Она уселась на топчан под орехом и довольно потерла ноги, затем принялась чистить овощи.
— Когда духи ночью выходят и ходят по земле, — заговорила тем временем старуха, и голос ее монотонно звенел в полуденном зное, — они ищут грязные места и скверные дома. Там, где грязно, где плохо мыто, где ругают и проклинают, они находят себе пищу. Там, где женщины обманывают мужей, а мужья приносят домой грязные деньги — злые духи.
Ястребиный взор старухи Гун был устремлен куда-то вне времени и пространства. Эвента слушала — и вспоминала Пустоши между Таворой и Тарпой. Разве злые духи могут остановить армию! За сколько пройдут всадники через Междуречье? Дойдут ли?
— Отогнать злых духов можно, если рано вставать, — продолжила бабушка, — если не держать скверны в домах и не оскорблять огонь, воду и землю, не ругать ветер и не носить в себе грех. Добрых духов можно привлечь, если в доме звучит детский смех, — голос ее погрустнел, — если женщины дома встают и, украсив себя, идут за водой до того, как проснутся мужья и сыновья.
Она вздохнула. Теперь ее сиреневые глаза смотрели в то время, когда она жила в большом доме — время молодости и зрелости; время, когда она сама, вставая, украшалась и шла за водой. Эвента словно видела это собственными глазами. Впервые она испытала к старушке сочувствие. Не то, которое ей положено было испытывать — как к любому пожилому члену общества. Перед ней была старая женщина, много испытавшая, прежде чем оказаться в тупичке Ба селения Тарпа. А впереди предстояло гораздо большее испытание, о котором Эвента хотела бы, но не могла поведать.
Кашлянув, бабушка Гун продолжила своим ровным голосом:
— Спать нужно в ту сторону головой, где солнце скрывается из вида. Там, где горит огонь, нельзя хранить воду. Если у хозяйки есть раб или собака — им нужен отдельный загон; нельзя держать их с чистыми животными…
Ба Саргун вернулся через месяц. О том, что он возвращается, предупредил его дальний родственник по линии Ба. Бабушка Гун была во всеоружии. Вычистив все закоулки двора и дома, она извлекла парадные покрывала и коврики и вызывающе сдвинула обе кушетки в большой комнате вместе, а сверху постелила красное толстое одеяло.
Из своего бездонного сундука она извлекла ворох одежды и заставила Эвенту облачиться в одно из платьев — неудобное и плохо сшитое, но весьма богато украшенное.
Наконец, во дворе раздался знакомый свист — это Ба Саргун приветствовал ручных попугаев у соседей — и широкими шагами мужчина вошел в свой дом, ожидая привычных приветствий. Войдя же в дом и поставив копье у двери, он повернулся к бабуле Гун — и так и застыл, открыв рот.
Бабуля восседала на сундуке с решительным видом, а перед ней — и перед очагом — стояла Эвента в наряде афсарской невесты, и лицо ее было скрыто желтым шелковым платком.
— Ну-ка, приветствуй мужчину, — доброжелательно подсказала бабушка, не двигаясь с места, — подай ему воды.
Э-Ви поспешила исполнить ее указания. Машинально отхлебнув из кружки, Саргун оглядел преобразившееся жилище, вопросительно посмотрел на бабушку — но, кроме воинственного выражения, не разобрал ничего, посмотрел на свою рабыню — но она упорно глядела в пол перед собой, и, наконец, сел у очага, ожидая объяснений или хотя бы обеда.
Бабуля Гун, удовлетворенная первым впечатлением, велела девушке удалиться в комнату, задернула за ней занавеску — теперь это была толстая и сплошная штора из тяжелой ткани — и строго посмотрела на внука.
— Милость духов с тобой, бабушка, — слабо произнес он и кивнул в сторону комнаты, — это что?
— Ты будешь делать ей ребенка, — тоном, не терпящим возражений заявила старуха, — духи Ба признали Э-Ви, и она тоже хозяйка очага.
Саргун вскочил с места, но клюка старухи уперлась ему в грудь.
— Стыд перед всем народом, когда в доме есть женщина и нет детей, — грозно продолжила старуха, — бесплодие поразит посевы и скотину. Никто не даст тебе больше жену. Соседи будут показывать пальцами. Дети будут кидать камни.
Саргун зарычал, обнажая зубы.
— Соседи могут провалиться в зыбучие пески. Что затеяла?
— Я стара, — сказала бабуля Гун, — мое место у очага не должно пустовать, если я заболею или умру. Я научила ее, я буду учить дальше. Она рабыня и взята с чужого берега, но она лучше, чем то, что ты точно так же можешь купить на этом берегу.
— Не хочу я ее, — пробормотал Саргун. Бабуля безрадостно засмеялась.
— Я стара, но не глупа. Когда ты был маленький, ты воровал у меня из-под носа леденцы из сахара. Ты думал, я не вижу. Я видела тогда. Я и сейчас еще не ослепла.
Договорив, старуха повернулась к внуку спиной и величаво удалилась за свою занавеску.
Ба Саргун вошел в свою комнату. Обстановка не сильно изменилась с тех пор, как он уехал, разве что ненавистная вторая кушетка переехала к его собственной, а ящик с домашним скарбом переместился на ее место.
Это было убогое жилище, но это было его жилище.
Интересно, какими глазами смотрит теперь на все вокруг его рабыня? Она сидела молча, как изваяние, на краешке кушетки, сложив руки на коленях. На низком столике перед ней стоял его обед. У Афса заурчало в желудке. Он был страшно голоден.
— Полей мне воды, — буркнул он и тщательно умылся.
Обедал он молча. Еда показалось ему самой вкусной, что он когда-либо пробовал — дорога действительно была непростая.
Раньше он насладился бы трапезой, но сейчас его страшно раздражала ситуация, когда Эвента сидела рядом под свадебным желтым платком и молчала. В принципе, против молчания он ничего не имел, как и против желтого цвета. Но все вместе — бабушкина отповедь, перестановка, свадебный наряд на рабыне — составляли сокрушающую обыденность картину.
Поев, он сыто рыгнул, вытер лицо и хотел уже вытянуться и уснуть, когда вспомнил, зачем украшен дом и везде развешаны амулеты.
— Ложись, — тяжело вздыхая, приказал он Э-Ви и устало принялся раздеваться.
…
Вздремнув пару часов, он обнаружил Э-Ви всё так же возле себя. За занавеской бесшумно, что было для нее нехарактерно, возилась бабуля Гун. За окном играли соседские дети, а тени на полу подсказывали, что близится закат. Потянувшись и пробудившись окончательно, Саргун отметил про себя, что уж сегодня-то он никуда не двинется с места.
Эвента пододвинула столик к краю кровати, и он потянулся за кружкой.
Как же все-таки прекрасно вернуться домой! Выспавшись, он подобрел и был настроен переосмыслить изменения в распорядках дома.
— Хозяин Ба, — подала голос Э-Ви, — бабушка сказала, мне можно обращаться к тебе.
Он нехотя кивнул.
— Ты был на западе?
Снова кивок.
— Ты зол на меня?
Мужчина недоуменно посмотрел на рабыню. Она всё так же смотрела в сторону. Сердце у Ба Саргуна не было каменным, и он сжалился над сулкой.
— Нет, — потом добавил, — если я злой, то сам по себе злой. На соседей злой. На «никогда нет денег» злой. На тебя нет. Сейчас нет. Слишком устал.
Она кивнула, а затем — Ба Саргун дернулся, когда она прикоснулись к нему сзади — вдруг начала трогать его, мять его шею, спину и плечи, и это было очень приятно.
«Еще один арут, — про себя вздохнул Саргун, отчаявшийся что-либо понять в рабынях и западных женщинах вообще, — но пусть она это делает». Он закрыл глаза и отдался ее нежным рукам.
Дальше, чем в этот раз, на запад он никогда не забредал. Никогда раньше не представлял, что мир так обширен и многообразен. Глядя на женщин, закутанных в покрывала, как то, что было на Э-Ви в день ее покупки, он множество раз задумывался, многие ли из остроухих женщин похожи на нее. Может быть, они все?
За окном постепенно смолкали звуки дневной жизни. Ухали совы. Кое-где кричали ослы. Бабуля Гун, спев и принеся подношения духам очага, ложилась спать и шумно возилась в своем углу, охая и кряхтя. Дождавшись тишины и темноты, Э-Ви выскользнула из своей рубашки и осталась обнаженной — Саргун чувствовал спиной прикосновение ее груди к своей коже.
Делала бы так Фоска, спрашивал он себя? Или её старшая сестра?
— Почему твой народ такой странный? Или это ты странная? — спросил он, не открывая глаз, — или много одежды, или совсем голая.
Мелодичный тихий смех был ему ответом.
— Потому что здесь нет никого, кроме тебя.
— Ну и что.
— Мне одеться?
— Нет.
Какая разница, в самом деле. Всё равно спустя какое-то время он снова захочет ее, и очень может быть, она захочет его даже раньше. А в эти минуты он запрещал себе даже в мыслях произносить «арут», потому что это понятие было неприменимо к ней и ко всему, что она делала. Все в ней было не так, непривычно, неправильно, как ни ряди ее в афсарские рубашки и не крась в зеленый цвет. Это-то и манило.
Совсем стемнело, и Саргун улегся на одеяло, повернулся к ней спиной, которую она теперь гладила — пальцем обводила татуировки и шрамы, что отчего-то любила делать.
— Хозяин Ба, — раздался снова ее голос, — а то платье, что дала мне бабушка сегодня. Это платье для невесты?
— Да.
— Его и свободные женщины носят?
— Да.
Обдумав и оценив услышанное, Э-Ви замолчала, прижавшись к его плечу сзади.
— Если духи одобряют женщину, она может надеть его, — пояснил на всякий случай афс.
— А кто раньше носил его? — любопытство зазвучало в нежном голосе рабыни.
— Моя мать.
Снова она перестала возиться и приутихла.
— А у тебя есть мать? — вдруг услышал Саргун собственный голос. Девушка улыбнулась. Он чувствовал это даже в темноте.
— Я мало знала ее. Когда отец умер, она нанялась в войска и ушла. Она редко приезжала. Потом ее убили.
В голосе девушки была лишь безмятежность далеких воспоминаний, но Саргун подскочил на ложе, сбросив ее руку со своей груди.
— Женщину? Убили? На войне? — поразился он, — это правда? Ты правду говоришь? Что она сделала, что ее убили?
Эвента хмыкнула, потом, должно быть, что-то припомнила.
— Наверное, попала в засаду, — неуверенно сказала она, — или что-то в этом роде.
— Ее звери убили? Или ошиблись? Или болезнь?
— Она была воительницей. Она воевала. Из каждой семьи призывали тогда в ополчение…
На всякий случай она повторила это на хине. Саргун улегся назад, пораженно думая над ее словами.
Женщины в самом деле воюют. Воины. Настоящие, неподдельные, носят оружие и убивают, и другие убивают их, не видя в этом ни удара по собственной чести, ни какого-то особого греха. Но для воина Афсар оружие и женщина — это был арут, из тех, что не укладывались в мировоззрение и ломали его целиком и полностью.
Много лет после сражения при Таше Ба Саргун чувствовал холодок, когда вспоминал нежное лицо воина, что лежал перед ним мертвый в пыли. У мужчин не бывает таких лиц, откуда бы ни вели они свое происхождение. И теперь мужчина понял, что это в самом деле была такая же женщина, как Э-Ви или ее мать.
Ему захотелось рассказать о Таше Эвенте, но он заставил себя побороть это желание. Колдунья она или нет, может, она и обманула духов бабушки Гун, но ему не стоило слишком раскрывать перед ней грудь. Если она и так не была открыта нараспашку уже давно. Женщины-воины! Саргун пытался увязать это со своими представлениями о допустимом и терпел провал.
Саргун размышлял над этим некоторое время, затем нашел, что лучше Эвенты никто не расскажет о странных обычаях западного народа.
— А ты тоже… Хотела бы стать воином? — спросил он ее, не зная, что будет делать, если она ответит «да». Но к его облегчению, она пожала плечами.
— Нет, зачем же? Мой брат был воином. Это горький хлеб. И его не бывает много.
— Ты говоришь как мы, — заключил Саргун, глядя в потолок и закидывая руки за голову, — странно. Ты не скучаешь по своему народу. Не скучаешь по своей земле.
— Я жила не на нашей земле, — раздалось глухо вдруг со стороны Э-Ви, — мы пришли в Тавору только несколько лет назад. До этого жили далеко на Западе.
— Еще дальше? — поразился Саргун, начинавший прозревать относительно масштабов своего невежества.
— Так далеко, что этот путь не пройти пешком за сто дней, даже если не будешь спать и есть.
Не в правилах Афсар было сомневаться в правдивости речей говорящего, тем более, когда этот говорящий находился в его собственности. Саргун честно попытался представить себе расстояние, которое не смог бы преодолеть за сто дней пути. Получалось много.
Он никогда не знал о существовании науки географии. Его познания ограничивались практикой, и должно было бы их хватить, живи он, как все вокруг — прилежно занимаясь торговлей, женясь на дочерях соседей и ездя верхом на ишаках. Но мир вне края Афсар по-прежнему влек его к себе.
Даже после Ташских сражений. Особенно после них. Опытный, страшный, казавшийся непобедимым противник, проникший на территорию непокоренного племени, разметал обученных воинов Афсар, как ураган — песчаную насыпь. Враг умел действовать сообща, планировал все свои действия заранее, переговариваясь на дальних расстояниях. Враг не гнушался обманом и подлостью, и все наивные представления о честной войне у тогда еще совсем юного Саргуна рассыпались в прах. И арут говорил, что враг бесчестен и потому проиграет. А жизнь доказала обратное: на землю Афсар пришли непобедимые воины.
Ба Саргун не оставил мечту стать однажды настоящим воином — лучшим, чем был. Беда была лишь в том, что кроме него, в живых не осталось никого, кто разделял бы его мечту. Их всех, казалось, устраивало оставаться прежними. А те, кого не устраивало, снимали перевязь воинов и становились торговцами, уезжали на юг.
Саргун повернулся на бок спиной к девушке и напряженно размышлял. Вне всякого сомнения, то, что он узнавал в дальних поездках, собирал по крупицам и бережно хранил в памяти, это уже много. Но вот она, все более чужая с каждым днем — и все больше своя — знает много, много больше о том мире, откуда пришли захватчики, разгромившие Афсар с легкостью.
Учись у врага, говорили старики. Хороший враг научит большему, чем плохой друг, а лучше них обоих — хороший друг. Была ли рабыня его другом? Он не знал. Но и врагом считать не мог.
Решив для себя окончательно, Саргун повернулся к Э-Ви.
— Э-Ви, — сказал он едва слышно, — расскажи мне о той земле, откуда ты пришла. Расскажи мне все, что ты знаешь, о тех землях, где я не бывал. Духи развязали тебе язык. Больше не молчи. Говори.
— Я не…
— Сколько знаешь. Сколько сможешь.
…
Чего она только ни рассказывала! О белых городах, о реках, полных пресной воды, о заливных лугах. Саргун слушал и не верил. Эвента видела по его лицу, что доказать свои слова она не сможет в одиночку.
— Спроси, кого хочешь, хозяин Ба, — предложила ему Э-Ви. Видимо, афс послушался ее совета, потому что стал часто исчезать в базарные дни. Где он пропадал, девушка узнала, когда он позвал ее с собой спустя недели три. Точнее, сделал так, что она сама попросилась пойти.