Годами после поражения в Ташских боях Саргун пытался забыть, что когда-то был воином — настоящим, не тем, что развлекают за монету публику на базаре по средам. Ущемленная гордость осталась жива и мучительно напоминала о себе сто раз на дню. Он был готов терпеть смешки за спиной, сочувствие, даже жалость, не говоря о голоде и нищете. Но он остался один из тех, кто выжил в Таше. Почти все прочие убрались в горы и носу не казали вниз. Были и те, кто радостно бросил воинский образ жизни, забыл слово «арут» и все, что с ним связано, и растворился среди прочих Афсар. Саргун презирал их, предавших заветы и запреты предков. И только теперь, глядя на задремавшую Э-Ви, с горечью понял, что именно непримиримая гордость оставила его в одиночестве.
И его одиночество с ним делила лишь рабыня.
Возможно, и она была одинока, рассуждал Саргун, не спеша будить девушку и прогонять на положенное место. Одна в чужой стране, среди чужого народа, непонятного и очень может быть, неприятного ей. Он честно пытался представить себя на ее месте, но понимал лишь, что не стал бы так жить и существовать — должна была быть особая надежда или что-то, ему недоступное, чтобы можно было остаться в живых, будучи рабом. Что-то сильнее, чем его собственный арут. Раньше казалось, сильнее не может быть ничего, а оставшиеся в живых рабы просто не имеют представлений о чести, а потому подобны животным. Однако у этой рабыни оно точно было, хотя и свое, отличное от законов Афсар.
Ненавидят ли рабы хозяев? Саргун покосился на светловолосую макушку на своем плече. Может быть, он не понимает ее коварства? Многие говорили ему, что за пределами края «честь» подразумевает совсем другое, чем привыкли Афсар. Возможно, размышлял Саргун, не шевелясь, она все-таки колдунья? И то странное щемящее чувство, из-за которого он вновь и вновь покоряется страсти и похоти, ее рук дело?
«Мне стало недостаточно того, что есть, — честно признавался Ба Саргун перед собой, — теперь хочется, чтобы она тоже хотела». Это было удивительно. Женщины Афсар были исключительно простым — с точки зрения воина — народом. Им следовало приносить деньги и украшения, и вкусную женскую еду — сладости и фрукты. Тогда они позволяли делать с собой детей и удовлетворять желания и не противились. Были и капризные особы — Саргун знал их методы; если муж плохо зарабатывал или был жаден, женщина начинала болеть, отсиживаться по соседкам, мазать себя между ног соком едкого растения, произрастающего на окраинах селений.
Он подозрительно покосился на рабыню и приподнялся. А что, если она и в самом деле околдовала его похожим способом? Медленно он протянул руку к ее бедрам, осторожно провел ладонью по внутренней стороне. Нет, ничего, кроме остатков зеленой краски. Похоже, что ничего.
Он задержал руку, удивляясь гладкости и нежности кожи сулки. Э-Ви потянулась и вздохнула. Саргун провел рукой по ее стройной ножке еще раз, и она в ответ сжала его ладонь между бедрами.
Сердце охотника глухо стукнуло. Девушка открыла глаза и потянулась к нему, томно улыбаясь, и для верности придерживая его руку теперь не только ногами, но и двумя пальчиками.
— Еще, — услышал Саргун сладкий шепот в ухо, и задохнулся от нахлынувшего желания.
Через несколько дней, двигаясь в сторону поселения Прам, Ба Саргун намерен был твердо узнать как можно больше о западном народе. Но встречавшиеся ему по пути сородичи не могли сказать о перспективах. Никто не знал ровным счетом ничего. Слышали мельком, что армия стоит на западе и готовится к набегам, но подробности были неизвестны.
Ба Саргун не сдавался. Слишком часто стал вспоминать битву за Таш. Не мог не вспоминать, как воины Афсар проиграли, и он был среди них. Сколько друзей и родственников погибло в том сражении! И захватчиков не было больше, численное превосходство не давало преимущества. Что же давало тогда?
Может быть, оружие? Но и у Афсар были длинные луки и крепкие клинки. Может, лошади? Но Пустоши — не лучшее место для всадников, лошади здесь долго не живут, и рано или поздно наездник станет пехотой. Размышляя над организацией чужаков, Саргун пришел к выводу, что главное отличие было в организации боя. Афсар не подчинялись никому, в том числе, никому, кроме самих себя и арут своего клана. А арут не мог никак повлиять на ход сражения. У чужаков же были военачальники, командиры, и все они договаривались между собой.
Интересно, что они делали, когда не были друг с другом согласны?
Афсар в таких случаях собирали советы. В Старом Праме как раз начинался один из них. Ба Саргун, радуясь возможности снова побыть собой хотя бы недолго, зашел под навес, и приветствовал круг.
— Ба Саргун, приветствую тебя, — Бир Дас радостно улыбался, — ты хорошо выглядишь.
— Зато ты остался прежним, — улыбнулся в ответ Саргун, и обнял старого друга.
— Женился?
— Нет. Дорого, — лаконично ответил афс, и Бир Дас пожал плечами.
— Перебирайся к нам. У нас женщины подешевели…, а оливки подорожали.
Остальные воины тоже все были знакомы Саргуну, со многими он когда-то сражался плечом к плечу в Таше, а потом — против обидчиков племени Мро. Правда, добавилась и пара-тройка молодых афсов. До обидного мало. Семнадцатилетние юнцы. Все еще наивные, полные юношеского задора. Уже знакомые с понятием «арут», но еще ни разу не столкнувшиеся с тем, как способно это понятие их ограничить в повседневности.
Старшие уже знали это хорошо.
— Ты был на западе. Что там?
— Я надеялся узнать у вас, — развел Саргун руками, хмурясь, — все, что я успел узнать — из-за реки снова пришла армия.
— Просто так они никогда не появляются. Будут набеги, — высказался старик Син, — что будем делать?
Афсы пожимали плечами, жевали табак, молча сплевывали красные листья в сторону. Ба Саргун отметил, что выражения лиц у его приятелей были самые будничные. Как будто не они видели разоренный Таш! Хотел бы он предложить что-то друзьям, но и у него не было решений и предположений. Что он знал о захватчиках, кроме того, что их катастрофически много, и они приходят снова и снова?
Растерянно оглянувшись, Саргун ощутил себя как никогда слабым и беспомощным. Хотел открыть рот и сказать о разведке, о том, что нужно начать, наконец, открытый диалог с приезжими остроухими, когда Бир Дас, повернувшись к нему, вдруг молвил со своей привычной мягкой улыбкой:
— Я слышал от родственников, что ты завел себе рабыню из их племени!
Это был удар со спины. Саргун сжал зубы.
— Да, — не своим голосом ответил он: врать был арут. Афсы тут же заулыбались.
— Ну, рассказывай!
Саргун поморщился, но начал свой рассказ. И вставал перед ним на всем протяжении беседы не образ Э-Ви, а вид разоренного Таша.
Он гадал, как повернуть мысли своего народа к будущему, и не мог найти ответа. Об этом думал он на протяжении следующих двух недель, которые провел в Праме. Ходя по пыльным базарам, привычно осведомляясь о ценах и бессистемно торгуясь, чтобы убить время, Ба Саргун не мог отделаться от неприятного предчувствия, сродни интуиции охотника. На лицах своих сородичей он видел печать близкого несчастья и беды.
Они не понимали. Они не хотели понять! Каждого второго воина и торговца он расспрашивал об армиях с запада, и все «что-то такое слышали». Но никто не думал о том, зачем пришли эти армии на восточные земли. Коротка память у Афсар, но не настолько же.
Злясь на свой народ и на себя, осуждавшего его, Саргун решил вернуться домой на неделю позже. Он хотел попробовать переубедить хотя бы часть воинов, отправить кого-то в разведку, когда обстоятельства поторопили его: он заболел.
***
Вернувшись из Старого Прама в следующий раз, Саргун настолько изменился, что Эвента не сразу узнала хозяина. Он почернел и похудел, шаги его были шаткими, а голос прерывался. Бабушка Гун, распознав признаки жара и болезни, не тратя времени, ринулась за помощью, и меньше чем через час приволокла в дом Ба врача — не афса, а самого настоящего северянина. Ба Саргун уже лег на свою кушетку — всё так же молча — и закрыл лицо локтем от света.
Лекарю пришлось довольствоваться исключительно внешним осмотром и даже пульс проверить через ткань платка.
— Нет, не малярия, — пожал плечами лекарь, — лихорадка Синегорья, скорее всего.
У бабули Гун вырвался облегченный вздох.
— Это все дожди, — задумчиво добавил врач, поднимая глаза к небу, — от них простуда, и болезненные миазмы находят слабое место.
Дождями здесь в сезон объясняли все на свете.
— У моего внука нет слабых мест, — поджала губы старуха. Врач с умным видом кивнул.
— Пусть он не проходит мимо гниющих помойных ям, отстранится от работ, в которых потеют. И, змеиное масло на пятки весьма помогает в таких случаях.
С этим напутствием лекарь удалился.
Конечно, старуха не удовлетворилась столь прозаическим объяснением, как синегорская лихорадка. Ей нужен был настоящий враг, с которым она могла сразиться. Все-таки старушка происходила также из воинского племени.
Поэтому на следующий же день во дворе дома появилось два шамана племени Мро и одна ведьма чуть моложе бабушки, увешанная таинственными амулетами и снадобьями, грязная, кудлатая и со всех сторон подозрительная. Завидев ее, собаки поджимали хвосты и уползали прочь с дороги. И, пока шаманы зазывали добрых духов и отгоняли злых у дворового алтаря, ведьма обошла весь небольшой домик, издали глянула на больного и сообщила, что на молодом хозяине страшная порча, ведущая к слепоте, бесплодию, нищете и вечному изгнанию и позору — тут накал страстей достиг нужного уровня, и бабуля заахала и заохала — но, конечно, за умеренную плату ведьма согласилась поведать, как победить бесплотного врага. И даже решила поучаствовать.
Все это происходило без Эвенты. Она сидела возле хозяина и выполняла предписания лекаря.
Ослабший от мучительной, хотя и не угрожающей жизни лихорадки, Саргун противился лечению, считая его признаком изнеженности. Однако здесь союзником Э-Ви стала бабушка, а с бабушкой тягаться воин не мог. Ему оставалось терпеть все: примочки на уши, змеиное масло на пятки, окуривание полынью и противные лекарственные настойки. Утешало лишь то, что много чаще бабушка затевала готовить его любимый орсак — это национальное блюдо пользовалось популярностью у Афсар. Преодолевая тошноту, готовила его и Эвента под строгим надзором старухи Гун, а рецепт, преимущественно состоящий из бараньего жира, чеснока, лука и проса, внушал ей крайние опасения.
За три дня, пока лихорадка не начала отступать, Ба Саргун едва ли произнес и десяток слов. Он был мрачен и зол, а домашние старалась не раздражать его болтовней. А за болтовню Саргун считал почти все на свете, о чем можно было бы промолчать без риска для жизни.
Иногда Эвента пыталась вспомнить, каким она видела афса в первый раз, но понимала, что едва ли может воскресить в памяти его тогдашний образ. Внешне он не изменился. Говорить больше не стал. Но теперь она понимала, что его молчание — это всего лишь арут, и беседует афс с миром не словами, а поступками.
Среди подобных поступков были его вечные попытки заработать, снисходительное выслушивание мелочных забот неугомонных соседей, которые никогда не были ему друзьями. Это Э-Ви тоже поняла, как и то, что семья Ба, отличавшаяся от остальных населяющих Тарпу Афсар, прежде жила очень далеко от плоскостных племен и считала ниже своего достоинства контактировать с ними на равных.
Но кастовое общество Афсар, так твердо хранившее свой арут, к секретам отдельных представителей относилось легкомысленно, и со временем из сплетен соседок сулка выяснила предысторию появления Ба Саргуна на окраине Тарпы.
Это была удивительная история. История, которой могло найтись место в хрониках белого города, в летописях или сагах. Никак не на песках Пустошей, где ее развеет ветер и унесет в безвременье.
Клан Ба был истреблен в битве за Таш. Той самой битве, что освободила земли Таворы и заманила многих искателей лучшей жизни со всех краев Поднебесья. В том числе и ее собственную семью. Раньше об этом Эвента не задумывалась. Подобно большинству представителей своего племени, она привыкла считать земли Поднебесья собственностью, лишь волей злого случая занятой кем-то иным.
Видимо, штурмовые войска самхитов тоже считали так, напав на Таш и разграбив его в одном из дальних походов. Разграбив, спалив оливковые рощи и финиковые сады и обесчестив всех молодых девушек Афсар. Эвента могла лишь вздохнуть. Нравы армий Черноземья были ей хорошо известны. В Загорье дела обстояли не так печально, но и там уже наблюдалось некоторое моральное разложение среди элитных войск.
Денег на них никогда не хватало, налоги росли; пришлые теснили коренных, те снимались с места и все дальше уходили на окраины. Тавора тоже когда-то принадлежала афсам. Собеседники говорили об этом легко. Казалось, они сами себе не отдают отчета в том, что за враг пришел на их землю, и чем им это грозит.
— Тавора, Таш, Тарпа… — перечисляла Эвента, и госпожа Ду кивала.
— «Та» — значит, «земля». Тавору мы оставили лет двадцать тому назад. Кто-то нас прогнал, наверное…
Эвенте было хорошо известно, кто: ее же дальняя родня, бежавшая от честолюбия загорных владык и их повышенных налогов.
— И вы все сражались за свои земли? — спросила Э-Ви у соседки Ду. Та лишь встряхнула косичками — зазвенели вплетенные бубенцы.
— Таш — земли Синегорья, земли воинов. Воины должны сражаться. Они и сражались.
— А если воины… умрут? А если на земле их нет? Вы не защититесь?
Очевидно, подобное никогда не приходило Афсар на ум. Эвента могла лишь удивляться наивности этого странного народа. С одной стороны, они готовы были умереть за свои представления о чести и за свой образ жизни. С другой — что происходит у ближайших соседей их ни в малой степени не интересовало.
На что надеялись торговцы Тарпы, и вовсе было неясно. Эвента прекрасно представляла, что случилось бы в современной Таворе, если бы в нескольких дневных переходах разместилась враждебная армия. Все снялись бы с места и бежали, по пути засыпав колодцы и спалив дотла все, чем могла разжиться армия. Кто-то непременно примкнул бы к врагам. Другие отыскивали бы перебежчиков и распинали вдоль дорог…, но никто не ждал бы равнодушно исхода событий!
Афсар в своей полупустыне обитали, как в раю, бедном, но безмятежном. Самое страшное, что они видели, приносил им суховей. Страх перед малярией был куда реальнее страха перед захватчиками.
И еще Э-Ви не могла не думать, что армия, о которой доносили слухи, состоит из ее сородичей и единоверцев. Это был самый кратчайший путь из рабства.
Дни тянулись медленно. Часы наползали один на другой, а Эвента думала и думала. С одной стороны, возвращаться ей было некуда. Дома ее вряд ли ждало что-то большее, чем у хозяина Ба. С другой стороны, она могла бы отправиться через Черноземье с войсками. Скорее всего, это означало бы превращение в полковую девушку. При мысли об этом сулка бледнела. Она имела представление о судьбе тех, кто сопровождал войска, не владея воинским званием и не найдя одного господина.