Ей вдруг подумалось: что, если она тоже сделает ему подарок? Пусть гитара, что так дорога Гектору, останется у него, но чем плохо получить вторую? Конечно, это не то же самое, ведь Имельда ему не семья, но…
Она слегка повернулась, посмотрев на его лицо, ставшее таким родным за столь короткий срок. Гектор уже задумался над чем-то, ведомым ему одному, и мечтательно улыбался, насвистывая себе под нос старинную песню о плачущей красотке. Имельда тихонько подпела, безупречно выстраивая верхнюю партию. Она готова была идти с ним рука об руку целую вечность, утопая в звуках любимых мелодий.
Она бы хотела стать его семьёй.
========== В смерти — IV ==========
Если ты запомнил что-то, дорогое сердцу, это запечатлеется в памяти навсегда. Сколько бы лет ни прошло, воспоминания не потускнеют, как выцветшая фотография, а в деталях сохранятся, стоит лишь закрыть глаза и мысленно перенестись туда, где больше всего хочешь оказаться.
Так считал Гектор, потому что только воспоминания ему и остались. Однако он не учёл, что они обладают одной коварной особенностью: расползаются, как проеденная молью шаль, и яркие узоры рассыпаются в прах прямо в пальцах, пока ты пребываешь в уверенности, что не упустил ни одной детали. Теперь, навёрстывая потерянные десятилетия, Гектор понял, что незаметно для себя успел забыть очень многое.
Он забыл, каково это — просыпаться под крышей родного дома, когда на кухне гремят посудой, накрывая на стол. Забыл, как Оскар и Фелипе устраивают шуточные перепалки, передразнивая друг друга. Забыл, как Имельда распускает волосы перед сном, подолгу высвобождая пряди из плена замысловатой причёски. И узнавал всё это заново, каждый день удивляясь тому, сколько мелочей стёрлось из памяти за годы разлуки.
Впрочем, последнюю сцену он застал совершенно случайно. Гектор по-прежнему спал в отдельной комнате и даже в мыслях не смел представить другой вариант, так что вечерние ритуалы Имельды ещё долго оставались бы без свидетелей, если бы однажды он не попытался сделать ей сюрприз. Прежде он даже взглянуть не решался на жену, опасаясь получить ботинком, но теперь, когда они вновь зажили вместе, сдерживать чувства с каждым днём становилось всё сложнее. Гектору казалось, что ещё немного — и рёбра разлетятся во все стороны, и никакие перевязки доктора Матасаноса не помогут: так его распирало от любви и нежности. И тогда, всё ещё тушуясь перед Имельдой, он придумал, как выразить себя: пусть любимая найдёт на прикроватном столике букет стрелиций, напоминающих о поре их молодости.
Всё шло как по маслу: связи в квартале забытых помогли ему выйти на продавца живых цветов (раздобыть что-то живое в мире мёртвых было ой как непросто), а вечером оставалось лишь пробраться в спальню незамеченным. Обычно жена задерживалась допоздна в мастерской, так что всего-то и нужно было улучить минутку.
Гектор замер на пороге, хватая воздух ртом. Комната не пустовала: на постели сидела Имельда, расплетая тугие косы. Чёрные пряди разметались по плечам. Гектор машинально поднял руку в защитном жесте, спрятав вторую за спину, и забормотал:
— Perdóname, я думал, ты внизу, в мастерской… Я всего лишь хотел…
Тут он осёкся, сообразив, что не может огласить причину своего позднего появления. До чего нелепая идея — тайно принести ей цветок! Она ведь сразу раскусила бы, чьих это рук дело. Гектор выскользнул обратно за дверь, пользуясь замешательством Имельды, которая словно язык проглотила, что было для неё крайне нехарактерно.
После непрошенного визита в комнату просочился едва уловимый цветочный аромат. Он окунул Имельду в прошлое, воскрешая в памяти времена, когда совсем юный Ривера завоёвывал её сердце. Тогда ему достаточно было лишь улыбнуться, и она таяла, пусть и скрывала это поначалу. Сейчас же… Имельда прижала ладонь ко рту, чувствуя, что вот-вот расплачется. Могла ли она, наконец, простить мужа, чтобы больше не разговаривать с ним сквозь зубы, чтобы не прятать любовь за прищуренным строгим взглядом? Могла ли она простить себя за то, что отторжение, упорно взращиваемое ею столько лет, привело к результатам, которых она меньше всего желала?
Она обхватила руками колени, зная, что никто не увидит этого беззащитного жеста, а значит — минута слабости допустима. Вот только если Имельда могла бы обнять Гектора, это утешило бы её куда лучше.
Тем временем Гектор удручённо плюхнул цветок на тумбочку у своей кровати и сел к нему спиной, по-детски не желая смотреть на то, что стало раздражать. Вроде и хорошо, что затея провалилась: если рассудить здраво, жена наверняка бы засунула цветок ему за шиворот. Но как унять боль от того, что он навсегда потерял возможность прижать её к себе, шепча ей слова любви, и наблюдать, как она радуется маленькому подарку? Из головы не шёл её облик: с распущенными волосами и в сорочке Имельда казалась хрупкой и нежной, и желание прикоснуться к ней стало нестерпимым.
Раньше Гектору удавалось не думать об этом. Она вычеркнула его из жизни, и с годами он утратил надежду на прощение, но теперь каждое мгновение, проведённое рядом с женой, становилось для него и счастьем, и испытанием.
— Я же не железный! — воскликнул Гектор, всё-таки поворачиваясь к цветку, как к единственному собеседнику, и в доказательство своих слов тряхнул костями, которые тут же перемешались в причудливом порядке. После лечения они сделались крепче (хотя, быть может, дело в том, что память о Гекторе становилась всё ярче), но по-прежнему болтались во все стороны, а походка оставалась расшатанной.
Цветок, разумеется, никак не отреагировал на этот крик души.
— Каково это — жить с самой прекрасной женщиной на свете и бояться лишний раз заговорить с ней, а?
Снова тишина.
Гектор подскочил и заметался по комнате, не в силах справиться с эмоциями.
— Я завоюю её снова! — наконец заявил он, ударив себя кулаком в грудь.
Цветок по-прежнему даже не колыхнулся, но наверняка в глубине своей цветочной души одобрил это решение.
Наутро храбрости у Гектора существенно поубавилось. Для начала нужно было хотя бы остаться с Имельдой наедине, и он откладывал этот момент как мог. Обычно для этого не требовалось усилий — при такой-то большой семье, однако в последнее время все словно сговорились и исчезали из столовой под любым удобным предлогом. Гектор в таких случаях тоже тянулся к выходу, но сегодня всё же пересилил трусливый порыв и не поднялся из-за стола.
Имельда молча собирала тарелки и чашки. При дневном свете она выглядела совсем иначе, чем захваченная врасплох в собственной спальне. В строгом синем платье, с идеально уложенной причёской, с умопомрачительно тонкой талией — и не в особенностях анатомии дело, а в аристократической стати, — она казалась почти незнакомой, чужой, и вместе с тем до боли напоминала Гектору ту юную красавицу, в которую он когда-то влюбился.
— Тебе помочь, Имельда? — спросил он хриплым от волнения голосом.
— Береги свои кости, — ворчливо отказалась она. — Сколько времени лечим, а проку нет.
— Отчего же, вот, взгляни, — он выхватил пару рёбер и принялся ими залихватски жонглировать, но Имельда лишь хмуро покосилась на это безобразие. Почтенные скелеты, пусть и могли переставлять кости в любой последовательности, не пользовались этой возможностью без крайней необходимости, а вот безалаберное поведение Гектора сулило ему лишь новые трещины и переломы. Однако он был уверен, что игра костями должна впечатлить Имельду. В конце концов, чем ещё играть, если мускулов не осталось?
— Я сказала беречь, а не угробить, — тяжело вздохнула она. Гектор вздохнул не менее тяжело.
— И зачем мне целые кости, если ты не… — он умолк, внезапно решившись, и за один шаг приблизился к Имельде вплотную. Выразить чувства порой легче действием, а не словами, поэтому Гектор притянул ошеломлённую жену за талию и, пока она не опомнилась, крепко поцеловал.
Они оба даже не успели осознать, что происходит, как вдруг в столовую вернулась Виктория. Поражённая увиденным, она потеряла не только челюсть, но и очки. Гектор и Имельда отскочили друг от друга, словно парочка пойманных с поличным подростков, и принялись наперебой бормотать оправдания.
— Я уронила очки, а без них ничего не вижу, — тактично сообщила Виктория, не без труда обретая дар речи.
— Сейчас помогу найти! — Гектор тут же ухватился за возможность создать видимость кипучей деятельности, чтобы сгладить неловкую ситуацию.
— А мне надо в мастерскую, — сказала Имельда и поспешно ретировалась.
Остаток дня Гектор избегал показываться жене на глаза. Проще было умереть заново, чем узнать, куда приведёт его безумная выходка. Он крутился вокруг Фелипе и Оскара, предлагая свою помощь, клянчил поручения у Хулио и даже попросил Розиту научить его вязать, чем немало озадачил последнюю — всё, лишь бы не пересекаться с Имельдой. И с Викторией.
На ужин он не явился, до позднего вечера шатаясь по улице. Когда совсем стемнело, Гектор прошмыгнул в свою комнату, радуясь, что не столкнулся ни с кем из родственников. Но улыбка тут же погасла, когда он заметил, что на кровати больше нет ни подушки, ни одеяла. Это могло значить только одно — его выгоняют из дома. Гектор осел на пол, в отчаянии уронив голову в ладони. Конечно, он зря отважился на поцелуй, но потерять право жить здесь — это было всё же слишком жестоко.
— Долго тебя ждать? — раздалось над ухом. В дверях стояла Имельда. Опустошённый, он послушно поднялся и поплёлся за ней, но она последовала не к выходу из дома, а к себе в спальню. Застыв посреди комнаты, Гектор протёр кулаками глаза. В Имельдиной кровати стало на одну подушку и на одно одеяло больше.
========== В жизни — IV ==========
Грозы нечасто тревожили бирюзовое небо Санта-Цецилии, но если это всё же случалось, то на жителей городка выливалось столько воды, что впору было сравнивать стихию с мировым потопом. Молнии сверкали так низко, словно норовили разорвать пополам не тучи, а землю. Гектор Ривера не боялся гроз, но опасался, что однажды их не выдержит его старая лачуга. Ливень нещадно атаковал крышу и окна, ветер врывался в каждую щель с оголтелым свистом. И всё же дом давал ощущение защиты, пусть и эфемерное.
Чтобы сквозь раскаты грома расслышать стук в дверь, надо было иметь тончайший слух, и Гектор таковым обладал. Прежде чем распахнуть её, он на миг замешкался: слишком трудно представить, что кто-то рискнул высунуться на улицу в такую непогоду, так что же надо нежданному гостю?
— Открой, прошу! — сквозь вой ветра прорезался голос, который Гектор узнал бы, кажется, даже оглохнув. Он тут же дёрнул на себя ручку и втянул внутрь Имельду, стоявшую за порогом. Мокрая до нитки, она каким-то чудом сохраняла горделивый вид, держа спину идеально прямой, а подбородок — высоко поднятым. Её руку оттягивал чемодан, небольшой, но, судя по всему, забитый до отказа. Имельда прерывисто дышала и, несмотря на то, что она встретила испытание стихией с чувством собственного достоинства, в глубине её глаз плескалась растерянность — а может даже и страх.
— Что стряслось, mi amor?! — легонько встряхнул её за плечи Гектор, стараясь не поддаваться панике. Он лихорадочно перебирал в уме варианты, один мрачнее другого, но боялся высказать предположения вслух и лишь всматривался в лицо Имельды, надеясь отыскать в её взгляде что-то, что подскажет ответ. Тщетно.
Она странно медлила, будто не находя слов. Её била мелкая дрожь, кожа была покрыта мурашками, а на щеках проступил болезненный румянец, и Гектор заметался в поисках чего-то, что помогло бы согреться. Наконец вытащив откуда-то потрёпанную шаль, он обернул её вокруг Имельды и усадил любимую на колени, крепко прижимая к себе.
Какое-то время они сидели молча.
— Я ушла из дома, — сказала наконец Имельда, не поднимая головы. — Решила, что мой дом — с тобой.
Гектора трудно было назвать проницательным человеком: наивность и легкомыслие нередко играли с ним дурную шутку, однако сейчас интуиция подсказала ему, что всё не так просто.
— Ты ушла сама или… — он запнулся, не решаясь продолжить.
Гектор знал, что родители Имельды пришли бы в ужас от такой пары для своей дочери, и всё время откладывал знакомство, пытаясь придумать, как же доказать им, что он достоин стать её спутником. Всё, что у него было — сердце, переполненное любовью, да старая гитара. Гектор считал, что больше ничего и не нужно, но убедить в этом людей, которые привыкли жить в достатке и занимали высокое положение в городе, представлялось самоубийственной затеей.
Она слегка отстранилась и глубоко вдохнула.
— Я рассказала о тебе. Отец пригрозил, что лишит меня всего, если я не выброшу тебя из своей жизни, и запретил даже смотреть в твою сторону.
Грустно сведя брови, Гектор бережно провёл ладонью по волосам Имельды. Ему было бесконечно больно узнать, что из-за него она попала в такие неприятности. Её же саму мучило совсем другое.
— Счастье, что ты не слышал, как он отозвался о тебе! — она задрожала от гнева, заново переживая случившееся. — Но я сказала, что он и пальца твоего не стоит.
— Что ты, Имельда! — охнул Гектор. — Ведь он — твоя семья. Нельзя ссориться из-за меня… Подожди, вот увидишь, вы обязательно помиритесь, вы…
— Ты не хочешь, чтобы я жила с тобой? — прервала Имельда, пристально взглянув ему прямо в глаза. Её губы сжались в тонкую щёлочку, а щёки разом побледнели. — Говори как на духу, Гектор, прошу тебя.
Он бешено замотал головой, ужаснувшись тому, как неверно она истолковала его порыв, и снова притянул Имельду к себе, чтобы спастись от её пронзительного взгляда.
— Как ты могла подумать такое, глупышка! Да я буду самым счастливым человеком на свете.
— Глупышка? — с неожиданным удивлением повторила она. Так он ни разу не позволял себе называть её, и именно эта мелочь вдруг успокоила Имельду, уверив в искренности его слов.
— Именно, — усмехнулся Гектор, целуя её в макушку. — Я о таком подарке судьбы и мечтать не смел, а ты сомневаешься.
Он мог поклясться, что она еле слышно выдохнула с облегчением. Ему самому, однако, предстояло о многом поразмыслить. Одно дело — гулять, петь и танцевать вдвоём, совсем другое — вместе жить под одной крышей. Каким бы беззаботным Гектор ни был, он понимал, что Имельде будет сложно привыкнуть к новому образу жизни. Его бедная лачуга, жалкий заработок и скудный стол — совсем не то, в чём она росла до этих пор. И совсем не то, чего она заслуживала.
Ей не следовало знать об этих переживаниях, поэтому Гектор только обнял Имельду крепче, баюкая, как ребёнка. Она доверчиво прильнула к нему, с каждым мгновением чувствуя, как боль и страх разжимают свои клещи, давая сердцу биться спокойнее. Дыхание становилось всё глубже, и вскоре Имельда задремала.
Стараясь двигаться как можно осторожнее, будто держал в руках хрупкую вазу, Гектор переложил свою драгоценную ношу на кровать. К нему самому сон не шёл. Гроза постепенно затихала, оставляя после себя лишь еле слышно накрапывающий дождь — под этот умиротворяющий шум обычно спалось прекрасно, но не этой ночью. Дом был в плачевном состоянии — не только потому, что старый, но и потому, что убирались в нём крайне редко, — и Гектор больше не считал это допустимым. Пока он жил здесь один, ему было плевать на чистоту, но теперь здесь Имельда, а значит, всё должно сиять.
Проще было решить, чем сделать. Гектор на цыпочках сновал туда-сюда, вытирая пыль, расставляя в ряд немногочисленную кухонную утварь, подметая пол — но всё это мало помогало. Либо весь отпущенный ему талант ушёл на музыкальные способности, либо стоило приводить дом в порядок чаще, чем раз в десять лет. И всё же он не угомонился вплоть до самого утра, пока в полном изнеможении не рухнул на ветхий плетёный стул, заснув едва ли не в тот же миг.
Имельду разбудили чьи-то возгласы. Она села на постели, ещё с трудом осознавая, что происходит. Шея затекла и спина ныла, Имельда чуть поморщилась — матрас был непривычно жёстким. Обведя взглядом комнату, она поняла, что находится не у себя, и воспоминания о вчерашнем дне яркими вспышками замелькали в голове. Но выкрики не прекращались, мешая сосредоточиться. Тогда она встала и вышла из спальни, обнаружив Гектора спящим: он свернулся калачиком на стуле, примостив голову на ладонях.