После того, как военные заявили о прекращении распространения вируса Ханта, Принстон Плейсборо предстояло две недели провести на карантине, и еще одну — под строгим наблюдением. А само понятие «строгое наблюдение» означало пристальное внимание к работе всех отделений, и сотни бюрократических предписаний. К тому же, спонсоры, обрадованные шумихой вокруг вспышки вируса Ханта, получили должную поддержку со стороны прессы, и постоянно требовали всевозможных отчетов о трате денежных вливаний.
«И на все это, — решительно сказал Хаус, когда Кадди вызвала его к себе, — мне абсолютно наплевать!». Кадди поднялась из-за стола.
— Да ты что? И ты как бы ни при чем? — ехидно поинтересовалась она, — а то, что по милости твоих подчиненных нам пришлось закупать новый мусорный контейнер, вставлять окно? осветительное оборудование, к счастью, списали на непредвиденные обстоятельства.
— Форман и Тринадцать, — меланхолично пропел Хаус, — я вообще не при делах.
— Ты всегда спихиваешь ответственность на других, — разозлилась Кадди, — всегда виноват кто-то, только не ты. А клиника?
— Ох, прости, мама. Не ты ли давеча освободила меня от тяжкой повинности.
— Срок вышел. И найди, во что себя одеть, в конце концов! Ты выглядишь, как… — Лиза даже не нашла в своем лексиконе слов, чтобы выразить свое мнение.
В самом деле, за неделю, проведенную безвылазно в больнице, Хаус не только оброс щетиной, но и опозорил Принстон Плейсборо своим мятым видом на всю страну. Ежедневно у него брали интервью десятки газет и телеканалов, и перед всеми ними он, нимало не стесняясь, представал в своих заношенных джинсах, футболке с дырой подмышкой и пиджаке — без трех пуговиц и с оторванным карманом. Опасаясь, что доктор Грегори Хаус тоже подцепил вирус Ханта, военные оцепили его дом, и забрали все вещи на дезинфекцию. Как и прежде, решение это было принято ими спонтанно, и диагноста о нем никто не предупреждал.
Но, несмотря на все эти неурядицы, доктор Хаус был близок к тому, чтобы казаться счастливым.
— Ладно, воля твоя, — Лиза решительно протянула ему папку с историей болезни, — мне все равно, что потом каждый второй врач в этой стране будет попрекать меня твоим внешним видом. Желаешь прослыть реликтовым кроманьонцем — продолжай в том же духе.
— А ты заглянешь ко мне в логово на мамонта? — не унимался доктор Хаус, листая небрежно папку, — устроим пляски вокруг костра, наедимся спорыньи, забалдеем…
Закатив глаза, Кадди привычно вытолкнула Грегори Хауса за дверь, и опустила жалюзи. «Ну да, утешай себя, — мелькнуло у нее в голове ехидно, — тешь себя дальше иллюзиями контроля; о, проклятущий матриархат! О, демоны сексапильности, живущие в синих глазах этого психа! За что мне это, за что?». И, пока сердце не перестало биться так часто, Лиза Кадди почувствовала свое собственное желание, начавшееся где-то ниже колен, ползущее вверх по бедрам, столь сильное, что подгибались ноги.
«Душ, холодный душ, — напомнила себе Кадди, — и много работы. Антидепрессанты — пусть выпишет Уилсон. И телефон доверия для жертв морального насилия. Да».
Унылая преподавательница истории философии с гематомой на лбу. Замученная жизнью жена пьющего мужа. Терпит побои. Хаус пытался найти в женщине перед ним хоть что-то привлекательное, и не мог. Зато ее история болезни пестрила различными медицинскими аномалиями и загадками. Так что гораздо больше доктору Грегори Хаусу хотелось посмотреть внутрь нее. Пока же он вынужден был ограничиваться наблюдением через стекло.
— У меня зудит, — сообщила она загробным голосом, и выжидающе уставилась на Формана, — зудит, понимаете? Уже почти три дня.
— Где? — спросил Форман, готовясь к любому ответу.
— Там, — многозначительно скосила глаза женщина, — и немного вокруг.
«Там, — злобно передразнил про себя пациентку доктор Хаус, — и вокруг! Это их „там“ может быть где угодно! Неужели так сложно сказать: у меня зудит в заднице, доктор?».
— Эти синяки — это ваш муж? — спросила Тринадцать как бы между делом. Роуз состроила кислую мину.
— Бьет — значит, любит, — с чувством собственного достоинства ответила она, — и вообще, не бьет. Ну, толкнул пару раз, ну так и я его… покусала.
— Истерические припадки, — сунулся перед Грегори Хаусом Чейз, и сокрушенно покачал головой, — по меньшей мере, раз в две недели. Трижды писала заявление на мужа, трижды его сама забирала из участка. Припадки начались после того, как она два месяца ходила в женский клуб «Суламита».
— Женский клуб? Это там, где они щеголяют в костюмах Евы, изучают тантрический секс и перемывают кости мужикам? — Хаус прикусил губу и часто заморгал ресницами, пытаясь подражать выпускницам колледжей. Чейз пожал плечами.
— По-моему, там они в основном занимаются кройкой, шитьем и пилатесом. Я веду ее пятый год, и затрудняюсь сказать, чего у нее еще не болело. Роуз Браун, сорок восемь, не работает, после окончания школы вышла замуж, детей нет, родственников тоже.
Хаус явственно ощутил легкий аромат предстоящей медицинской эпопеи. Определенно, это была его больная. Он прислушался к разговору Формана и пациентки. Форман добросовестно собирал анамнез, многозначительно поглядывая в сторону затененного стекла. Ничего более скучного, чем рассказ Роуз Браун, Хаусу не доводилось слушать уже давно. Все ее маршруты можно было описать так: дом — супермаркет — женский клуб — госпиталь — дом. У нее не было никаких интересов, с подругами она встречалась в клубе, принимала витамины и контрацептивы уже лет тридцать подряд, не привлекалась к ответственности и ни разу не была за границей.
Хаус знал такой сорт женщин. Он был поклясться, что ничего скучнее местной домохозяйки типа Роуз Браун, из консервативной протестантской семьи, не существует. Хаус над «клушами» откровенно посмеивался. Ему нравилась совсем другая порода. Он искренне улыбался женщинам-бунтаркам, которые способны держать осаду и обороняться, и у которых есть характер.
— А кто этот чудик у ее койки? — поинтересовался Хаус, — муж?
— Ну да, мистер Браун, — заглянул Чейз в свои записи, — пятьдесят два, работает в водопроводной компании, всю жизнь прожил в Нью-Джерси… тоска. Я думаю, из-за такой ерунды, как истерика…
— Обычно после того, как кто-то говорит «тоска» и «это просто ерунда», госпиталь окружают спецназовцы и репортеры, — пристукнул Грег тростью, — все, я пить кофе и завтракать. Когда мадам Тоска покажет хоть что-то интересное, позовешь меня.
— А как удержать ее до той поры в больнице? — крикнул вслед Хаусу Форман, выскакивая из палаты. Хаус обернулся с выражением снисходительности.
— Удержать? Посмотри на нее. Миссис Браун не хочет домой.
— Хаус? — Джеймс Уилсон шумно чихнул, — чем от тебя пахнет?
— Луковым супом — в столовой для нищих раздают, — самодовольно ответил Грег, и постелил пакет на кресло, прежде чем сесть.
— Хаус, что ты делал в столовой для бездомных бродяг и больных проституток? Искал себе компанию? Присматривал пиджачок поприличнее? — несмотря на попытки Уилсона была саркастичным, в голосе его слышалось отчаяние. Однако его друг только расплылся в улыбке.
— Работал под прикрытием. Старик, мне нужна твоя помощь.
Уилсон содрогнулся. Обычно авантюры Хауса ничем хорошим не заканчивались. Но и отказать Хаусу Джим не мог. За долгие годы их дружбы он не научился этого делать.
— Предупреждаю сразу, — Уилсон слегка испуганно нахмурился, — если это связано с нарушением Конституции, или атакой на Белый Дом…
— Это связано с женским клубом «Суламита», и речь не о воровстве нижнего белья, и не о скрытой камере, — тут же покачал головой Грег, вставая, — мое новое дело. Я уже проверил их благотворительную столовую — не похоже, что там можно чем-нибудь заразиться. Остался дом и женский клуб.
Уилсон прищурился. Если Хаус измышлял что-либо особо изощренное — дело было в Кадди. Если Хаусу требовалось совершить что-то противозаконное — это все было из-за нее же, неважно, запретила ли она ему проводить исследования, или просто таким странным образом он желал произвести на главврача впечатление.
— Ты работаешь один, — принялся Джеймс анализировать вслух, — либо ты за Кадди следишь, либо…
— Не поминай всуе, — отрезал Хаус, и постучал тростью о дверь, — ну как, ты со мной?
— С тобой, — тяжело вздохнул онколог, доставая ключи от машины, — с тобой, а как же иначе.
…Вообще, с точки зрения Грегори Хауса, женщины были главным и изначальным злом в жизни любого мужчины. Он провел долгие годы своей жизни, пытаясь доказать себе и миру вокруг, что холостяцкая жизнь привлекательнее и уютнее скучных семейных обедов.
— У меня есть теория, — объяснял он Уилсону по дороге, — самка — это неизбежный паразит. Рано или поздно одна или парочка присасываются к мужику, и пьют его кровь.
— А также моет посуду, стирает, убирает, размножается и ублажает мужика по ночам, — запротестовал Джеймс, выруливая на шоссе, — ты шовинист!
— И меня обвиняет в шовинизме человек, любимое занятие которого — жениться, — пробурчал Грег, глядя вдаль, — перманентно находишься в поисках экс-миссис Уилсон, не так ли?
Внезапно Уилсон вдарил по тормозам. Оба друга уставились на вывеску посередине дороги. «Женский клуб „Суламита“ — школа идеальной жены!» — вот, что огромными буквами сверкало и переливалось на перетяжке. Чуть ниже было написано «Восемь миль».
— Эгегей, старик! — очнулся Грег первым, и хлопнул Уилсона по спине, — покатили! Двум старым шовинистам лучшего местечка для отдыха не найти.
Лиза Кадди была в бешенстве: она ненавидела отключенные телефоны своих сотрудников, и особенно ненавидела, когда телефон отключал Хаус. Обычно это значило, что он закинулся викодином и вызвал проститутку, или раздобыл немного травки, и теперь смотрит канал для взрослых, потягивая пиво или бурбон. Несмотря ни на что, Кадди очень хотелось бы знать, что сейчас он не делает ни того, ни другого. Ну, а если выбирать — то пусть лучше смотрит порно по телевизору, чем рискует подцепить гонорею у случайной…
«Я слишком много о нем думаю».
— Мы не знаем, где он, — развела руками Тринадцать, — будем делать Браун интубацию. Она уже почти не дышит самостоятельно. Из реанимации пока не выписываем.
— Как в воду глядел… — Чейз поправил локтем съехавшую маску, выходя из оперблока, — доктор Кадди! Стабилизировалась. Перевести в интенсивную терапию?
Кадди нервно сглотнула, и покачала отрицательно головой. Принимать решения. Руководить. Это было не слишком сложно до сих пор. А потом началась эпидемия, и Кадди оказалась слишком слабой, чтобы быть главной. Ни правила, ни регламент, ни этические кодексы не работали; а спасать мир бросился хромой наркоман Хаус, все тот же несносный Хаус.
Она думала о нем слишком много, и понимала это. Она напоминала себе, что внушением, особенно самовнушением, можно добиться многого. И все-таки не вспоминать не могла: короткий, соленый, страстный поцелуй после слова «Вернись». И называть это простым проявлением отчаяния не позволяла совесть. Это было… нечто большее. Как тогда, когда она схватила его руки, и одно это прикосновение вдруг принесло ей покой и уверенность. Лиза Кадди, отважно сражаясь с собственным сердцем, героически проигрывала.
Она невольно окинула взглядом миссис Браун и ее мужа. Они оба улыбались друг другу. Это было непонятно для Кадди: на протяжении долгих лет мужчина причинял ощутимую боль своей жене — толкал ее, давал пощечины, ругал последними словами — и все-таки любил, раз сидел теперь у ее койки, готовый не спать и не есть, лишь бы провести со своей женщиной как можно больше времени.
С другой стороны, Хаус тоже причинял боль. Пусть она и была иного характера, иногда терпеть ее становилось невыносимо. Как говорят? Больше всего люди причиняют боли тем, кого больше всего любят. Лиза Кадди размышляла об этом по дороге домой.
«…А еще, — Кадди наклонилась к Рейчел, и осторожно забрала у нее из рук погремушку, — еще иногда очень приятно, когда Хаус что-то делает, а мне не приходится волноваться ни о чем». Засыпая, она была все еще встревожена.
«Я слишком много…о нем… думаю».
— Ущипни меня, Хаус, — Уилсон судорожно пытался сделать шаг назад, — пятидесятые на дворе, или мы попали в Степфорд?
Грегори Хаус не ответил. Он поднял трость и постучал в дверь. Из-за нее (обклеенной приглашениями на курсы рукоделия, готовки и «идеальной матери») появилась невысокая, сияющая от счастья женщина лет тридцати, чуть полноватая, в белом платье чуть ниже колен, и глубоким — очень! — вырезом на нем. Хаус не без удовольствия ощутил, как занервничал Уилсон. Блондинка с роскошными формами определенно произвела на него впечатление.
— Чем могу вам быть полезна? — прощебетала женщина на пороге, не выказывая ни малейшей враждебности, — проходите, пожалуйста!
Через полтора часа Уилсон был готов жениться еще один раз, а Хаус поклялся этого никогда — никогда! — не делать. Вокруг него толпились женщины, помешанные на домашнем хозяйстве. В принципе, это было бы неплохо, при условии, что хотя бы половина из них могла о чем-то, кроме своих вылизанных до блеска конурок, говорить.
— Миссис Браун к нам ходила довольно давно, — рассказывала тем временем блондинка в белом, — но не вступала в клуб. Она увлекалась рукоделием, а потом записалась на интенсивные курсы «Новые технологии домашнего хозяйства».
— Изучали траекторию полета сковородки супругу в пах или… — начал было Хаус, но Уилсон наступил ему на ногу. На больную.
— Мой друг одинокий, больной холостяк, у него был инсульт, и теперь проблемы с головой, — ослепительно улыбаясь, ответствовал онколог, — пожалуйста, продолжайте, Мирра…
«Вот как, уже Мирра, — зевнул Грегори Хаус в своей непосредственной манере, — давай, Джимми, не позорь кореша, закадри эту кошечку!». Уилсон страдальчески закатил глаза, и отправился с красоткой обсуждать миссис Браун. Хаус же отправился к автомату с газировкой. Сделал он это, лишь для того, чтобы подсмотреть в чуть приоткрытую дверь занятия клуба. Дамы сидели свободно по комнате, у каждой в руках была тетрадь.
— …и помните, фенол, содержащийся в некоторых порошках для чистки холодильников…
Хаус состроил гримасу местной гуру стирального порошка, и вышел на крыльцо перед «Суламитой», одновременно отвечая на бесконечные смс своей команды. Спустя минут сорок томительного ожидания, и невыносимой боли в ноге, появился Уилсон. Лицо его было залито румянцем, в глазах блестела искренняя радость.
— Мирра очаровательная девушка! Оказывается, она из Одессы…
— Да ну? И когда свадьба? — желчно усмехнулся Грег, — в шаферы пойду, чтобы куражиться на празднике.
— Хаус! — Уилсон воздел руки к небу, — все! Я помог тебе, всем, чем мог; едем обратно! И — умоляю: сходи, наконец, в парикмахерскую!
Роуз Браун начала желтеть. Заметила это Тринадцать, которая сразу сообщила реаниматологам; кто-то побежал за ультразвуком, кто-то — на поиски мистера Брауна.
Роуз желтела стремительно; очевидным было, что печень начинала медленно распадаться по тем или иным причинам. Под глазами женщины появились два темных мешка, черты лица опустились. Если бы ее видел кто-то без медицинского образования, он готов был бы поклясться, что женщина умирала.
— Отравление, — щелкнул пальцами Форман, — припадки могут быть вызваны соединениями мышьяка.
— Барбитураты, — предложила Тринадцать свою версию.
— Аллергическая реакция… — добавил Тауб, и в этот миг в кабинет вошел доктор Хаус.
После того, как он спал ночью в поломавшейся машине, пуговица на пиджаке осталась одна, волосы торчали дыбом, а на майке вырисовались круги от пота. Пахло от Грега виски и бензином, словно от удачно вернувшегося с рейса дальнобойщика.
— Ты, — ткнул он пальцем в Формана, — иди и проверь на токсины все, включая желчь. Ты, — перевел он взгляд на Тауба, — посади ее на детоксикацию и следи за состоянием тургора кожи.
Он развернулся, затем, не оборачиваясь, ткнул тростью в сторону Тринадцатой.