Поэтому, она даже была рада видеть угрюмое лицо своего начальника.
– О. Старку принесла нам зиму и холод, – доктор Клиган указал на снежинки, украсившие мех капюшона ее зимней куртки, – Сильно снежит?
Девушка неопределенно скривилась.
– Да нет. Начало падать, как только я вышла из метро.
– Ясно. Мокрый снег днем – сракопад и переломы вечером, – казалось, шефа сильно обрадовал столь мрачный прогноз.
После однообразной работы Арья с удовольствием поехала домой к Якену. Она планировала побыть у него дома до девяти, потом – вернуться к себе.
Его квартира встретила ее приятным теплом. И Мяуро, решившим посмотреть, кто это объявился.
Быстро раздевшись, девушка прошла на кухню.
«Продукты в холодильнике. Приятной готовки», – гласили немного корявые буквы на записке.
Оглядев набор продуктов, Арья решила приготовить овощной суп с индейкой. И мититеи** с картофельным пюре. Учитывая, что Якен дома только ужинает – ему должно хватить до четверга.
Подпоясавшись передником, девушка быстро взялась за работу, включив музыку на мобильном телефоне.
… Я так хочу до тебе, як до матері немовля.
Я так хочу до тебе, як до неба ота земля,
Всі на світі бажання, все, що маю, віддав би я,
Лиш би кожного ранку називати твоє ім”я.
Я так хочу до тебе…***
Готовя фарш для котлет, Арья пританцовывала в такт песне. В свое время «Я так хочу до тебе» в исполнении «Океана Эльзы» произвело приятный фурор в Румынии. Девушка просила теткиного мужа – дядю Романа перевести слова песни для нее.
Роман Таргариенко настолько ответственно подошел к переводу с родного языка, что Арья получила подробно расписанное письмо на электронную почту с его комментариями.
Интересно, а Якен слышал эту песню? Надо будет поставить.
Он объявился как раз посреди процесса готовки. Суп доваривался, мититеи допекались в духовке, картофель еще не думал закипать.
– М… Я как только вошел в подъезд – сразу понял, что аромат идет из моей квартиры, – мужчина улыбнулся, созерцая идиллию из кастрюль и сковородки на плите.
– И тебе привет, – Арья махнула рукой, отмывая миску от фарша, – Скоро все будет готово.
Она грациозно сняла фартук. Якен задумался о том, что он был бы непротив сам развязать оборки и аккуратно откинуть фартук в сторону.
А потом – посадить ее на стол и развести ее бедра в стороны, вжимаясь между ними.
– Что ты так смотришь?
– А… Нет, ничего. Я просто устал, не обращай внимания.
– Я пойду, наверное. Мне еще надо добраться домой.
Мужчина был немного несогласен с таким поворотом вещей.
– Поужинай со мной. Повар ведь должен откушать своей стряпни, – его глаза хитро блестели, – А потом я отвезу тебя домой.
– Ладно, как скажешь.
Якена немного отвлекало от ужина то, что напротив него сидела довольно миловидная девушка. Вернее, неглубокий разрез на ее водолазке из черного спандекса. И сама водолазка, выгодно облегавшая небольшую, округлую грудь. Хотя. Арья — небольшого роста, и у нее как раз все в порядке с пропорциями.
– Хочу перца, – она потянулась за перечницей, наклонившись над столом.
Вырез немного сполз, обнажив немного больше, чем следовало. Девушка не задумывалась о том, что происходит в этот момент в сердце у Якена.
Мужчина потупил взгляд, изучая мясо и куски овощей в тарелке, стараясь не думать о том, что ему бы хотелось заглянуть за тот чертов вырез и исследовать то, что он скрывает, куда детальнее.
И о том, что он куда сильнее ее.
Якену стало жарко. Виной всему слишком горячий суп, да.
– Ты такой тихий… День был тяжелым?
– Ага… Не обращай внимания. Я так… просто задумался.
– О чем?
– О закаточных ключах. Тебе, может быть, это и непонятно, но, как по мне – любой, выросший в странах бывшего соцлагеря знает о том, что такое закаточный ключ, и как им пользоваться, – мужчина умело соврал, припоминая свое утреннее настроение.
– Пф, напугал ежиху голой задницей. Я тоже знаю что это, и с чем его едят. Спасибо летним поездкам на дачу и тазам с помидорами, огурцами, баклажанами, перцами и прочим добром, – Арья недовольно нахмурилась, – Но, мне более интересно – откуда у мужчины такие познания? Ты любишь делать закрутки на зиму?
– Нет. Тут другое. Родители моей мамы жили в небольшой деревне в пяти километрах от Сибиу. По сути, сейчас это уже считается городом, но, не суть важно. Я часто приезжал к деду Михаэлю и бабушке Богдане летом, иногда на автобусе, иногда-велосипедом. И, я не знаю, почему, но мне особенно нравилось закатывать банки. Я помню, как увидел этот процесс впервые – мне было пять лет . Тогда мне необычайно понравилось, как бабушка крутила ключом туда-сюда, подкручивая колесико. В семь лет я попросился ей помогать. И с тех пор я только и ждал начала поры консервации. Это же сколько банок можно было закатать, mamma mia! Однажды банка была с дефектом, и нечаянно лопнула, когда я ее закатывал. В ней был вишневый компот. Я обварил себе ноги, поскольку мне было легче закатывать банки, стоя на коленях на половике – чтобы потом сразу же положить их на бочок и проверить на герметичность. Осколки порезали мне ладони – я по инерции попробовал словить то, что осталось от банки. Бабушка вынесла меня на улицу и засунула в лохань с холодной водой. Я был в шоке и смотрел, как она мажет зеленкой, а потом-бинтует мою руку.
Дед Михаэль принесся с работы и тут же повез меня в больницу. В больнице мне дали какой-то укол, выписали таблетки и порошок с антибиотиком. Я не слишком сильно обварился и в принципе быстро выздоровел. Но бабушка с дедом изрядно перенервничали, – он показал свои шрамы на ладонях, – Видишь, как бывает.
Арья взяла его ладони в свои, поглаживая шрамы большими пальцами. В ее глазах застыло какое-то смешанное выражение.
– Бедняжка. Наверное, потом они долго заживали.
– Ну, недели две. Наверное. Я уже точно не помню, – мужчина пожал плечами, – К школе то они зажили точно.
– Тебе было тяжело? Ты же левша. Ну, я заметила, что ты все делаешь левой рукой. Кроме письма – список покупок ты написал правой.
– А? А, вот оно что, – мужчина засмеялся, – А ты наблюдательная. Ну, так себе.
– Тебя, наверное, переучили в школе.
Губы Якена сомкнулись в тонкую нить.
– Да. У нас была строгая идиотка-училка, наверное, с маньячными наклонностями. Кроме меня в классе была еще девочка-левша. И этой дуре, походу, нравилось избивать нас металлической линейкой за то, что мы писали левой рукой. Или у нее была какая-то затаенная ненависть к немцам, я не знаю. Просто у нас обоих были немецкие фамилии, – он невесело улыбнулся, – Брындуша плакала и пробовала писать правой рукой, я просто отказывался писать. За это меня били еще сильнее. И, блять, никому в школе не было дела до того, что над детьми так издевались. Долбанная социалистическая система. Надо быть как все, – голос мужчины глухо рокотал, – Поэтому, я ненавидел социализм еще с раннего детства. И не понимаю, как некоторые умудряются скучать за тем дерьмищем, что было. Бедность, отсутствие продуктов, постоянные напряги, отсутствие возможностей…
А еще – у меня был кратковременный мутизм****, вылившийся в заикание. И все из-за драконьих методов госпожи Пинтя. Когда стерва рассекла мне указательный палец левой руки во время очередной экзекуции, я вылил на нее воду, в которую макал кисточку с красками. После этого меня поволокли к директору – с рассеченным пальцем и следом от оплеухи. Госпожа Пинтя орала на тупорылых немецких выродков, директор орал на нее в ответ. Потом – швырнул в нее папку с документами, заявив, что она уволена. И что его, в принципе, не ебет ее родство с примаром нашего города. А если они вздумают мстить – он дойдет до самого Чаушеску, но не остановится.
Я молча смотрел на все это. Директор сел в кресло, обессиленно вздохнув.
– Малой, где работают твои родители?
Я с ужасом понял, что не могу говорить. Просто не могу раскрыть рта и произнести хоть слово.
– Эй, Якен… Я хочу, чтобы папа или мама тебя забрали домой.
Я помотал головой, стирая редкие слезы, задыхаясь от невыносимой боли. Болел не палец, нет.
После этого я три недели провел у бабушки с дедом. Все это время я молчал, как рыба. Отец возил меня в Бухарест, на кафедру психиатрии. Это испугало меня еще больше – я боялся остаться в дурке.
– Ему нужно время, господин Х“гар, – еврейские умные глаза доктора Эминеску смотрели на меня с невысказанной жалостью, – Мальчик пережил большой стресс.
Потом – он долго писал что-то на листке, время от времени потирая левую руку. Я улыбнулся, заметив, что на ней были уродливые шрамы, показал на нее пальцем.
– Нет, парень. Это не учителя, это – полицаи, – его глаза стали тусклыми, – Долгая и страшная история, – мужчина растерянно смотрел то на меня, то на отца, – Человек может все выдержать, может пройти любое испытание. Я выдержал. Значит, и ты сможешь. Ты хороший, умный и добрый мальчик.
Они еще о чем-то долго говорили с папой. Я смотрел в окно, на серый осенний сад, где обычно прогуливались пациенты. Сейчас там никого не было. Только птички, желтые листья, и дикий виноград с темно-красными листиками.
Потом мы обедали в каком-то кафе. Папа взял мне шоколадный торт с молочным коктейлем, невиданная роскошь. Себе – тоже какое-то пирожное и кофе.
– Мы это заслужили. Малый, дай попробовать, что это такое, – отец отпил немного коктейля из трубочки, – Боже, какая вкуснотища. Подожди, я сейчас.
Подойдя к барной стойке, папа заказал еще два молочных коктейля – себе и мне.
Домой мы вернулись около двух часов ночи, невыспавшиеся и усталые.
Потом – я тихо лежал, накрывшись одеялом с головой, думая о докторе Эминеску.
… Дедушка рассказывал о том, что полицаи выводили евреев. Для того, чтобы убить.
Доктора Эминеску хотели убить? Или всю его семью убили, как семью Шломо Бергнера, хорошего дедушкиного друга?
«Человек может пройти любой испытание», - настойчиво звучало у меня в голове.
Не знаю, что подтолкнуло меня встать, пройти среди ночи в ванную, включить свет, и, стоя перед зеркалом пытаться что-то произнести.
– Ч-ч-ч-че-ло-век м-м-м-может, - глубокий вздох, – п-п-пройти, – я вцепился руками в борта раковины – меня аж шатало от напряжения, – лю-лю-любое … испытание, – последнее слово я произнес на выдохе.
После этого я начал понемногу разговаривать. Постепенно, я разработал собственную методику, позволявшую мне заикаться не так сильно. Я говорил слова немного тягуче, будто бы нараспев. И, время от времени – я говорил о себе в третьем лице. О человеке, который может пройти любое испытание.
Человек знает, что вы считаете его крайне странным. Но, он может себе такое позволить.
Якен заметил, как Арья смотрит на его указательный палец на левой руке.
– Это она, да? – в ее взгляде явно читался праведный гнев. Вместе с сожалением.
– Да.
– Какая бесчеловечность! Нельзя притеснять людей потому, что они пишут левой рукой.
– А так же потому, что они – цыгане, богатые, бедные, священники, образованные или нет, – мужчина слабо улыбнулся.
– Как говорит муж моей подруги: «Люди всегда будут недолюбливать часть меня и придумывать занятные небылицы». Он – еврей, и, как никто другой имеет право так думать.
Потом, когда он подвозит ее домой, Арья рассказывает об идее ее домашних провести вечер семейных пар в субботу – позднее празднование Валентинова дня.
Якен вспоминает о том, что в четверг – день Святого Валентина. На какой-то миг он задумывается, как поступить с Арьей в этот день. Стоит ли ей приходить.
Интуиция настойчиво зудит не отказывать милой девочке в посещении.
– Что мне приготовить на Валентина? Есть какие-то пожелания.
Разденься и намажь самые интересные места венгерским паштетом из гусиной печени.
– На твое усмотрение. Только не слишком перетруждайся. Праздник какой-никакой все-таки.
Мужчина умолчал о резко возникшей идее устроить маленький сюрприз для своего повара.
Они целуются возле ее входной двери на прощание, Якен с улыбкой смотрит на нее, не спеша отпускать.
– Что такое? – Арьино постоянное беспокойство взяло верх.
– Ничего. Я думаю, ежихе понравится моя голая задница, – в его глазах на мгновение появляется какой-то дьявольский блеск, – Доброй ночи, маленькая Арья Старку.
Ночью Арья обдумывает его последние слова, что он сказал ей. Девушка смущается, представляя себе весьма прозаичные картины.
… Она сидит у него на коленях так, как в тот раз, одетая в черную шелковую ночнушку с темно-фиолетовым кружевом, обрамляющим декольте. На Якене надеты только джинсы – он давно попрощался с джемпером. Она гладит его сильные, мускулистые руки, спину, позволяя его рукам мягко касаться груди через тонкую ткань. Якен опускает голову на ее грудь, она запускает руки в его волосы, стонет, когда он целует ее грудь…
Девушка тяжело вздохнула. Знать бы еще, что это такое – влюбленность или просто звериная похоть. И, вообще – кто-то слишком много думает. Пора бы и немного поспать.
***
В среду Якен работает до обеда. Когда стрелка часов указывает половину второго, мужчина собирается, отдает краткие распоряжения персоналу. Работники знают – сегодня шеф больше не появится.
Он идет по мерзлому снегу в цветочный магазин, где покупает несколько живых желтых роз.
Полтора часа дороги по заторам из-за гололедицы – и вот, он выходит на городском кладбище Бухареста. Мужчина не спеша идет, стараясь не тревожить странный покой данного места.
Наконец-то он оказывается возле скромного памятника. На нем нет ни фотографий, ни пафосных скульптур. Только нарисованная в углу голубка с оливковой ветвью в клювике. И выбитая надпись.
Виктория Х“гар, 21.12.1979 — 13.02.2008 гг. Любимая дочь, сестра, подруга, жена.
Якен молча положил цветы на бетонное надгробие. Так он и стоял, заметаемый снегом, в полной тишине.
Потом – коснувшись рукой к памятнику, ушел, стирая с лица мерзлые слезы.
Погода разыгралась не на шутку – на обратную дорогу у него ушло два часа. Диктор вечерних новостей рассказывала о заторах в районе Пипера и Флоряска. И о том, что министерство образования решило отменить занятия у учеников младших классов.
Домой он приезжает уставший и замерзший. Поглаживая кота, мужчина засыпает под мерный шум телевизора.
Утром город похож на новогоднюю открытку – свежий белый снег и блестящая наледь на деревьях. Арья успевает проехать две станции метро – ей звонит Сандор.
– У нас порвались провода из-за наледи, половина района сидит без света. Я уже бегал к энергетикам – обещали справиться до обеда. В общем, Старку, пока будь дома. Может быть, я перезвоню тебе около двенадцати – как прояснится, работаем мы сегодня, или перенесем прием на субботу.