Конь рванулся вперед, ощущая нетерпение всадника. Лес остался позади. Теперь ровную дорогу окружали поля из разнотравья, порыжевшие в преддверии осени.
Сбиться с пути король не боялся — след ощущался отчетливо. Возможно, большую часть пути Антэйн проделал именно по лунному лучу, раз королевские волки, как ни спешили, все еще не могли его нагнать. К полудню, когда мышцы стало сводить от усталости, к Мидиру пришло очень нехорошее ощущение. Что они торопятся не туда, хотя все указывало на Укрывище: след словно бы двоился перед внутренним взором, вводя в заблуждение, как хорошая ловушка, по-настоящему отменная, вселяющая страх и неуверенность в преследователей.
Волчий король решительно отбросил все сомнения — раз его пытаются отвлечь, значит, дорога выбрана верно! Можно было успеть за два дня пути. И пусть только Ллвид попробует не отдать им своего родича!
Но к вечеру у коней пошла носом кровь, и волчий король смирился с привалом. Сумрачно глянул на подошедшего волка, тот, однако, не испугался, настоял, чтобы Майлгуир выпил хотя бы бульон, если не хочет упасть с коня во время следующего перегона. Майлгуир не хотел — и выпил, еле удерживая чашку одеревеневшими пальцами.
Тревога жгла каленым железом.
Как Мэренн, где она, что с ней? Жива ли? А что творится сейчас в Черном замке? Благой Двор всегда напоминал Майлгуиру море. Стоит отвернуться — и там уже буря. Пропажа владыки Светлых земель вместе с его Лугнасадной королевой в разгар светлого праздника наверняка дала пищу кривотолкам. Самые важные дела всегда решались именно после этих семи дней любви и свободы. Справятся ли Джаред и Мэллин?
Как жалел Майлгуир об отсутствии мысленной речи! Или о том, что нельзя открыть Окно, проверить, как там родные.
В Мире-под-Холмами-но-без-волшебства все меньше была разница между ши и людьми, съедалась, укорачивалась, исчезала с течением времени. Вот и сейчас ему, королю, владыке, великому магу, оставалось только надеяться на удачу.
Король закрыл глаза, и Мэренн из памяти улыбнулась ему, скупо, осторожно. Словно уже тогда не верила в свое счастье! Матовыми лепестками подснежника белело нежное лицо, яркие губы целовали его, ласковые руки гладили спину…
Майлгуир с трудом приподнял веки: рано было еще погружаться в дрему.
Королевские волки водили коней, выравнивая им сорванное дыхание, лишь затем напоили уставших животных. Те всхрапывали, опасаясь непонятно чего, косились по сторонам, вглядываясь в хмарь, окружившую костровище.
Волки не ложились, несмотря на усталость. И дозорных было больше обычного.
Майлгуир сам ощущал тревогу. Ощущал ее всем волчьим нутром. Морось окружила волков непроглядной стеной, отрезала от настоящего.
Зашелестело вдали, затрещало, словно тонкие ветки, брошенные в жаркий костер. Посреди туманного настоящего, полного сырости и предчувствия беды, это прозвучало очередным предзнаменованием беды. Потянуло сладковатым запахом иного мира.
Из белого молока тумана выглянула знакомая зубастая морда.
— Ми-и-идии-и-ир… — прозвучало не в ушах — в голове. Не словами, перезвоном колокольчиков. Забытое, проклятое имя, выброшенное из истории, от которого не избавиться.
— Тихо! — не оборачиваясь, поднял руку Майлгуир и ощутил слитное движение позади себя. — Все назад! Это по мою душу. Не приближаться, что бы ни случилось!
Волки отшатнулись, ведомые присягой; заворчали, ведомые верностью.
Белый единорог, вышедший из тумана как сон наяву, опустил голову, угрожающе выставив рог. Майлгуир знал, что для людей поверхности или тех же неблагих, единороги служат символом чистоты, волшебства, средоточия магии и доброй воли. Этот единорог, разумеется, был не таков. Кажущаяся воздушность силуэта создавалась пушистой шерстью, неразличимо сотканной с туманом, тяжелые копыта могли как унести за девять земель, так и проломить череп, а рог, закрученный винтом, служил зверю не столько символом, сколько оружием.
— Ти-ихо, ти-ихо, — Майлгуир выставил перед собой свободные руки.
Сделал один шаг вперед. Туман заколыхался вокруг единорога, но сам зверь не тронулся с места. Волчий король слишком хорошо знал свои земли, ши и волшебных существ своего дома, чтобы принять это за хороший знак. Сосредоточился, соткал из остатков магии яблоко, протянул зверю.
Белое оно вышло, как лунный свет, что играл на гибкой фигурке Мэренн.
Под сердцем, которого не было уже две тысячи лет, ощутимо заныло. Волчий король замер на месте.
Мысли его или магия, аура или ее цвет, что-то переменило настроение единорога. Только что ожидающий, он теперь свирепо раздувал ноздри, побивая копытом землю или туман — клочьями летело и то, и другое. От зверя шла волнами дикая, страшная сила. Сомнет всех, кто встанет на его пути. Или просто всех, кто рядом.
Майлгуир держал руку протянутой, следя за тем, чтобы она не дрогнула после яростной скачки дня. И за голосом, в котором не должно было звучать ни тени волнения.
— Зачем ты позвал меня?
Единорог смотрел сорочьим глазом, и его взгляд становился все более осмысленным. Неожиданно пошатнулся, словно был готов вот-вот свалиться замертво. Чья душа пряталась в этом теле? Уж не самого ли Луга?
— То пропадаешь на два тысячелетия, то навещаешь дважды в день.
Признал? Не признал?
Зверь выдохнул невесомым белесым облаком, толкнул плечо короля макушкой, захрупал яблоком. Даже в полутьме, в бликах луны и костра его шкура переливалась перламутром, а грива искрилась. Единорог прихватил волчьего короля за рукав сюрко, потянул за собой в призрачную завесу. Туда, где переливалось зеркало миров, где не было ничего живого — и живо было все.
Держась за длинную шелковую гриву, Майлгуир шагнул в Грезу.
Даже дышать сразу стало легче. Высоко в небо взметнулись ели, мягкий ковер из травы заструился под ногами. Дорога привычно вела в самое сердце его мира — в Заповедный лес, давно исчезнувший с лица Светлых земель.
Переливающаяся радугой птица пронеслась рядом, и единорог фыркнул, сбился на миг с шага.
— Тшш, мой хороший, — провел Майлгуир рукой по жемчужной коже, собирая искры.
Собственная ладонь тоже казалась полупрозрачной.
Звенели голоса феечек, перламутрово-зеленые вудвузы тянули к волчьему королю длинные щепки-пальцы. В глубине леса что-то бухнуло, словно тролли пошли на водопой. Защебетало птичье многоголосье, беспечальное, тянущее сердце.
Под ногами вместо травы проминалась хвоя, много хвои, накопленной за тысячелетия.
Наконец Майлгуир вышел на поляну, посреди которой росла ель. Огромная, толщиной со смотровую башню Дома Волка, она поднималась все выше и выше, кажется, совершенно не меняясь в размерах.
Толстая кора ее треснула, выпустив огонь. Он вспыхнул и погас, а посреди поляны, глядя на Майлгуира, возникло существо. Он вырос среди древних богов, знал многих из них, но этого не видел никогда. Его лицо постоянно менялось, показывая то детские черты, то мягкие женские, то строгие мужские. Глаза существа были закрыты. Силуэт плавал в воздухе, а высоко поднятую голову венчали рога. Не такие, как у фоморов, приспособленные для боя. Эти рога были огромные, ветвистые, теряющиеся за спиной существа, будто сросшиеся с Грезой.
Волчий король, ни перед кем не склонявший голову, преклонил колено.
Мягкая рука коснулась его лба, потом сердца.
Все стихло, не пели птицы, не шелестела трава, не шумели кроны.
— Что? Что я должен сделать? — спросил Майлгуир, не поднимая головы.
— Она… — голос прокатился одновременно шелестом листьев и мягким шорохом хвои, —
просила… за тебя… взяли то, что не должны… — здесь зазвучали рокот тысячи копыт и волчий вой, — верни…
— Что?! — голову поднимать было нельзя, Майлгуир хотя и знал, едва сдержался.
— Жизнь за жизнь… — печальная песня птиц. — Жизнь за любовь… Но — не жизнь троих…
— и снова голосом существа прозвучал волчий вой.
Пальцы, не то невесомые, не то кошмарно твердые коснулись груди, в которой давило и жгло осознание. Вложили что-то в руку. Теплое. Округлое.
— Ух-х-ходи… — прощальный звон льдинок в воздухе.
Мидир встал, попятился, не поднимая головы, а когда звон уже без голоса прекратился, отвернулся. Каждый шаг к опушке давался все тяжелее и тяжелее.
Тянуло хвоей и землей, смолой и сухим теплом прогретого воздуха. Тут всегда солнце и всегда весна в то мгновение, когда она вот-вот перейдет в лето. Только это мгновение длится вечно. Как тут хорошо и спокойно, как не было ему уже давно.
Может, остаться?..
Сморщил любопытную мордочку Мэллин, поджал обиженно губы Джаред. Потянула тревогой потери алая преданная душа Алана, затрепетало где-то в непроглядной тьме бордовое пламя Мэренн.
Камень в руке нагрелся, напоминая о жизни и о долге.
Значит, сегодня он вернется.
Препона между мирами словно не хотела выпускать наружу. Тянулась, но никак не рвалась, а ведь при входе была не толще паутины. Грудь уже требовала вдоха, ненужного в Грезе, в горле царапалось — и Майлгуир прорвал границу, упав на нее всем весом, прокатился уже по Светлым землям.
Волки облегченно вздохнули и заговорили разом:
— Как вы?
— Мой король, мы следуем в Укрывище?
— Вы узнали, королева Мэренн там?
— Не уверен, — Майлгуир постучал по плечу ближайшего волка. — Но нам надо там побывать.
За что Майлгуир всегда терпеть не мог предсказания, так это за их размытость и неопределенность. Королю Степи когда-то предсказали, что он умрет от коня. Он тут же отдал любимого скакуна в табун, шарахался от всего, что передвигается на четырех ногах. В итоге умер от яда в крепкой настойке, зовущейся «Три коня».
Кого не убережет слишком много терявший Джаред, тревожило временами. От какой женщины грозила смерть шалопаю Мэллину, волчьему королю тоже думать не хотелось.
Ясно было одно. Если его вызвал сам дух Нижнего мира, значит, Мэренн обращалась к друидам. Даже при том, что она любила Майлгуира, сделала она это не ради него, что немного злило, и в то же время заставляло уважать свою гордую волчицу. Мэренн пошла на жертву ради того, чтобы Проклятие могло упасть. Ради мира и — да! — ради самого Майлгуира в этом мире. Потому что все могло закрутиться лишь после того, как сам Майлгуир соизволит влюбиться.
И ничего, что эта любовь грозит смертью Мэренн.
Раздосадованный Майлгуир ударил по стволу ближайшего дерева, ударил без злобы, но изнутри глухо заворчал спящий вудвуз. Знак одновременно слишком плохой и хороший, чтобы на что-то надеяться! Мэренн пожертвовала своей искрой, своей душой, отдавая сразу, лишь за возможность изменить мир ши. Невозможно было допустить, чтобы жертва была напрасна — и следовало добудиться мира. И также невозможно было допустить саму жертву! Майлгуир взял Мэренн в жены! И сделал это не ради шутки — он полюбил свою королеву.
Да, слова предыдущего предсказания говорили о том, что только любовь и жертва снимет упавшую на мир Нижнего тень, вдохнет в него жизнь, магию — и ши перестанут умирать от истинной любви. Но сколько жертв уже было — и все они были напрасны.
Волчий король отошел к дереву, отказался от еды и питья. Скорбно было осознавать, что никакое знание не живет вечно даже среди бессмертных. Волки забыли! После визита в Грезу все было ядом. Да и силы Майлгуир черпнул в достатке.
Он прошел между коней, погладил стреноженных скакунов, делясь взятой в Грезе силой.
Успокоившиеся ши в расступившемся тумане, при свете ясной луны, встали на ночлег. Волки спали вповалку, как обычно на переходах. Однажды король так застал брата посреди целого лежбища. Тот лежал в центре, обнятый со всех сторон, согретый и оберегаемый, и все грелись об его лимонную ауру, как о ночное солнышко.
Двое стояли на страже, и король махнул рукой, приказывая им отдохнуть. Все равно не заснуть до утра, да и неплохо бы подумать, что он скажет Ллвиду, заявившись в разгар праздника, когда все регалии ничего не значат, а сам король Благого Двора имеет не больше прав, чем самый обычный волк.
Он подбросил дров в костер, наблюдая за взлетевшими в черничное небо оранжевыми искрами.
Истово стрекотали кузнечики, забивал ноздри запах земли и поздних осенних цветов, печально лила свет полная луна, снова напоминая о Мэренн. Даже запахло опять шафраном.
— Спать всем, — выговорил Майлгуир стражникам, которые переглядывались, а с места не трогались.
Один поднес теплое одеяло, другой — кружку с горячим напитком. И только тогда неуверенно улеглись рядом с товарищами.
Ничего не угрожает им сейчас рядом с тем местом, где показался сам Кернуннос. Майлгуир вспомнил все слова, что ему сказало воплощение его мира. Отринул все мысли, открыл душу.
Мир воспринимался по-новому. Усталость, боль и долг не исчезли, но пламя жизни пылало в сердце, звало вперед, раскрывая крылья.
Значит, все верно. Все может быть… Когда же он перестанет обманывать сам себя? Видимо, никогда. Те слова любви, что он говорил Мэренн, овеществились. А она любила его. И среди праздника любви, будучи в законном браке, они неоднократно это повторили.
Значит… Майлгуир выдохнул осторожно, сдерживая злость. Джаред мог бы и сказать! Побоялся, что король снесет с лица земли все Укрывище, если поймет, что там держат Мэренн — беременную от него Мэренн? — и если Кернуннос говорил о трех душах… Значит, двойня?
Сердце стукнуло невпопад.
Этайн едва не умерла, рожая от него одного ребенка, а она была полна жизни и земной силы. Выдержит ли хрупкая Мэренн роды? Тем более, двойные роды.
Сами собой вспоминались многочисленные дети, родившиеся триста лет назад. Тогда Проклятие словно бы схлынуло, как отлив, подарило многим и многим ши детей, а потом подступило еще ближе — за прошедшие годы детей не было почти совсем. И Майлгуир, как король, понимал яснее всех, Нижний мир умирает, засыпает сном-жизнью, от которого уже не проснуться. И вместо принятия жертвы он опять себялюбиво заботится скорее о своих интересах, ведь жертвовать женой придется снова ему, Майлгуиру, а от новой потери не спасет и смена имени. И еще дети. Настоящие дети, его, ее, их, благие дети! Возможные, пока лишь возможные, но уже бесценные и живые ши…
Опять он думает не о том. Сейчас главное найти Мэренн, понять, кому и за что обещана ее душа. Хотя кому — понятно и так. Кому отдали когда-то ключ от всех дверей люди и ши? Кто может изменить плетения судьбы?
Дети бывшего бога — владетели чистой магии, те, кто может менять судьбы вселенной.
А еще — они просто дети.
«Не отдам, — вдруг четко понял Майлгуир. — Никому не отдам, ни детей, ни жену. Положу свою жизнь за нее, этого должно хватить. Ишь ты, чего вздумала! Умереть, получив любовь короля!»
Покрутил теплый, опалесцирующий камень, и отложил подальше. Утром пролесок, где разместились лагерем волки, затопило молоком хмари. Заливались ранние птахи, розовело небо. Выкатилось солнце и зажгло туман золотым светом.
Пока собирались и перекусывали, выяснилось, что один конь захромал. Тратить магию на его излечение Майлгуир посчитал лишним, воспользовался случаем и послал весточку в Черный замок. В приписке специально для чересчур умного советника добавил, что о пополнении, даже теоретическом, нужно сообщать сразу, даже если не спрашивают!
Заодно отвел королевского волка потолковей и обговорил возможные вопросы Ллвида и ответы на них.
К вечеру, почти загнав коней, волки прискакали к Укрывищу. Вросший в камень вход был еле заметен стороннему глазу. Алые лучи заходящего солнца высветили закрытые створки, что было немыслимо для Лугнасада.
— Открывайте королю! — крикнул один из волков.
— Королю? — ехидно раздалось из-за каменных дверей. — Король в цитадели.
Майлгуир, начиная злиться, постучал королевской дланью. Эхо разлетелось далеко за воротами: Лугнасад или нет, благие земли все еще принадлежат ему, пусть формально свобода дается каждому, даже оплетенному долгом королю.
— Мой король! — вскрикнул один из волков.
— Щиты! — почуял Майлгуир неявную угрозу.
Поверху вылетело несколько стрел — не ранить или убить, а лишь предупредить.