– У него что, блохи?
– Ну да, – спокойно отвечает она. – Но вшей нет.
– Немедленно убери его с моей кровати!
В ответ она всего лишь берет обезьяну на руки.
– Ой, не шуми, потому что новости просто великолепные! Они едут сюда, чтобы с тобой обручиться! – объявляет она. – Ну вот, я так и думала, что ты не удержишься!
И я действительно не сдержалась и вздрогнула, но так незаметно, что мой палец даже не утерял строки, которую отслеживал.
– И откуда ты об этом узнала?
– Да все об этом знают, – отмахивается она, что означает, что она подслушала болтовню слуг, как я и предполагала. – Ах, тебе так повезло! По-моему, Нед Сеймур – самый красивый мужчина на всем белом свете!
– Ну да. Тебе вообще понравится что угодно, лишь бы было в брюках.
– У него такие добрые глаза!
– Ну, глаза у него определенно есть, вот только в них нет чувства, это всего лишь орган зрения.
– А какая улыбка!
– Скорее всего, он улыбается, как все остальные, не знаю, я как-то не смотрела.
– И он так красиво сидит на коне, а какая у него чудесная одежда! И к тому же он сын одного из самых влиятельных людей в Англии. Нет никого влиятельнее Сеймуров. И богаче. Они даже богаче нас. И ближе к трону, чем мы.
В это время я молча думаю о том, что влияние этой семьи не спасло Томаса Сеймура, которого из-за Елизаветы обезглавили всего год назад. Тогда даже его старший брат ничего не смог для него сделать. Будучи лордом-протектором, он все равно попал в немилость, и теперь ему предстоял долгий путь возвращения к власти.
– Красивый сын лорда-протектора, – мечтательно вздохнула она.
Разумеется, она витала в облаках.
– Он больше не лорд-протектор, этот пост упразднили, – поправила я ее. – Теперь советом управляет лорд-президент, Джон Дадли. И если тебе нужен союз с сильными игроками, то Дадли явно стоит отдать предпочтение.
– Ну, он все равно приходится дядюшкой королю, а Нед все еще граф Хартфорд.
– Это титул Эдуарда Сеймура, – снова поправила ее я.
– Ну, Эдуарда или Неда, какая разница?
– И что, все говорят, что меня с ним обручат? – спрашиваю я.
– Да, – просто отвечает она. – А когда ты выйдешь за него замуж, ты снова уедешь. Я буду по тебе скучать. Хоть ты только и делаешь, что называешь меня глупой, мне все равно больше нравится, когда ты здесь. Я скучала по тебе, когда ты жила с королевой Екатериной. Нет, честно, я была даже рада, когда она умерла, хоть мне ее, разумеется, было очень жаль. Я просто надеялась, что ты вернешься домой, и уже навсегда.
– Не уезжай, Джейн! – внезапно зарыдала Мария, едва ли понимая, о чем идет речь.
Я знала, что в Библии говорилось, что ученики Христовы должны покидать свои дома, и братьев своих, и сестер, отца и мать, чтобы нести миру свет Евангелия, я была тронута этим проявлением чувств.
– Если таким будет мое призвание, я не стану ему противиться и уеду, – отвечаю я ей. – У нашего кузена Эдуарда достойный богобоязненный двор, и я буду счастлива, живя там, а ежели Господь уготовал мне великую судьбу, то я стану образцом для всех остальных, и они будут на меня равняться. А когда придет ваш черед, я покажу вам, как следует себя вести, и вы будете во всем меня слушаться. Вообще-то, если мне придется уехать, я тоже буду по тебе скучать и по малютке Марии.
– А по Мистеру Ноззлу? – с надеждой спрашивает Катерина, слезая с кровати и протягивая мне обезьяну, чтобы я смогла рассмотреть его маленькое лицо.
Я мягко отвожу ее руки.
– Нет.
– Когда придет мой черед выходить замуж, надеюсь, мой жених будет таким же красавчиком, как Нед Сеймур, – объявляет она. – И я не буду возражать против того, чтобы принять титул графини Хартфорд.
И тут я понимаю, что это мой будущий титул, и что когда отец Неда умрет, Нед станет герцогом Сомерсетом, а я – герцогиней.
– Да исполнится воля Господня, – говорю я, думая о листьях клубники на диадеме герцогини и пушистой тяжести горностая на моем воротнике. – В твоей и в моей жизни.
– Аминь, – мечтательно соглашается она, словно думая об улыбке Неда Сеймура. – Ах, аминь!
– Только я очень сомневаюсь, что Господь сделает тебя герцогиней, – заявляю я.
Она поднимает на меня широко распахнувшиеся голубые глаза, и ее бледная, как у меня, кожа вспыхивает нежным румянцем.
– О, помолись о том, чтобы это случилось в моей жизни, – доверчиво просит она. – Ты даже можешь помочь мне выйти замуж за герцога, если помолишься об этом, Джейн. Ты же такая благочестивая, ты точно сможешь уговорить Господа выдать меня за герцога! Только попроси, чтобы он был красавчиком!
Должна отдать Катерине должное: Нед Сеймур действительно был очаровательным, как и все Сеймуры. Он напомнил мне его дядюшку Томаса, который был наидобрейшим человеком из всех, кого я знала, и мужем моей учительницы, королевы Екатерины. Правда, это было до того, как Елизавета разрушила ее счастье.
У Неда были темно-коричневые волосы и карие глаза. Я и не обращала на них внимания, но моя сестра оказалась права: в них светилась если не доброта, то приятное дружелюбие, и улыбка у него была на самом деле неотразимой. Надеюсь, этой своей хитринкой во взгляде он не скрывает никаких греховных мыслей.
Его воспитывали при дворе, компаньоном моему кузену, королю, поэтому мы хорошо знакомы. Мы вместе ездили верхом, учились танцевать и даже вместе занимались. Он, как и я, как и мы все, считает, что вся передовая молодежь придерживается идей протестантизма. Я могла бы назвать его другом, если в этой медвежьей яме, которую называют королевским двором, могли существовать друзья. Он – прекрасный сторонник идей реформированной веры, и за его внешней легкостью скрывается ясный, цепкий ум. Мой кузен, король Эдуард, так же серьезен, даже угрюм, как я, и имеет ту же склонность к наукам, поэтому мы с ним любим посидеть и почитать вместе. Но Нед Сеймур заставляет нас обоих смеяться. Он никогда не позволяет себе непристойностей: мой кузен, король, не терпит возле себя подобного поведения, но он остроумен, обаятелен и обладает удивительной способностью всех Сеймуров очаровывать людей и заводить друзей везде, где бы он ни оказался. Увидев его, невозможно удержаться от улыбки.
За ужином я сижу с фрейлинами матери, а он сидит с мужчинами, приехавшими с его отцом. Наши родители сидят за столом, стоящим на подиуме, и внимательно посматривают на остальных, собравшихся за столом пониже. Когда я вижу высоко вздернутый гордый подбородок матери, я вспоминаю, что «будут последние первыми и первые последними, ибо много званых, а мало избранных»[3].
Вот она точно не станет избранной, в этом я абсолютно уверена, и когда я стану герцогиней, то мое положение будет выше, чем ее, и тогда она больше не сможет кричать на меня и говорить всякие неприятные вещи.
Когда со столов убирают, наступает время музыки, и мне велят танцевать с фрейлинами матери и сестрой, Катериной. Разумеется, она слишком резво и высоко поднимает юбки, чтобы показать красивые туфли и быстрые ножки. Она все время улыбается в направлении стола на возвышении, где за стулом отца стоит Нед. К своему стыду, вынуждена признаться, что однажды Нед даже нам подмигивает. Правда, я думаю, что этот жест был направлен нам обеим, а не только Катерине. Мне приятно, что он наблюдает за нашим танцем, вот только подмигивать ему не стоило.
Потом начинаются общие танцы, и мать велит мне танцевать с ним в паре. Все тут же замечают, как хорошо мы с ним смотримся вместе, хоть он и выше меня на целую голову. Я очень хрупкая и бледная, никто из девушек Грей не обладал широкой костью, но я рада этому факту. Изящная фигура куда как приятнее, чем массивный стан принцессы Елизаветы.
– Ты прелестно танцуешь, – говорит мне Нед, когда мы подходим друг к другу, дожидаясь, пока вторая пара не закончит свой танец. – Знаешь, зачем мы с отцом сюда приехали?
В этот момент танец разводит нас, и у меня появляется возможность обдумать достойный ответ.
– Нет, а ты? – это все, что мне пришло в голову.
Он берет меня за руки, и мы начинаем двигаться вдоль ряда остальных танцующих. Потом мы останавливаемся и сомкнутыми руками образуем арку. Пока танцующие наклоняются и проходят под нее, он улыбается мне:
– Они хотят нас поженить, – весело говорит он. – Они уже обо всем договорились. Мы с тобой станем мужем и женой.
Нам приходится стоять друг напротив друга, пока мимо нас не пройдут все танцующие, поэтому он может видеть мою реакцию на эти известия. Я чувствую, как теплеют мои щеки, и изо всех сил стараюсь сдержать дурацкое счастье, которым начинают светиться мои глаза.
– Об этом мне должен сказать отец, а не ты, – натянуто отвечаю я.
– А ты обрадуешься, когда он это тебе скажет?
Я опускаю взгляд, чтобы он не понял, о чем я думаю. Я не хочу, чтобы у моих карих глаз было такое же выражение, как у его.
– Господь велит мне чтить отца моего и повиноваться его воле, – говорю я.
– Но ты будешь рада повиноваться ему и выйти за меня?
– Вполне.
Мои родители явно считают, что в этом вопросе меня спрашивать стоит в последнюю очередь, поэтому меня призывают в покои матери лишь на следующий день, когда Эдуард со своим отцом уже собираются отбыть домой и их экипаж уже стоит у крыльца, дожидаясь их выхода. Сквозь распахнутые двери в дом врывается аромат английской весны и заливистые птичьи трели.
Склоняясь в поклоне перед родителями, я слышу, как слуги выносят седельные сумки, а мать кивает привратнику, чтобы тот закрывал ворота.
– Ты выйдешь замуж за Эдуарда Сеймура, – коротко бросает мне мать. – Мы об этом договорились, но никаких бумаг не подписывали. Сначала посмотрим, сможет ли его отец вернуться в Совет и сработаться с Джоном Дадли. Потому что сейчас всем управляет Дадли. Поэтому надо убедиться в том, что Сеймур сможет договориться с ним и восстановить свою власть.
– Это будет в том случае, если не произойдет никаких перемен, – добавляет отец, многозначительно глядя на мать.
– Нет, он точно женится на заморской принцессе, – говорит мать.
И я сразу понимаю, что они говорят об Эдуарде, который король. Потому что он публично заявил, что женится на заморской принцессе с поистине королевским приданым. Лично я даже не задумывалась о том, чтобы составить ему партию, хотя есть люди, считающие, что из меня могла бы получиться прекрасная королева, а я сама могла бы стать неугасающим маяком новой религии, способствуя распространению ее идей.
Я стараюсь не поднимать головы и не произношу ни слова в ответ.
– Но они так хорошо подходят друг другу, – уговаривает ее отец. – Оба имеют склонность к наукам, оба так набожны. А наша Джейн станет достойной наследницей Екатерины Парр. Мы же для этого ее растили, королева Екатерина к этому ее готовила.
Я чувствую, как меня ощупывает взгляд матери, но по-прежнему не поднимаю головы.
– Да она же превратит двор в монастырь! – засмеялась мать.
– Она принесет свет в этот мир! – серьезно ответил отец.
– Весьма сомневаюсь в том, что это случится. В любом случае, леди Джейн, считай себя помолвленной с Эдуардом Сеймуром, пока мы не скажем тебе обратного.
Отец берет меня под локоть и поднимает с колен.
– Ты станешь герцогиней или кем-нибудь повыше, – обещает он. – А разве ты не хочешь узнать, что означает «повыше»? Ты не думала о королевском троне?
Я отрицательно качаю головой.
– Я помышляю лишь о венце небесном, – говорю я, не обращая внимания на вульгарный хохот матери.
Замок Саффолк, Лондон.
Весна 1553 года
Я не особо мечтала о красавце Неде Сеймуре в качестве своего мужа, и это оказалось к лучшему. Возвращение его отца к власти оказалось краткосрочным и закончилось его смертью. Его поймали на заговоре против Джона Дадли, посадили за решетку, осудили и казнили за измену.
С гибелью главы семьи вся семья снова оказалась в опале. Его известная своей гордостью жена Анна Станхоуп, которая имела преступную дерзость оттолкнуть в сторону мою учительницу, вдовствующую королеву Екатерину Парр, чтобы первой выйти к столу на ужин, теперь и сама пребывает в статусе вдовы, только в заточении в Тауэре.
Нед больше не появляется при дворе. Мне повезло избежать брака с юношей, который пусть и обладает самыми добрыми в мире глазами, но является лишившимся королевской милости сыном казненного предателя.
Благо и то, что я не позволила амбициям отца вторгнуться в мои молитвы, хоть я и знаю, что все протестанты и каждая живая душа в Англии желали, чтобы я вышла замуж за короля и повела наше королевство к истинной вере. Правда, сам кузен подобных желаний не высказывал, король Эдуард, напротив, настаивал, что женится непременно на иностранке, но католическую принцессу он явно не потерпит. А из всех девушек протестантской веры я подхожу ему больше всего, потому что больше остальных предана вере, которую мы с ним разделяем, к тому же мы дружим с самого детства, и я – дочь принцессы крови. Что еще важнее, мой отец велел обучать меня риторике, королевскому умению, и я сама решила изучить арабский и иврит вместе с латынью и греческим. Если на меня падет выбор короны, то я буду к этому готова. Я жила с Екатериной Парр, и я знаю, что женщина может быть и ученым, и монархом.
На самом деле, я готова к этому призванию лучше, чем была готова она, вот только я не паду жертвой греха вожделения короны и власти, которую она дает.
Единокровные сестры короля не идут ни в какое сравнение со мной ни по тяге к наукам, ни по набожности. Жаль, что они не следуют моему примеру. Они прилагают все возможные усилия, чтобы сохранить свое положение при дворе и в глазах других людей, не заботясь о том, как видит их Господь. Никто из моих родственников не ведет праведной жизни, как я. Принцесса Мария – убежденная католичка, и одному Всевышнему известно, во что верит Елизавета. Две другие прямые наследницы, Мария Шотландская, тоже католичка, выращенная в греховной роскоши при французском дворе, и Маргарита Дуглас, дочь моей двоюродной бабки Маргариты, вышедшей замуж за шотландца, живет в укромном уголке в Йоркшире и, говорят, тоже придерживается католичества.
Ближе всего к трону стоит принцесса Мария, и нам приходится выказывать ей всяческое почтение, как бы мы ни относились к ее верованиям. Когда принцесса Мария въезжает в Лондон с огромным военным отрядом сопровождения, моя мать и жена Джона Дадли едут в ее свите. Кажется, что вся эта процессия затеивается исключительно для того, чтобы напомнить всем: она – наследница короля, а мы – ее ближайшие друзья.
И я, одна из всей нашей семьи, отказываюсь надевать нарядные одежды и ехать в ее свите. Я не собираюсь красоваться в богато украшенных накидках с капюшонами, но она присылает мне нарядные платья, словно стараясь купить мою родственную любовь. А я сказала ее фрейлине Энн Уортон, что мне невыносимо слышать, как такую тщеславную особу, как принцесса Елизавета, превозносят за то, что она одевается скромнее меня. Я вообще не ношу ничего, кроме самого простого платья.
В Англии есть только одна женщина-теолог королевской крови, одна достойная наследница реформ королевы Екатерины Парр, одна дева, способная повести за собой реформированную церковь, и это – я. Меня никто не увидит одетой более легкомысленно, чем Елизавета, и я никогда не пойду в свите сторонницы католицизма.
Так пришел конец моей сестринской любви к кузине. Я никогда не считала, что принцесса Мария действительно питала ко мне какие-то теплые чувства, раз я осквернила ее огромную хрустальную дароносицу, в которой лежали просвирки для причащения в ее часовне, спросив одну из фрейлин, зачем она склоняется перед ней в поклоне. Я намеревалась вступить в борьбу за ее душу, вовлечь ее в теологическую беседу, в результате которой она бы призналась, что как добрая католичка она действительно верит в то, что этот хлеб и есть тело Христово. Тогда бы я показала ей, что хлеб – всего лишь хлеб и что Иисус на Тайной вечере потчевал своих учеников всего лишь хлебом, самым обыкновенным, приглашая их к молитве за Него. Он не говорил о том, что хлеб был Его телом. Он говорил не в буквальном смысле. Это же ясно любому, даже глупцу!