Она сначала неуверенно замерла, войдя в шатёр, но стоило ее темным глазам столкнуться с не менее темными глаза Батыя, она «оттаяла» и, поклонившись, произнесла:
― Великий хан.
Бату внимательно посмотрел на нее и кивнул на подушку напротив себя. Между ним и Мелек таким образом был стол, а по бокам, чуть поодаль, сидели его верные слуги.
― Садись, ― сказал хан. Мелексима приблизилась, слегка приподняв платье, и аккуратно села. Хан заговорил снова. ― Ешь.
Батый говорил отрывисто и приказами, как он привык. Мелек не обижалась, а спокойно повиновалась. Она ела одна, слуги замерли, словно изваяния, наблюдая за ней, как и Хан. Батый съел совсем немного, и когда закончил он, тут же прекратила и Мелек. Она совершенно не знала, что ей делать и как себя вести.
― Теперь, когда голос к тебе вернулся, ― произнес Батый. ― Скажи: кто ты?
Хан, несмотря на то, что сидел напротив нее, казалось, возвышался над ней, как скала. Тонкое тело, закутанное в голубые шелка. Высокий лоб и длинные, черные прямые волосы. Взгляд карих, как горчичный мёд, глаз вынуждает отворачивать лицо. Вынести его взгляд что-то из ряда невозможного.
― Что Великий Хан хочет знать? ― спросила Мелек. В голове крутилось сотни мыслей.
― Ты рассказывала шаманке о моем деде, ― сказал Батый. На лице Мелек промелькнуло удивление, она кинула быстрый взгляд на Субэдэй, потом посмотрела опять на хана и кивнула.
― Рассказывала, ― подтвердила Мелек. ― Чингисхан часто навещал наш дом, точнее, моего деда. Его звали Ганбаатар…
― Ложь! ― внезапно воскликнул Субэдэй, поднимаясь на ноги. Точнее, даже вскакивая. Возмущенный словами Мелек. Батый посмотрел на полководца, ожидая объяснений столь дерзкому вмешательству. Тот приблизился к хану и сказал:
― Мне доводилось знать Ганбаатара. Он был одним из лучших воинов при вашем деде и отце, но к сожалению, покинул нас еще до вашего рождения. Он…
― Дедушка был ранен на одном из сражение, ― перебила Субэдэй Мелек. В ее черных глазах мелькнуло недовольство ― ей не нравилось, что ее слова ставили под сомнения. ― Он потерял руку и глаз, он стал глухим, и Чингисхан отдал ему самую красивую женщину среди монголок, после чего опустил на свободу. Про это я тоже лгу?
Субэдэй стушевался, но тут же нашелся с ответом:
― Ганбаатар был знаменитым воином, его историю знает каждый.
Батый одним молниеносным движением поднял руку. Мелексима дернулась от того, насколько быстро и резко произошло это движение.
― Молчи, ― приказал хан полководцу. ― Пусть говорит дальше.
Субэдэй замер, но после вернулся на свое место, прожигая Мелек ненавидящим взглядом. Она молчала.
― Продолжай, ― приказал Батый. Мелексима вздохнул.
― И Ганбаатара и его жены родилась дочь ― моя мать. К сожалению, она влюбилась в русса, моего отца. Дедушка ничего не знал об этом ― мама боялась, что тот отречься от нее. Но дедушка смирился с этим выбором дочери, смог полюбить еще не рождённую внучку ― меня.
Мелексима сглотнула. Батый глазами указал на чашу с напитком, предлагая ей немного выпить, и Мелек не стала отказываться.
― Но мой отец изменил матери, и та убила его, и ту женщину, ― Мелек качнула головой. ― Я даже имени его не знала, но теперь это не важно. Мама умерла через три зимы от хвори. Меня растили бабушка и дедушка. Мы жили совсем рядом с руссами, оттуда и язык знаю. Но два года назад умерла бабушка, ― голос девушки дрогнул, она низко опустила голову. ― Мы очень скорбили. А три месяца назад умер и дедушка. Под тем деревом, что меня нашли ― его могила. Ганбаатар всегда считал, что дуб ― символ силы. Он завещал похоронить его под тем деревом, и я не могла ослушаться.
Несколько минут все молчали. Субэдэй внимательно разглядывал девушку, но уже с меньшей враждебностью. Он видел жену великого Ганбаатара, и не мог не признать, что сидевшая здесь девушка имеет определенное сходство с женщиной, которую раньше считали самой красивой монголкой.
Мелек слегка дрожала, ожидая решения Бат-хана или хоть какого-то слова от него.
― Великий хан, ― внезапно сказал Субэдэй. Все присутствующие посмотрели на него. ― Если эта женщина ― внучка Ганбаатара, то Вам, должно быть известно, что Чингисхан повелевал, в память о подвигах ее деда, оберегать его потомков, предоставляя им кров, одежду и еду.
Мелексима тихо выдохнула вновь почувствовав на себе прожигающий взгляд Бату. Она прикрыла глаза.
― Эта не та причина, по которой я позволила себя привести, ― тихо сказала Мелек. ― Я горжусь своим дедушкой, но вовсе не собираюсь пользоваться тем, что обещал Чингисхан.
― Почему? ― спросил Батый. Он говорил коротко и мало, в основном слушая, и Мелексима подумала, что это неплохая тактика для воина. Она глубоко вздохнула.
― Потому что эти привилегии были для моего деда, а я их не заслужила.
Два монгола тихо охнули. Батый, даже если и был удивлен, не показал этого. Во взгляде Субэдэй промелькнуло что-то новое, сменяя ненависть. Мелек ждала решения. Бату протянул руку к столу и сжал что-то длинными, увешанными кольцами пальцами. Мелексима невольно заострила на них внимание.
Хан и девушка посмотрели друг другу в глаза. Напряжение. Оно заполнило, казалось, собой весь шатер, вытесняя воздух. Троица приближенных почувствовали неопределённое желание покинуть шатер Батыя, но пока хан не даст разрешения ― сделать этого не могли. И кроме того, им было интересно узнать решение насчет судьбы Мелек.
― Если Буяннавч согласиться взять тебя в подопечные, можешь оставаться, ― вынес решение хан. Мелек выдохнула.
― Благодарю вас, Великий хан, ― произнесла девушка, и Батый уловил в ее голосе искреннею благодарность. По сути, он мог просто отпустить ее ― слово своего деда он бы сдержал в любом случаи, а крова Мелек у него не просила. Но это была одинокая девушка, у которой ничего не осталось и которой некуда было идти.
― Уходите, ― сказал он своим слугам. Те послушно исполнили приказ, бесшумно выходя из шатра. Он посмотрел на Мелек и кивнул на стол перед ней. ― Можешь есть.
Батый и сам приступил к полноценному обеду, не отвлекаясь на разговоры. Мелексима не стала отказываться и присоединилась к трапезе. Легкая улыбка всплыла на ее губах ― она чувствовала себя в относительной безопасности. По крайней мере, ее здесь не обидят.
Бат-хан не мог отделаться от мысли, что эту девушку предложили ему как наложницу.
========== Глава 3. Жимолость и лебедь ==========
Зима была по-настоящему суровой, поэтому большую часть времени Мелексима проводила в шатре шаманки, согреваясь около огня и помогая Буяннавч. Мелек могла с точностью сказать, что эти вечера ей нравятся ― шаманка учила ее монгольским песням, рассказывала истории, и Мелек чувствовала себя очень спокойно в компании старой женщины, которая полюбила ее за два с половиной зимних месяцев.
Но все чаще взор Мелек устремлялся вдаль, в ту сторону, где под дубом был похоронены ее дедушка и бабушки. Она испытывала неопределённую тоску, не имея возможности пойти на могилу к семье. У дуба были похоронены только ее дедушка и бабушка ― сначала бабушка, поскольку Ганбаатар сразу выбрал это место для своего упокоения и не хотел расставаться с любимой женой даже после своей смерти.
Но даже после самой сильной зимы приходит весна. Близился праздник Цаган Сара или Белый месяц― один из самых почитаемых и уважаемых праздников для монгольского народа. Его праздновали в конце зимы и в самом начале весны, и шаманы были заняты тем, что наблюдали за подготовкой к этому празднику. Буяннавч, как одна и немногих женщин-шаманов, волновалась больше всех, а потому на плече Мелек опустилось много работы.
Об этом празднике Мелексима слышала, хоть и имела весьма смутные представления о том, как он проходит. Как отметила для себя Буяннавч, жизнь в подобных условиях была девушке несколько чужда ― в ней смешались две культуры, и некоторые тонкости жизни монголов она не знала. Шаманка боялась, как бы это не вылилось в какую-нибудь неприятность для Мелек, но когда по стоянке прокатилась весть о том, что девушка Мелексима является внучкой самого Ганбаатара, все изменили свое отношение. Ей пытались помочь, угодить, если она ошибалась ― подсказывала, но Мелек больно не расслаблялась ― она считала это лицемерием, не больше, хотя некоторые юноши помогали ей с большей искренностью.
― Буяннавч, ― сказала она одним вечером, когда до конца зимы и самого праздника оставалось чуть больше недели. Шаманка что-то вычитывала в свитках, а Мелек шила у огня ― в центре юрты был сложен небольшой очаг из камней. Женщина что-то вяло промычала, давай разрешение говорить. ― Как думаешь, если я попрошу, Бат-хан разрешит мне сходить на праздник к дедушке на могилу?
Шаманка кинула на подопечную быстрый взгляд, после чего вернулась к своим записям:
― Не знаю, ― сказала она. ― Спроси у него.
С Батыем Мелек иногда обедала или ужинала. В основном, они говорили на русском ― для хана было важным выучить его, а Мелексима была не против, русский она знала хорошо. А то, что она могла говорить и на монгольском, несколько облегчало ситуацию. Но их общение было сдержанным и несколько безэмоциональным, что немного удручало девушку. Это, впрочем, не мешало ей изредка благодарить хана за его гостеприимство и щедрость. Мелек выделяли из ряда обычных девушек, и, к примеру, зимой у нее были шубы не из собаки или козла, а волчьих или лисьих.
Весна принесла с собой одну небольшую проблему ― при хорошей погоде быстро зацвела сирень. Буяннавч принесла пару ветвей к себе домой, и теперь Мелек старалась сидеть ближе к выходу, или открывать «окна», чтобы свежий воздух перебивал сильный запах этого растения.
― Я плохо различаю запахи, ― сказала Буяннавч, когда Мелек поинтересовалась, не плохо ли ей от этого запаха.
Мелексима ничего не могла сказать ― не в ее положение было что-то требовать от столь доброй женщины. Немного перетерпит, ничего страшного.
***
― Великий хан опять зовет тебя к себе, ― сказала шаманка Мелек. Та сидела на своей постели и мурлыкала себе под нос какую-то песенку, которой Буяннавч недавно научила, и что-то шила. Шаманка подошла, заинтересованная глядя на самодельную куколку в руках Мелек. Мелексима улыбнулась и кивнула, откладывая куклу, которую почти закончила делать.
― Что это? ― спросила шаманка, бережно беря куклу в руку. У поделки не было лица, светлая пряжа пошла на волосы, а красный сарафанчик был сделан из красной ткани.
― Это берегиня, ― объяснила девушка. ― Бабушка и мамы такие начинала делать в каждом феврале, а старые сжигали на Цаган Сара. Они верили, что куколка за год будет копить в себе все плохое и хорошее своего хозяина, а стоит ее сжечь ― все плохое поднимется в небеса к предкам, где они уничтожат это, а все хорошее уйдет под землю, и будет следовать за тобой под землей.
―А где старая куколка? ― поинтересовалась Буяннавч. Мелек нахмурилась.
― Она спрятана во внутреннем кармане платья. Я сожгу ее на праздник.
Шаманка понимающе кивнула.
― Ты так и не спросила позволения хана отправится на могилу к деду?
― Сегодня спрошу.
С утра Мелек чувствовала слабость и головокружение, она даже отказалась от завтрака и обеда, но очевидно, в компании хана ей придется поесть. Пока она шла, ее несколько шатало, но она старалась идти прямо и гордо. Цветы сирени попадались необычайно часто, и их аромат буквально отравлял Мелек. Девушка поспешила к шатру хана.
В шатре Батыя была только одна ветвь, и из-за большого размера самой юрты запах ощущался меньше. Мелексима вошла внутрь и поклонилась.
― Великий хан, ― почтительно произнесла Мелексима. Батый кивнул ей в знак приветствия и указала на место напротив себя.
― Присаживайся, ― пригласил он. Чтобы взобраться на возвышение из подушек, Мелек пришлось немного приподнять полы платья. Она села, слабо улыбнувшись.
― Мне рассказали о традициях праздника Цаган Сара, ― сказала Мелексима. ― Звучит очень интересно.
― Разве твоя семья не праздновала его? ― спросил хан. Он все еще обходился с ней короткими и отрывистыми предложениями, говорил спокойно и размеренно. Мелек нравилась его речь, было в ней что-то завораживающее.
― Праздновали, но с гораздо меньшим размахом, ― Мелексима улыбнулась, правда голова от этого словно стала больше болеть. ― Вся семья одевалась в белое, маме и бабушке очень шли платья этого цвета. Я помню, что смотрела на них и мечтала быть такой же красивой.
Разговор оборвался, они ели молча. Мелексима, если честно, не понимала почему хан так предпочитает ее компанию за трапезой, но спрашивать об этом было бы невежливо. Мелексима чувствовала сильное головокружение и слабость, руки у нее мелким подрагивала. Она сжала пальцы крепче на чаше, а другую сжала в кулак, положив к себе на колени. От запаха сирени ее непрерывно мутило.
Она сделала глоток кумыса, стараясь немного прийти в себя. В конце концов, у нее была цель.
― Великий хан, я хотела спросить… ― начала было Мелек, но замолчала. Перед глазами все поплыло, начало двоиться. Она оставила чашу, проводя рукой по лицу.
― О чем? ― поинтересовался хан, смотря на девушку. Она отняла руку от лица и посмотрела на него, моргая и щурясь, словно стараясь увидеть его. ― Мелексима?
Девушка валится на подушки. Батый встает, быстро обходит стол и приподнимает голову девушки. Слегка ударяет по щекам, стараясь привести в сознание.
― Мелексима? Мелек! ― судорожный выдох вырывается из полуоткрытых губ, но в остальном она выглядит совершенно безжизненной. Хан приподнимает ее, укладывая головой на свое плечо. Черные глаза прикрыты, девичье дыхание совсем слабое, и Батый осознает, что Мелексима потеряла сознание. Его тело будто каменеет, в голове не остается ни одной мысли, но спустя секунду, после быстрого взгляда на кажущееся безжизненным нежное лицо девушки, он громко произносит. ― Стража!
Стражники тут же появляются в шатре.
― Приведите шаманку! ― с каким-то рыком приказывает хан. Те быстро кланяются и спешат позвать Буяннавч. Батый слегка встряхивает девушку, но та не приходит в себя.
Батый, признаться, немного растерялся. Он видел смерти, предсмертную агонию, видел пытки, но что-то поколебало его, стоило этой девушке потерять сознание.
Буяннавч появляется быстро и, завидев безжизненную Мелек на руках, оказывается рядом необычайно прытко для своего возраста.
― Что она ела? ― спросила женщина, помогая хану переложить девушку на кровать.
В еде яда не оказалось, да и хан чувствовал себя хорошо. Буяннавч провела осмотр на наличие физических повреждений, но Мелек была цела. Женщина осмотрела юрту, выискивая возможные причины потеря сознания, пока не заметила ветвь сирени, стоящую около стола.
― Возможно, все дело в сирени, ― предложила женщина. Хан стоял рядом с ними, возвышаясь как скала. ― Этот запах очень сильный, у меня в юрте много сирени. Но я запахов не чувствую, а Мелексима, очевидно чувствительна к ним.
Хан Батый приказал немедленно убрать сирень и открыл пошире полог, чтобы свежий воздух попадал в юрту. Буяннавч намочила небольшую тряпочку и положила на нос девушки, стараясь таким образом перебить запах растения.
― Почему же она тебе не сказала? ― спросил Бату, и шаманка уловила в его голове злые нотки. Впрочем, женщину это не напугало ―шаманы считались неприкосновенными, поэтому Бат-хан вряд ли прикажет ее казнить.
― Возможно, она не хотела навязывать свои проблемы, Великий хан, ― предположила шаманка. Она понимала, что Мелексима была несколько стеснительна, и могла для себя решить, что не стоит мешать шаманке делать ее дела. ― Но возвращаться в мой шатер ей нельзя, там очень сильный запах. Она может отдохнуть здесь хотя бы до вечера?
― Может, ― ответил Батый, практически не раздумываясь. Бледная и беспомощная Мелексима вызывало определенное желание защищать. Буяннавч кивнула на хана задумчивый, испытывающий взгляд, кивнула. Она поклонилась и вышла.
Батый посмотрел на спящую девушку, отмечая то, как болезненно она морщится, и вернулся к своим делам. У него был особенный подарок, который Бату собирался преподнести внучке Ганбаатара, но очевидно, с ним придется повременить.
***
Мелексима проснулась уже поздним вечером. Голова болела уже меньше, а завернувшись в теплые шкуры спать было очень удобно. Конечно, ханская постель не сравнится с постелью для подмастерья шаманки, хотя Мелек, как внучке великого воина, отвели вполне хорошее место. Да и на жизнь в этот месяц жаловаться было глупо ― Мелексима была всем довольна.