявленных психов. Но кто-то успел уничтожить ее и замести следы так, что единственным ее владельцем среди противника стал серебристый гонщик, не спешивший обучать окружающих.
А возможно, что это он и был, — пришла внезапная мысль. Не хотел конкурентов.
— Я не буду отрицать, что ты в чём-то прав, — наконец произносит Джазз. — Невозможно сидеть молча, когда тебя медленно убивают, вытравливая само понятие нормальной жизни из разума. И всё-таки, я всё ещё гражданский — мне неприятна мысль обо всех тех, кто погиб на войне. От твоих ли рук, от моих ли… Когда смерть дышит в искру, нет времени думать об этом. А сейчас есть.
— Ну, вот и подумай о том, что их могло быть куда больше, — отвечает сикер.
— Я каждый день об этом думаю, знаешь ли.
— А я перед войной думал, что жертв могло бы быть меньше. Просто если бы нас перестали считать ни на что не годными дронами. Это разделение убивало Кибертрон эффективнее бластера в искру. И ты знаешь это.
Что на это ответить, автобот, видимо, не нашёл. Он пространно выразился на старом диалекте Праксуса, из которого даже Тарн понял едва ли два слова, о том, что «подожженное масло — всегда горит». После этого в кварте наверху раздался усталый вздох и звуки собираемых фишек, разлетевшихся по всему полу.
— И когда ты стал таким философом? — Более спокойным голосом спросил Старскрим.
— Да так… было время, — Джазз снова вздохнул и, кажется, сел прямо на пол. — Ну, вот что ты за ржа, а? Угробил такой раритет. Фишки теперь только выкинуть, — с явным сожалением произнес автобот.
Тарна всегда удивляла эта его смесь черт — несвойственные для праксианца излишний оптимизм и глупая беспечность, переплетающаяся с прорывающейся глубокой привязанностью к их традициям и культуре.
— Летучая. С крыльями. — Хмыкнул авиакомандер, присаживаясь рядом.
Странные у них всё-таки отношения, подумал десептикон. Для друзей слишком разные и далёкие, для врагов слишком понимающие и близкие.
— На самом деле эти фишки менялись уже раз десять. От оригинального набора остались только Мегатронус и Праймас. Тандеркракер мастерит на досуге.
— О… где он берет материал?
— Не поверишь — у Мегатрона. Тот однажды, когда мы достали его нытьем о скуке, приволок здоровенный кристалл и велел заняться. Тандер увлекся.
— Надо же… такая тонкая работа… а у тебя было какое-нибудь увлечение?
— Не знаю, можно ли это так назвать. Я фотографирую всякие красивости. У меня уже очень большая коллекция, и там есть не только взрывы.
— Удивительно. И что, у многих десептиконов такое есть?
— Насколько я знаю, да. Иначе оставалось только свихнуться, — ответил Старскрим, после чего понизил голос так, что даже слух Тарна перестал различать слова в неразборчивом шипении. Какое-то время оба разговаривали тихо — десептикон разбирал только интонации, то раздраженные, то недоумевающие, то успокаивающие. «Я всегда…», «Ты никогда…», «Враги…», «Невозможно…»
Обрывки слов. После — длинный, дрожащий вздох. Тихий вскрик.
— Что ты делаешь?
— Прости! Больно? У тебя здесь, кажется, трещина…
— Это крыло страдает всю мою жизнь, — раздраженное ворчание. — Осторожней.
— Я помню, ты писал. Могу вообще не трогать.
— Нет. Оставь. Можешь гладить. Ты что, все мои царапины считал?..
Тарн мысленно вздохнул и пригасил оптику. Ну, всё, если разборки дошли до крыльев, спокойного вечера точно не будет. Он быстро набрал сообщение Каону, с вопросом, может ли он сегодня переночевать у него. Слушать чужие интерфейсные крики не хотелось.
Однако подчиненный не отвечал, а в статусе кварты стоял замок. Хмыкнув, Тарн проверил Воса — ну точно, то же самое. Кажется, парочка неплохо проводит время. А с кем, спрашивается, проводить время ему?
В кварте наверху раздались шаги, какой-то стук, шипение.
— Не думал, — произнес голос Джазза, — Что ты повернешься ко мне спиной.
— Не думаю, что ты решишь убить меня сейчас, — отозвался сикер.
— Спасибо за доверие. Почему бы тебе не сходить к Рэтчету?
— Само пройдет.
— Верю, но позволь мне помочь…
Удивительные существа, они оба, — подумал Тарн, ясно представляя, как автоботский диверсант чинит сикеру пострадавшее крылышко. Казалось бы, только что разорвать друг друга были готовы, и вот, пожалуйста…
Словом, он уже совсем не удивился, когда спустя некоторое время сверху послышалась сперва какая-то старая, довоенная еще мелодия, а после начались уже вполне недвусмысленные звуки. Устало вздохнув, Тарн погасил датапад, и принялся собираться на внеочередное дежурство.
“Завтра попрошу Старскрима переселить подопечного куда-нибудь в другое здание. Раз уж они договорились, пусть приносит пользу. Кстати, хорошая музыка, надо бы выяснить, кто автор…”
========== Осколки 1 ==========
Разрушенное можно восстановить — но оно не будет прежним.
Фейсплейт можно перековать — но не искру.
Будущее можно менять — но прошлое неизменно.
В его кварте нет зеркал — но в ней достаточно отражающих поверхностей, и в бликах света по ним скользит мрачная, угловатая, фиолетовая тень — бывший сенатор Шоквейв.
Когда-то давно его лишили всего, что определяло его личность, страстную, яркую, неудобную… но лишь одна ошибка — ошибка, которую не сочли ошибкой, желая иметь в своем распоряжении могущественный, но покорный разум…
Ему оставили любопытство.
Любопытство — движитель любых открытий, основа познания, столп разума мыслящего существа… не останься его — и бывший сенатор Шоквейв превратился бы не в танк, а в сверхмощный компьютер, проводящий петабайты данных в клик, строящий сложнейшие стратегии… и не способный к обучению и созданию нового.
Зато безопасный. О, если б только у Сентинела осторожность возобладала над жадностью! Но он хотел нового оружия, новых смертоносных игрушек, не приняв во внимание, что меха, которому из мотивирующих факторов оставили лишь любопытство и логику, рассудит просто: помогать тому, кто тебя искалечил — нелогично, а союз с десептиконами может быть интересен.
Будь он прежним, ужаснулся бы самим фактом подобного выбора, будь он прежним, не смог бы сделать и половину своих открытий. Мораль, былые привязанности и взгляды разлетелись на мириады осколков, собрать которые не смог бы даже самый искусный мнемохирург. Шоквейв относился к этому, как к неизбежной константе своего бытия, и не искал способов это исправить — статистика неумолима, трата ресурсов не логична.
Но для маленького Чтеца Искр эти слова оказались лишь бессмысленным набором кодов. Его силы начали проявляться задолго до опасного плана по внедрению в стан противника, неизменно вызывая любопытство.
— Ты хотел бы вернуть себя? — Спросил спарк, однажды забредший в лабораторию.
Натура исследователя согласилась, что эксперимент сулит быть занимательным. Голдвайсп не обещал вернуть его прежним — это было невозможно, но он обещал помочь восстановить возможность чувствовать, испытывать эмоции… и у Шоквейва нашлась лишь одна причина возразить — война. Тогда он был стратегом своей новой фракции, и должен был довести ее до победы. Данное самому себе слово не позволяло бросить работу ради побочного проекта — но уступив спарку, он начал подготовительные процедуры. Работал над этим, когда выдавалось свободное время — исследовал, пробовал, экспериментировал…
Оказалось, что технически восстановить функциональность блока эмоций не так уж сложно. На физическом уровне набор удаленных когда-то сенсоров и плат можно было воссоздать заново — однако, суть в том, что эмоциональные контакты на них будут другими. Причем, какими именно — не предсказать.
Это обещало изменить если не всё, то многое — на практике означало огромную вероятность смены вкусов и характера. Например, в прошлом сенатору Шоквейву нравились светлые и мягкие тона, восстановив эмоциональную составляющую он мог продолжить как любить эту палитру, так и стать к ней безразличным или вовсе возненавидеть. И так во всем.
Слишком рискованно. Шоквейв едва не отказался от проекта, понимая, что сам того не желая, в будущем может стать врагом десептиконов и поделать с этим едва ли что-то будет можно. Эмоции не объективны, не логичны. «Любить вопреки, ненавидеть просто так…» Самая яркая и простая иллюстрация эмоциональных проявлений.
Но партнёр лидера вновь сумел подсказать ему выход — найти или создать точку стабилизации, на которой он и начнет восстанавливать себя как личность. Он много размышлял, выбирая объект, способный сделать восстановление хоть сколько-нибудь предсказуемым, и наконец нашел.
Орион Пакс — бывший друг, бывший любимый, как и он, утративший прошлого себя. Тот элемент, который свяжет его прошлое с будущим, однако, не позволит личности закуклиться, даст возможность принять и смириться с чувствами, которые, вернувшись, могут выйти из-под контроля…
Подумав, Шоквейв пришел к выводу, что для нужного эффекта не потребуется даже участия Пакса в работе — достаточно будет присутствия. Возможно, не слишком доброжелательного, но хотя бы не враждебного — достаточного для спокойных бесед. Другое дело, что Прайм, насколько знал Шоквейв, любую спокойную беседу был способен повернуть в сторону пропаганды автоботов — и ладно бы официальной версии, которая, несмотря на неприемлемость, была хотя бы логична! Нет.
Оптимус, будучи предводителем фракции, тем не менее являлся приверженцем некой странной философии, больше подходящей для какого-нибудь рыцаря-одиночки, а не для того, кто должен нести ответственность за, по меньшей мере, треть кибертронского населения! На этом месте припомнился давно растворившийся на просторах галактики Дай Атлас — с его упертостью, с его пониманием чести, с его агрессивно-мирной позицией — собственным энергоном умоется тот, кто попробует заставить меня вступить в войну! Но даже древний рыцарь на фоне Оптимуса был понятен и прост.