Завидев брата, Жеан встрепенулся и с надеждой спросил:
— Ну как? Она хочет видеть меня?
— Особым желанием не горит, но прийти позволила.
— Правда?
— Ступай уже, — усмехнулся старший Фролло. — Сколько ещё бедняжке сидеть голодной и в рубище?
Окрылённый судья устремился к келье цыганки с поспешностью, не приличествующей человеку высокого положения и не подобающей находящемуся в храме. Эсмеральда, поджав ноги, всё так же сидела на тюфяке в обнимку с козочкой. Жеан, стараясь не смотреть на полуобнажённую девушку, поставил перед ней корзинку.
— Вот, здесь обед и кое-какая одежда. Переоденься, я выйду.
Эсмеральда, остро ощутив свою наготу, густо покраснела. Хорошо ещё, судья Фролло, проявив деликатность, не пялится на неё пожирающим взглядом! Да и она, впрочем, наверняка представляет сейчас жалкое зрелище.
— Жеан… — набралась она смелости.
Кто ещё может позволить себе обращаться к всесильному судье вот так запросто? А для Фролло собственное имя, произнесённое цыганкой, отозвалось в ушах блаженной музыкой.
— Хочешь что-нибудь ещё?
— Да. Мне нужны тёплая вода и гребень. Хочу привести себя в порядок.
Жеан удивлённо вздёрнул бровь.
— Вода? Хорошо, я распоряжусь.
После темницы и прикосновений Фролло цыганка чувствовала потребность отмыться. Выпроводив судью за дверь, забившись в угол кельи, она с наслаждением растирала тело губкой, вымыла и расчесала волосы. Вместе с грязью понемногу уходили переживания, сменяясь надеждой. Феб жив, значит, скоро она выйдет отсюда, покинет проклятый Париж навсегда. Она истосковалась по свободе, соскучилась по лесам, лугам, журчанию ручьёв. Мурлыкая под нос песенку, Эсмеральда облачилась в принесённую судьёй одежду — белое платье и накидку, какие носили послушницы расположенной неподалёку больницы Отель-Дьё, потопала ножкой в новом сабо. Ей, довольствовавшейся обносками с чужого плеча, никто прежде не дарил нарядов. Обновка, хоть и скромная, но непоношенная, не шла ни в какое сравнение с латанными юбками, перелицованными платьишками и стоптанными башмаками, которые перепадали ей в качестве милостыни. На душе потеплело. Как мало иногда нужно человеку, чтобы возродиться к жизни!
Жеана приятно удивила благоприятная перемена в состоянии девушки. Она быстро оправится — заключил он — молодость и весёлый нрав скоро заставят её позабыть пережитые ужасы. Цыганка пела. Это хороший признак.
— О, как я рад видеть тебя вновь весёлой! Век бы слушал твои песни. А платье… В нём ты сущий ангел. Ты знаешь, кто такие ангелы?
— Добрые духи?
— Верно. А теперь поешь. Тебе нужно восстановить силы.
Эсмеральда, испытывавшая волчий голод, в подобном указании не нуждалась. Выделив Джали, нетерпеливо подталкивающей мордочкой ладони хозяйки, долю нашедшейся в корзине снеди, цыганка принялась за трапезу. Фролло присел на табурет и, не отрываясь, наблюдал за тем, как она ест.
— Благодарю за то, что спас меня и Джали, — кивнула девушка, жуя лепёшку, показавшуюся ей после тюремных сухарей слаще пирожного.
— Видишь, я сдержал слово. Но пока не вернулся король, тебе придётся оставаться здесь. В соборе ты под защитой, но если сделаешь хоть шаг за его пределы — тебя снова схватят. Стража у входа будет стеречь церковь днём и ночью.
— Разве ты не поможешь мне незаметно выбраться из города? — разочарованно воскликнула девушка. Мыслями она витала далеко за городскими стенами. А теперь изволь ждать возвращения короля, который, как известно, не жалует Париж.
Судья подскочил на своём табурете.
— Тебя прельщает участь беглой преступницы? Наберись терпения, я добьюсь у государя отмены приговора, тогда ступай, куда хочешь. Проклятье! Если бы ты знала, как я не хочу тебя отпускать! Как бы мне хотелось быть всегда рядом с тобой, выполнять твои желания, ласкать и нежить тебя! Как бы мы могли зажить, если бы ты полюбила меня! Нет, я не то говорю! Я ведь должен вымаливать у тебя прощения за то, что сотворил с тобой, за то, что хотел сделать там, в темнице. Ты ненавидишь меня, верно? Ты только из благодарности согласилась видеть меня? Ничего не говори, я знаю. Наверняка даже Квазимодо пугает тебя меньше, чем я.
— Квазимодо? — поспешила переменить тему цыганка. — Это тот горбун, что принёс меня сюда? Почему он не стал со мной разговаривать? Я позвала его, но он не откликнулся.
— Да ведь он глухой! — ответил Жеан. — Колокола лишили его слуха. Но он разговаривает, когда захочет, и читает по губам. Я научил его общаться знаками, скоро и ты освоишь эту премудрость. Погоди-ка!
Фролло снял с шеи свисток и протянул девушке.
— Возьми. Если чего-то испугаешься, когда никого не окажется рядом, то сможешь позвать Квазимодо. Свист он услышит.
— Благодарю.
Мимолётное прикосновение её руки вызвало в теле сладострастную дрожь. Судья готов был часами сидеть подле цыганки, ловить любое её движение и повиноваться малейшему знаку. Но её — он понимал — тяготило его присутствие. Лишь из деликатности девушка не указывает ему на дверь. Немало сил придётся потратить, чтобы восстановить то, что сам же и разрушил. Квазимодо удачливее его, горбун круглые сутки сможет находиться рядом с Эсмеральдой, выполнять её просьбы, беседовать в свободные минуты. Скоро она привыкнет к горбуну, перестанет пугаться его своеобразной внешности. Вот его, Фролло, девушка никогда не позовёт. Он не заслужил подобной милости.
— Что же, мне пора. Я просто с ног валюсь от усталости, — с сожалением произнёс судья. — Скажи… Эсмеральда… Ты позволишь мне снова навестить тебя?
Первым побуждением девушки было воскликнуть «Нет!». Однако глаза Фролло светились таким страданием, такой отчаянной мольбой, что Эсмеральда дрогнула. Тогда, в саду, она видела у него в точности такой же взгляд, но, ничему не придав значения, беспечно упорхнула танцевать. А прояви она в тот вечер толику рассудительности, найди нужные слова — возможно, и ей, и ему удалось бы избежать беды. Он переживает из-за неукротимого влечения к ней. Но разве она рада, привязав к себе столь опасного человека, как судья Фролло? Он кошмар её народа, его именем матери пугают непослушных детей, его ненавидят и трепещут перед ним. Да, она увидела в нём грани, скрытые от сторонних наблюдателей, поняла, что этот страшный человек тоскует по теплу и участию, хоть и пытается это отрицать. Он едва не погубил её, но он же и спас, предстал перед ней таким, каким его больше не увидит никто никогда. Куда пойдёт и что сделает судья Фролло, если она сейчас ответит «Нет!»? Не натворит ли новых безрассудств? Не благоразумнее ли позволить ему прийти сюда ещё раз? В конце концов, здесь она под защитой. Потом вернётся король, приговор отменят, тогда их пути навеки разойдутся. Стоит лишь проявить терпение.
Поколебавшись, цыганка ответила:
— Хорошо.
О, если в душе судьи действительно бушует пламя, то она, вне всяких сомнений, увидела прорвавшиеся наружу искры, сверкнувшие в его тёмных глазах. Такую искреннюю и чистую радость, наверное, испытывает дитя, получившее желаемое. Так ликует человек, потерявший всякую надежду, чья заветная мечта вдруг исполнилась. Судья не воскликнул, не выдал себя ни единым движением, но глаза сказали всё. А цыганка вдруг поймала себя на неожиданной мысли: пожалуй, она не против очередной их встречи.
========== Глава 8. О влиянии женской красоты на мужские сердца ==========
Внимательные парижане, спешившие к вечерне, заметили, как разительно изменился привычный благовест: небывалая торжественность начищенной до блеска меди гудела, разливалась в розовеющем небе, плыла над черепичными кровлями домов, поверх щетинистого леса печных труб. Колокола, повинуясь звонарю, пели, ликовали, возвещали нечто неописуемо восторженное.
— Это звонит цыганская ведьма! — злословили горожане, указывая пальцем на башни собора.
И в который уже раз передавали из уст в уста события минувших часов: ведьма околдовала судью Фролло, ведьма живёт теперь в соборе вместе с кривым звонарём, прислуживающим сатане. Другие возражали, что никто судью не околдовывал, поскольку тот давно сошёлся с нечистым, принявшим облик горбуна. Жеана Фролло с его приёмышем ненавидели и боялись все, поэтому на порочащие выдумки не скупились. Досталось и ведьме, смущавшей души людские непристойными плясками, и её одержимой козе. Сплетники словно позабыли, как некогда любовались танцами Эсмеральды, умилялись проделкам умницы Джали, как щедро швыряли монеты в потёртый бубен. В конечном итоге пришли к общему выводу: близок час, когда проклятый звонарь уволочёт судью в преисподнюю, к своему властелину.
Между тем Эсмеральда, дождавшись окончания перезвона, тихонько вышла из кельи и направилась на колокольню. Квазимодо так и не пришёл к ней, а цыганка чувствовала себя обязанной отблагодарить спасителя. Горбун, занятый делом, поначалу не заметил нежданную гостью. Он нежно оглаживал заскорузлой ладонью дрожащий литой бок любимицы «Марии», самого большого из пятнадцати колоколов Южной башни, что-то нашёптывал ей — то ли хвалил за хорошую работу, то ли поверял сердечную тайну. Цыганка, пересилив невольный страх, дотронулась до горба звонаря. Что тут произошло! Квазимодо вздрогнул всем телом, поспешно отпрыгнул, съёжился, прикрыв лицо ладонями.
— Нет, добрая девушка, не надо вам на меня смотреть!
Эсмеральда, ошеломлённая такой реакцией, всё же решилась протянуть дрожащую руку, готовая, впрочем, в любую секунду отдёрнуть её, погладила беднягу по плечу, отвела его руки от лица, ободряюще улыбнулась.
— Что ты! Я совсем не боюсь тебя!
Поражённый Квазимодо исподлобья взглянул на девушку, ожидая увидеть на её прелестном личике ужас, омерзение — к такому отношению окружающих он привык, перестал его замечать, считая правомерным. Кому доставит удовольствие вид безобразных изъянов, когда в мире полно приятных взору вещей? Но никогда ещё он не ощущал своего уродства столь остро, как сейчас. Ему хотелось исчезнуть, забиться в самый тёмный угол, где никто не смог бы обнаружить его, такого жуткого и несуразного, недостойного даже рядом стоять с воплощением неземной красоты. Однако ни тени неприязни он не увидел. Цыганка, напротив, не отворачивалась от него, хотя в глазах её мелькал затаённый страх.
— Я тебя не боюсь! — чётко произнесла она. Глухой звонарь прочёл её слова по губам и усомнился — не ошибся ли он?
— Вы? Не боитесь? — с надеждой и горечью переспросил горбун. — Ведь меня считают демоном, от взгляда которого скисает молоко, а у женщин на сносях случается выкидыш.
— Ни капли! — смело ответила Эсмеральда, тряхнув головой. — Какое мне дело до глупых россказней? Ты меня понимаешь?
— Понимаю, — радостно закивал глухой. — По твоим губам, я понимаю. Да!
— Это хорошо. Не надо принимать близко к сердцу выдумки злых людей, — девушка вздохнула. — О моём народе говорят, будто мы знаемся с нечистой силой, пожираем младенцев, наводим порчу и много ещё всяких ужасов. Скажи, разве я похожа на колдунью?
Ошарашенный Квазимодо едва не ляпнул о том, что судья Фролло не раз высказывался о цыганах подобным образом, но вовремя опомнился и поспешно ответил:
— Нет, нет, милая девушка, вы сама доброта! Вы одна проявили сострадание, когда даже хозяин от меня отвернулся. Вы, верно, не помните, как дали напиться несчастному у позорного столба, а я не забыл вас и отныне жизнью готов отплатить за те несколько глотков воды.
Эсмеральда смутилась. Надо сказать, было от чего: всё-таки не каждый день мужчина сулит отдать за тебя жизнь!
— Ох, Квазимодо, если бы все были такими чуткими, как ты! Я, на беду, встретила человека, прекрасного ликом, но за красотой скрывалась пустота. Я не разглядела её сразу, купившись на блеск доспехов. Из-за него пострадал и ты.
— Вы говорите о моём хозяине? — насторожился горбун, из-за недуга не поняв до конца мысли собеседницы. — Я не держу на него зла, если вы вспомнили случай у позорного столба.
— Нет, Квазимодо, не о нём. Прости, что вспомнила тот день. Давай забудем его, навсегда! Я ведь пришла сюда, чтобы поблагодарить тебя за всё, что ты сегодня сделал. Если б не ты, меня бы уже не было на свете.
Квазимодо, распираемый счастьем, просто не знал, куда деваться. Впервые кто-то, кроме отца Клода и Жеана Фролло, разговаривает с ним доброжелательно, более того — она, светлый ангел, держится с ним на равных, благодарит, просит прощения за пустяк, на который внимания обращать не стоило. Будучи предельно честным, бедолага не мог скрыть от цыганки горькой правды: он всего лишь выполнял указания судьи Фролло. Так уж получилось. Это Жеан и его брат всё придумали. А Квазимодо, готовый без колебаний расстаться с жизнью ради цыганки, действовал по указке человека, которого почитал как родного отца и к которому, терзаясь угрызениями совести, ревновал. Звонарю очень хотелось знать отношение девушки к судье Фролло, поэтому он решился спросить напрямую. Язык его с трудом ворочался во рту, а гортанный голос дрожал, когда Квазимодо произносил:
— Скажите, о милая девушка, что вы испытываете к моему господину? Если я дерзнул вызнать то, о чём спрашивать нельзя, вы вправе пенять мне за мою несдержанность. Но если тайны в том нет, то, прошу, скажите мне! Мне важен, очень важен ваш ответ!
— Я пока сама не знаю, что думать о твоём хозяине. Он пугает меня, но я вижу, как он пытается казаться страшнее, чем есть на самом деле, — поразмыслив, ответила Эсмеральда. — Его сердце покрыто коркой льда, которую трудно растопить. Я хочу бежать от него, но он преследует меня — я всё время вспоминаю о нём, слышу его голос. Мне искренне жаль его, Квазимодо!
К счастью, а, может, к несчастью для себя, Жеан Фролло не слышал этих слов. Он спал, и видения его впервые со дня встречи с цыганкой посетили исключительно мирные. Никаких танцев с бубном, жадно приоткрытых губ, податливо прильнувшего к нему жаркого девичьего тела, благосклонно принимавшего его ласки — словом, ничего, заставлявшего просыпаться в смятении. Он видел мельницу, деревушку, где провёл раннее детство, где доживала свой век его кормилица, видел луг, залитый летним солнцем, и он шёл в высокой траве, сам не зная, куда. Грозный судья Фролло безмятежно улыбался во сне. Его душа, уставшая от любовных терзаний, получила долгожданную передышку.
Постепенно Эсмеральда привыкла к вынужденному заточению. Собор понемногу исцелял её душевные раны, возвращал надежду, внушал уверенность в собственных силах. Она с благоговением слушала раскаты органа, перезвон колоколов, возносимые священниками молитвы, наблюдала, как молятся другие — всё это в совокупности действовало на неё умиротворяюще, наполняло душу светлым волнением. Она сама молилась, как умела, подле статуи Богоматери близ придела «лентяев», там, где впервые столкнулась с Фролло. Молодость и весёлый нрав немало способствовали выздоровлению как душевному, так и телесному. Девушка оправилась, на щеках вновь заиграл румянец, в глазах появился игривый блеск. Эсмеральда украдкой пела и танцевала в своей келье, дрессировала преданную Джали, смотрела на город с высоты, провожала закаты и грезила о дне, когда вновь станет свободной и вернётся в табор. Подобно беззаботной пичужке, девушка щебетала, радуясь жизни, едва отступали невзгоды.
С Квазимодо установились трогательные отношения. Цыганка скоро перестала пугаться причудливой внешности горбуна и общалась с ним уже без скованности. Они вели беседы на колокольне, звонарь устраивал для неё экскурсии по собору, познакомил с медным своим гаремом. Рискуя свернуть шею, совершая немыслимые пируэты, срывал цветы, растущие в выступах древних стен — для того только, чтобы потешить дорогую гостью. Квазимодо, понимая, что с ним девушка никогда не будет счастлива, что он, отверженный, принесёт ей лишь горе, не питал относительно будущего никаких иллюзий. В её келью он ни разу не зашёл, несмотря на уговоры Эсмеральды. Он садился напротив распахнутой двери, так, чтобы они могли видеть друг друга, и тогда они разговаривали, или же горбун просто наблюдал за цыганкой. Трижды в день он приносил ей еду, ставил корзинку у порога и сразу же ретировался. Эсмеральда несколько раз приглашала Квазимодо разделить с ней трапезу, но тот под разными предлогами отказывался.
С архидьяконом также быстро удалось найти общий язык. Клод Фролло охотно отвечал на вопросы цыганки, какими бы глупыми и наивными они не были, учил молитвам, старался помочь, приободрить. С его поддержкой ей легче казалось переносить затворничество.
С судьёй дело обстояло намного сложнее. Эсмеральда толком не понимала, какие чувства вызывает у неё этот человек, сотканный из противоречий. Тут были и неприязнь, и жалость, и брезгливость, и ощущение защищённости, которое она испытала в его крепких объятиях. Она ждала, что Жеан, снедаемый влечением, явится к ней завтра же, но он не пришёл — ни на следующий день, ни после. Так миновала целая неделя. Между тем цыганка всё же ощущала присутствие судьи, его неуловимую заботу о ней. Ведь это он присылал пищу, приносимую в келью Квазимодо. Доказательством тому служили подарки, которые она всякий раз находила в корзине: то пирожное, то косынка, то изящный гребень, то лента, то цветок. Колеблясь, она принимала подношения, примеряла обновки, сожалея о невозможности увидеть себя со стороны. Не удержавшись, девушка однажды утром попросила Квазимодо раздобыть хотя бы осколок зеркала. В тот же день в корзине она нашла маленькое зеркальце в резной оправе, приобрести которое горбуну было бы не по карману. Не ответив на расспросы о Фролло, звонарь, тяжело вздохнув, удалился. Эсмеральда почувствовала себя виноватой.