Серебристый олень привычно рассекает воздух, взмывая в синее звёздное небо.
Гарри трёт виски, растирает замёрзшие ладони. Ждать лань, наверное, бессмысленно, но он подождёт, ведь это нетрудно. У Гарри есть отличный способ согреться. Вот он, здесь, в пузатой стеклянной бутылке, плещется тёмным янтарём, отражает лунные блики. «Сегодня полнолуние, – думает Гарри. – Ремусу бы пришлось нелегко».
Гарри пьёт обжигающую жидкость и чувствует, как она сладко растекается по холодным венам. «Горячее, чем кровь, – думает Гарри. – Кровь нужно подогревать, пока она не застыла совсем, не перестала течь». На поляне холодно, всегда холодно, но он почти ничего не чувствует. С некоторых пор у него есть вещи поважнее, чем чувствовать.
Когда Гарри опустошает бутылку наполовину, мир становится темнее. Он спрашивает сам себя, зачем сидеть здесь и ждать, ведь есть же, наверное, у него какие-то дела, ведь Гермиона когда-то говорила, что…
Гарри не помнит, Гарри сворачивается в клубок возле кипариса и закрывает глаза. Дети поют где-то там, далеко – значит, пришло время уснуть. И перед тем, как сон забирает его, Гарри успевает подумать, что утром, наверное, что-то должно измениться, потому что иначе…
– Жизнь, как зелье в котле – нужно всегда поддерживать огонь, иначе вода либо выкипит, либо остынет, – говорит голос профессора Снейпа.
Гарри потягивается, чувствуя непривычную тяжесть во всём теле. А ещё – непривычное тепло. Гарри открывает глаза и смотрит на сытый неровный огонь костра, лениво лижущий сухие поленья. Справа от него, прислонившись спиной к кипарису, сидит Снейп. Совершенно живой Снейп, будто и не было Визжащей хижины, пустых зрачков, холодного белого мрамора…
Гарри задыхается от собственного крика. Пламя гневно взметается, пытаясь сожрать кусок профессорской ноги.
– Тише, Поттер, – морщится Снейп, – вы мне весь костёр распугали.
– Это сон, профессор? – спрашивает Гарри. – Я ведь сплю, правда?
– Кажется, я уже разбудил вас. Большая ошибка с моей стороны. Вы, Поттер, всё такой же непредсказуемый болван. Моя смерть ничего не изменила.
– Вы… вы всё-таки пришли?
Гарри страшно и сладко, он не знает, как думать, как говорить, как жить, как стоять здесь и смотреть на него. Холодная кровь, согретая костром, пробуждает жизнь, стремительно разгоняет её по венам.
– Вы собираетесь и дальше выспрашивать очевидные вещи? – Снейп поднимает бровь – так знакомо, что впору свихнуться.
Гарри трёт глаза, часто-часто моргает, щипает себя за руки, трясёт головой. Нельзя верить слизеринскому гаду на слово. Нельзя ошибиться.
– Хотите сигаретку? – внезапно спрашивает он. Если наутро пачка уменьшится, значит, это не сон. Потому что сигареты у него настоящие, горькие, ментоловые. И если сильно втянуть в себя дым, потом будешь долго-долго кашлять.
– Что за дрянь вы курите, Поттер? – Снейп придирчиво осматривает сморщенный бумажный стручок. – Впрочем, чёрт с вами, давайте.
«Я пьян, – думает Гарри. – Я просто очень сильно пьян, и Снейп – бред моего больного воображения».
– У меня другие есть, сэр, – он вспоминает зелёные сигары местных жителей. – Я в следующий раз принесу.
«Следующий раз» вязким туманом повисает в воздухе. Гарри замолкает, вглядываясь в воскресшего мертвеца.
Снейп затягивается прямо от костра, с наслаждением прикрывая глаза. Гарри смотрит на него с опаской, думая, что если повторит его подвиг, то останется, как минимум, без бровей.
– Что вы уставились? Я же мёртвый, Поттер, так что брови – последнее, что меня волнует, – с усмешкой говорит Снейп.
– Так вы… – Гарри нервно сглатывает, – вы сейчас мертвы, сэр?
– Поттер, давайте договоримся, – Снейп выдыхает дым ему в лицо. – Мы с вами не будем говорить о моей смерти. Остановимся на главном: я не призрак, не упырь и не оживший труп. Всё остальное в принципе не должно вас волновать.
– Но… как, профессор? – Гарри совершенно не устраивает это условие. – Я видел ваше тело, я только недавно…
– Мне известны ваши благотворительные паломничества, – ухмыляется Снейп. – Неожиданно, Поттер. Но совершенно бессмысленно. Моему телу уже всё равно, какого цвета у него гроб или саркофаг. И, отвечая на ваш вопрос, Поттер, это тело в данный момент не имеет ко мне никакого отношения.
Гарри хочет, очень хочет разозлиться на мерзкого носатого ублюдка, хочет высказать ему всё, что накопилось, хочет врезать ему, наконец, чтобы понял, как много он, Гарри, пережил за эти несчастные три месяца. Вот только весь гнев, как назло, куда-то испарился, будто и не было его совсем. Есть только костёр, у которого можно согреть руки, есть Снейп, которого он так долго ждал. И внутри есть так много всего, что не разобраться, не вычленить главного.
Гарри говорит то главное, о чём молчать совершенно невозможно.
– А я ведь ждал вас, профессор. Каждую ночь звал, желания загадывал, как идиот. Почему – сейчас?
– Вы, Поттер, с вашим ослиным упрямством, умудрились достать меня даже на том свете, – раздражённо отвечает Снейп. – Вы вообще кого угодно из-под земли достанете. Должен же я, в конце концов, вернуть вас к жизни.
– Старая привычка, сэр? – Гарри улыбается.
– Досадная необходимость.
Снейп в неверном свете костра похож на гротескного героя из маггловских фильмов ужасов. Или на самого чёрта, посланника ада. Гарри решает, что спрашивать про ад будет как-то неприлично. Может быть, потом, позже.
– Что мы всё обо мне? Поговорим о вас, Поттер, – Снейп тянется за очередной сигаретой. – Что за цирк вы устроили? Во что превратили свою жизнь? Как я уже сказал, это котёл с зельем, огонь под которым нужно беречь и поддерживать, иначе зелье будет безнадёжно испорчено.
– Да-да, я слышал, – кивает Гарри. – Вам-то что за дело, как я живу?
– Даже моя чёртова совесть не выдерживает такого пресса. Вы портили мне жизнь много лет, Поттер, а теперь продолжаете портить моё посмертие. В чём ваша проблема? Зачем вы поселились в азиатской глуши и еженощно шатаетесь в эту кипарисовую рощу? О чём вам приспичило со мной поговорить?
– Не уверен, сэр, – Гарри смотрит на огонь, – что готов обсуждать это прямо сейчас. Знаете, оказывается, это не так уж просто.
– А мы никуда не торопимся, – хмыкает Снейп. – Успокойтесь, Мерлина ради. Честное слово, на вас смотреть страшно. Бледный, худющий, мешки под глазами, как у сорокалетнего алкоголика, вдобавок ко всему вы, Поттер, скоро забудете, как звучит человеческая речь. Тоже мне, победитель Тёмного Лорда. Где ваши друзья? Девушка? Какого чёрта вы превратились в мрачную тень самого себя?
– А вам, я смотрю, смерть пошла на пользу, – раздражённо отвечает Гарри. – Похорошели вон, сарказма даже прибавилось.
– Сочту за комплимент. Так что же?
«Ублюдок, – думает Гарри. – И ведь не соврёшь ему, воспользуется, гад, привилегией мертвеца. Как с ним теперь разговаривать?»
– Мы с вами раньше вообще не разговаривали, Поттер, – ехидно комментирует Снейп. – Помнится, тогда нас обоих это вполне устраивало.
– Что вы хотите узнать, сэр? – вскипает Гарри. – Друзья? Я сбежал от них, как видите, отправился в добровольное изгнание. Джинни? Хотел ей врезать после того, как она сказала, что я устроил культ имени вас и поклоняюсь вам как языческому богу. Потом передумал. Довольны?
– Кто-нибудь знает, где вы?
– Как они могут знать, где я, если я сам этого не знаю?
– Это так похоже на вас, Поттер, – с какой-то странной интонацией говорит Снейп, изучая его взглядом. – Забавно. Видимо, это всё-таки должно было случиться.
– Как вы могли умереть, профессор? – Гарри чувствует, как к горлу поступает ком. – После всего того, что пережили…
– Поверьте, Поттер, вам ничего не известно о том, что я пережил. Забудьте к чертям всё, что видели в моих воспоминаниях.
– Нет, – Гарри упрямо мотает головой, – я не могу.
– Это бред умирающего, мальчишка! – зло щурится Снейп. – Одна сотая часть правды, которую вы по ошибке приняли за истину.
– А помните сон, профессор? – улыбается Гарри. – В моём сне вы много говорили о правде и истине. Но так и не сказали, какой была ваша правда.
– Моя правда, Поттер, многолика. Можете считать, что у меня несколько правд, и все они противоречат друг другу. То, что вы видели в думосборе – всего лишь одна из них.
Гарри чувствует странный холод и оборачивается. По земле, хищно вытягивая белые мутные щупальца, медленно расползается туман. Откуда-то из глубины доносятся тихие детские голоса.
– Что это? – успевает спросить Гарри, мягко падая в траву. Голоса теперь звучат в его голове, стелятся мягкими волнами, обволакивая, заполняя сознание.
– Спите, Поттер, – говорит один из них. – Спите спокойно до самого рассвета.
«Это сон, – думает Гарри, чувствуя прикосновение холодных пальцев ко лбу – там, где уже никогда не оживёт старый шрам в виде молнии. – Я проснусь и забуду, что он приходил».
Просыпается Гарри от яркого солнца, слепящего глаза сквозь веки. Несколько секунд непонимающе смотрит в одну точку – и тянется за сигаретами. Пачка, целая накануне, за ночь опустела наполовину.
***
Это похоже на безумие. Но Гарри ни на что не променял бы своё безумие. Иногда ему кажется, что-то случилось с окружающим миром – с каждым днём он ведёт себя всё более странно. Гарри часто видит странных людей там, где их быть не должно: в лесу, на обвалившихся городских крышах, на пороге своего дома. Один раз пришёл дряхлый старик и стоял у крыльца целый час, покачиваясь из стороны в сторону. Но стоило Гарри приблизиться, он осклабил беззубый рот – и растворился в воздухе. Гарри потом долго пытался отыскать магический след, но так ничего и не нашёл.
В другой раз прибежала стайка обнажённых девушек. Черноглазые и черноволосые, они водили хороводы вокруг деревьев, улыбались Гарри и разговаривали на языке, похожем на парселтанг, из которого тот не понял ни слова. Девушки испарились, стоило ему сделать шаг навстречу.
А ещё были звуки, много звуков. Тиканье несуществующих часов, разговоры, доносящиеся издалека, стук дождя в окно – Гарри не может остаться в тишине. Однажды он слышит, как журчит вода в кружке с остывшем чаем. Гарри злится, курит, проверяет дом на наличие темномагических проклятий и злится снова.
Но чаще всего приходит песня. После той ночи она звучит в голове почти постоянно. Тихая, неразборчивая и тоскливая – нестройный хор невидимых детей. Гарри думает, что они поют о смерти. Гарри думает, что даже если исчезнут все звуки на земле, если он оглохнет и ослепнет – эта песня останется с ним, она будет преследовать его вечно.
А ещё приходит Снейп. Снейп приходит каждую ночь, вместе с песней и туманом, в своей неизменной чёрной мантии. Прислоняется к стволу кипариса, лениво подбрасывает в костёр сухие поленья. Гарри всегда просыпается от звука его голоса или толчка в бок – он не может не спать, когда приходит туман. Когда Гарри просыпается, на поляне всегда горит костёр и сидит Снейп. К этому он привык даже слишком быстро.
Ещё он привык к тому, что Снейп по-страшному таскает у него сигареты. На вторую же ночь Гарри, как и обещал, притащил местную зелёную дурь, из которой прекрасно получаются пухлые тёмно-серые колечки. Попробовав маггловский наркотик, Снейп как-то сразу подобрел и расслабился. Впрочем, он вообще стал намного спокойнее. Это спокойствие одновременно радовало и пугало Гарри – подсознательно он ждал взрыва каждую минуту.
Но взрыва не было. Они раскурили несколько сигар, и Гарри даже научил Снейпа выпускать те самые идеально-ровные колечки. Гарри смеялся, старательно протыкая их пальцами. Снейп, прищурившись, разглядывал его в неровном свете костра.
Поначалу Гарри чувствовал себя рядом с профессором ужасно глупо. Смущался, дёргался, бесконечно огрызался и периодически замолкал, пытаясь разобраться в собственных ощущениях. Ощущения были странные. Гарри малодушно списывал всё на дурь и огневиски, которое они несколько раз распивали вдвоём, но скоро решил прекратить лгать самому себе. В конце концов, он ведь гриффиндорец, ему неведом страх.
– Как бы мне ни прискорбно было это признавать, но вы взяли лучшее от своего факультета, Поттер, – говорил Снейп. Гарри так впечатлили его слова, что он тут же решил раскрыть все карты.
– Шляпа хотела отправить меня на Слизерин, профессор.
– Вот как? – чёрная бровь взлетает вверх. – Тогда мне остаётся только благодарить Мерлина за то, что она этого не сделала.
– Почему? – спрашивает Гарри, и пульс стучит у него в висках.
Но Снейп только загадочно ухмыляется и говорит:
– Будет туман.
Гарри хочет рассмеяться ему в лицо, крикнуть, что в этом чёртовом лесу туман бывает дважды в ночь, но не успевает – слышит знакомую песню. Гарри засыпает, и до самого утра ему снится ухмылка Снейпа. Она танцует перед глазами, как рот Чеширского кота, приближается к его лицу и замирает, почти касаясь приоткрытых дрожащих губ.
– Вы слишком напряжены, Поттер, – говорил Снейп. – Расслабьтесь, в конце концов. Чего вы боитесь?
Гарри хочет сказать, что он, разумеется, ничего не боится, и что очень глупо подозревать его в подобной нелепости. Он хмурится, сжимает кулаки и решает последовать совету буквально – выкуривает три зелёных сигары подряд и на два часа проваливается в пьяное забытье. И даже когда, много позже, Гарри понял, что всё это время был в сознании, он так и не смог ничего вспомнить. Проклятый Снейп только хитро щурил глаза, посмеивался и напрочь отказывался рассказать, что именно неадекватный Поттер вытворял в ту ночь.
Гарри же, промучившись весь день, вспомнил только запах горькой полыни, мурашки на спине и узоры серебряных звёзд на полотне ночного неба.
Снейп всё время был рядом. Невидимо, незримо, но почти осязаемо: треском костра, полынной горечью, запахом сигарет, в крови, под кожей. Гарри лежал на своей жёсткой кушетке, слушал шелест ветра за окном и представлял Снейпа. Он задавал ему вопросы, вёл мысленные беседы и иногда даже слышал в своей голове негромкий бархатный голос. Когда Гарри закрывал глаза, он видел Снейпа. Он чувствовал Снейпа. Он сходил с ума.
Снейп был разным: резким и опасно-мягким, саркастичным и насмешливым, раздражённым и расслабленным – и Гарри открывал его, изучал, листал, словно старый учебник зельеварения, исписанный мелким каллиграфическим почерком – в той, другой жизни. Снейп был везде и всюду – простирался вширь и вглубь, увлекал за собой, затягивал в трясину. В нём легко было захлебнуться и утонуть.
Но самое главное – Снейп был невероятно, иррационально живым.
Когда Гарри начинал сомневаться в этом – он аппарировал к знакомой гробнице из белого мрамора и подолгу стоял у гроба, просвечивая крышку магией, чтобы видеть мёртвое, серое, постепенно разлагающееся лицо. Чтобы видеть, как проваливаются внутрь глазницы, как слоится кожа, как покрываются струпьями изящные, красивые руки. А потом, ночью, сидя возле костра, он старался будто случайно, осторожно, как вор прикоснуться к Снейпу, почувствовать под пальцами тёплую, чуть шершавую кожу и ровное, непрерывное биение пульса. «Вы ведь живы, профессор, – хочет крикнуть Гарри, – зачем вы мне лжёте?». «Вернитесь в наш мир, сэр, – мысленно твердит он, глядя в чёрные, опасные глаза. – Я никому ничего не скажу, только вернитесь».
Но вместо этого Гарри опускает взгляд и тихо спрашивает:
– Скажите, профессор, а если бы это было возможно, вы бы воскресли?
Снейп неожиданно смеётся. У него грудной, низкий смех – такой же вкрадчивый и опасный, как и голос.
– Вы меня поражаете, Поттер. По-вашему, есть какой-то особый шарм в оживших мертвецах?
Гарри краснеет. Он старается не думать о Снейпе в присутствии Снейпа, но с каждым днём это становится всё труднее.
– Не знал, что вас когда-либо волновало, что думают о вас окружающие.
– Когда-то меня, может быть, только это и волновало, – хмыкает Снейп. – Если вы ещё помните, Поттер, я был двойным агентом. Учитывая общую нестабильность и… хм… экзотические условия моей работы, мнение окружающих стояло первым пунктом в списке важных вещей. В особенности, мнение некоторых конкретных окружающих.